Книги
Там, где мы есть. Записки вечного еврея
Обратила на себя внимание небольшая деталь в изменении официального языка документов 1915 и 1921 года. Она заключалась в том, что первый документ – Декларация о Намерении – упоминает царя Николая Второго как объект, от лояльности которому отказывается иммигрант. Второй же документ называет объектом отказа от лояльности уже Россию. В этом маленьком изменении отразилась вся эпоха смены власти, политического режима, революции и Гражданской войны в России. Между этими двумя документами – миллионы убитых и умерших от голода, разруха и несчастья одной страны и ускоренное индустриальное развитие и возрастающее благополучие другой страны.
Почему пути развития и судьбы этих двух огромных стран столь различны? Думаю, ответ на этот вопрос кроется в глубинной культуре народа в большей степени, чем в политиках, хотя и роль последних тоже велика. Обрисовывая картину очень грубыми мазками, выскажу нелицеприятную мысль, что очень большая часть народа России в свое время поверила, что все-таки легче улучшить свою жизнь за счет раскулачивания богатых, нежели неся бремя тяжкого труда. Да, политики и революционеры были виноваты, но если бы они не нашли в России благодатную для своих замыслов народную почву, никакой Октябрьской революции не произошло бы, а если она и свершилась, то просуществовала бы недолго, как, например, это было в Германии в 1918 или в Венгрии в 1919 году. Возможно, это идет от древней веры русского народа в чудеса. Не было понимания того, что за счет грабежа тех, кто живет лучше никаких бесплатных молочных рек и кисельных берегов не образуется.
Вернемся к нашим иммигрантам. Как видно из документов, у Рубина появилась семья, где родилось двое детей, Абрахам и Лиллиан. Мне удалось найти несколько фактов из жизни Абрахама, с которым мой отец был в переписке. Поиск был долгим, и каждый запрос приносил десятки, если не сотни одинаковых имен, не имеющих отношения к нашему Абрахаму. Удалось только узнать, что он был зарегистрирован в Армии Соединенных Штатов в 1942 году как… тренер почтовых голубей. В это же самое время его советский двоюродный брат, находясь в окопе или землянке, даже не мечтал выжить в той войне.
По закону данные переписи населения становятся открытыми для всех через 75 лет. Таким образом, к моменту моего поиска данные 1930 года могли уже быть открыты. К сожалению, семьи Рубина в данных той переписи не обнаружено – они каким-то образом не были ею охвачены. Ближайшей оказалась перепись 1920 года, и я их там нашел! Семья из трех человек жила на Татфорд Авеню в Бруклине. Но почему нет Лиллиан? А, она родилась 11 января 1920, перепись же состоялась 5 января, за шесть дней до ее рождения! Теперь все сходится. Тогда, в 1920-м Рубин работал кем-то вроде коммивояжера, т. е. торговал, ходя от покупателя к покупателю и предлагая свой товар (не шибко успешно, но хоть что-то), а Циля, жена, была домохозяйкой. Обычная семья без большого достатка. Так они и прожили всю жизнь в Бруклине, где Рубин скончался в 1973, а его жена в 1980. Это было первое поколение иммигрантской семьи, такое же, как и мы сейчас.
Полагаю, что их дочь Лиллиан вышла замуж и сменила фамилию, т. к. найти ее оказалось невозможным. Может быть, Абрахам был жив в 2008 – в то время, когда я закончил мои поиски, ему должно было быть 91 год. У него было две дочери: Кэти и Бэтти, примерно моего возраста. Движимый напутствием отца и просто любопытством, я написал письмо Абрахаму, ответа не получил, затем написал Бэтти. Примерно через месяц получил ответ по электронной почте:
«Хелло, меня зовут Бэтти. Я получила ваше письмо и прошу прощения, что долго не отвечала. После тщательной проверки, я поняла, что у нас есть родственные связи. Если у вас есть ко мне вопросы, вы можете написать мне…» – далее следовал адрес ее электронной почты.
«Всего наилучшего, Бэтти».
Я был счастлив получить это письмо, и через несколько дней написал ей ответное письмо в ожидании долгожданного возможного контакта с неизвестной ветвью моей родословной, отделившейся от моей около ста лет назад. В моем представлении, если бы такой контакт состоялся, это могла быть встреча как бы двух цивилизаций, шедших каждая своим путем развития. Мое послание к Бэтти начиналось со слов о том, что ветви некогда разделившейся семьи нашли друг друга и у нас есть возможность общаться. Я написал также о моих находках в биографиях ее деда Рубина и отца Абрахама. Я закончил свое письмо, написав, что очень рад, что нашел вас и ожидаю, что наше общение продолжится. Ответа не последовало ни через неделю, ни через месяц. Еще одно мое письмо, уже менее эмоциональное, отправленное через месяц, и потом еще одно совсем из нескольких слов через десять месяцев, так и остались без ответов. Я был разочарован и долго пытался понять, почему эти родственники не пожелали поддерживать контакт.
Чего я хотел – так это оценить, насколько родственные линии, в первом поколении очень близкие, ушли далеко в третьем поколении, живя в течение ста лет в двух столь разных мирах. Когда я понял, что контакта у нас будет, пришла досада, что, возможно, эти люди подумали, что мне от них что-нибудь нужно – кто, дескать, их знает, этих иммигрантов! – и решили не расширять круг своего привычного общения. Впрочем, какая мне разница, что думали они, решив не поддерживать контакт? Что есть, то есть: я проделал весь путь, разыскав этих людей, что было довольно трудно; они не сделали ни шага к контакту между нами. У них был выбор, поддержать контакт или игнорировать его. Выбрав второе, они предпочли оставаться в своем мире, и, уважая их на это право, я перестал их беспокоить. Тем не менее, родственников не выбирают, они все так же остаются членами моей родословной.
Несмотря на то, что общение с американской родней не состоялось, у меня нет сожалений о потраченном времени. Это дало возможность почувствовать иммиграционную атмосферу начала двадцатого века, узнать что-то о жизни русских евреев, приехавших сюда столетие назад.
Представлю себе в сослагательном наклонении, как если бы вся большая семья, включая и старших братьев, в том числе моего деда, эмигрировала в то время, которое я пытался поймать в своем поиске… Мы были бы одними из них, американских евреев, и были бы людьми иной культуры. И наоборот, если бы Рубин не уехал в Америку в 1914, его потомки были бы такими же, как и мы. Но тогда это была бы совсем другая история.
Поколение космополитов
Они родились немного раньше или позже 1917-го, и ушли в конце двадцатого века (если только посчастливилось дожить), прожив полную жестокости и страха жизнь. Они, конечно, чувствовали себя счастливыми в свои юные годы, так же как и все нормальные молодые люди счастливы просто потому, что молоды. А еще потому, что они не знали другой жизни без страха за себя, за своих близких. Сталинские кровавые чистки, Великая Отечественная Война, Холокост, преследование евреев, обвинявшихся в космополитизме – это перечень несчастий, каждое из которых – трагедия огромного, национального, нет – планетарного масштаба. Они принадлежали к поколению, которое известный американский журналист, бывший ведущий телеканала NBC Том Брокау назвал в своей одноименной книге великим поколением. То, что они жили по другую сторону океана, в Советском Союзе, не только не уменьшало величия ими перенесенного горя, но по масштабам выпавших на их долю испытаний, наоборот – возвышало его.
Отец воевал на фронте с первых до последних дней войны и бессчетное количество раз имел возможность погибнуть. Начав войну младшим лейтенантом в дивизии народного ополчения, он защищал Ленинград, участвовал в прорыве и снятии блокады этого города, длившейся 900 дней, затем освобождал Румынию, и закончил войну капитаном. В самом начале войны, когда дивизия была только сформирована, одна винтовка была выдана каждому третьему ополченцу, а безоружным солдатам сказали добыть оружие у немцев в бою.
Однажды, рассказывал отец, он выжил после прямого попадания артиллерийского снаряда в землянку, где находился он и еще трое офицеров. Землянка в четыре наката. Снаряд прошел через все накаты, и одно из бревен встало углом, образовав треугольник со стенкой и полом. Отец оказался внутри этого треугольника, и это его спасло. Он был тяжело контужен взрывом, но остался в живых. Все остальные погибли. Командир полка после обстрела, считая всех погибшими, приказал откопать их и захоронить. Когда откопали отца, он вдруг открыл глаза, и в ушах у него была мертвая тишина, а люди, стоявшие над ним, были поражены, когда поняли, что откопали живого лейтенанта. Он пришел в себя после контузии, но с тех пор у него появился дефект слуха, который прогрессировал с каждым годом, и в конце жизни он уже ничего не слышал.
Другой случай произошел, когда его назначили командиром роты и дали приказ отбить высотку у немцев. Не буду обсуждать, насколько важна была эта высотка и стоила ли она жизни ста человек, они просто должны были выполнять приказ. В тяжелом бою погибла вся рота, за исключением четырех человек. Отец был ранен, но опять остался в живых. Этот бездумный приказ забрал много человеческих жизней, как и тысячи других подобных приказов в течение всей войны, которые стоили жизни дополнительно миллионам русских солдат. Человеческая жизнь в России недорога еще с незапамятных времен, и если миллионы людей были истреблены в сталинских чистках, так неужели их жалко терять в борьбе за правое дело?
268-я Стрелковая Дивизия Народного Ополчения, где он служил, защищала подступы к Ленинграду в районе Колпино в 1941-м и Синявино в 1942-43-м. Он хорошо знал, кого он защищает от нацистов: его родители, старшая сестра и маленькая племянница жили в осажденном, холодном и голодном городе, где умирало от голода в среднем тысяча человек каждый день. Несколько раз ему удалось навестить своих родных в периоды затишья на фронте. Один визит в город, который он совершил в начале 1942 года, был как раз вовремя – приди днем позже, он мог бы не застать их живыми. Чтобы добраться домой, он взял лошадь. Когда отец прибыл на 3-ю Советскую улицу, где они жили на первом этаже, он привел коня на кухню, иначе наутро его бы уже не было, как не было тогда в этом городе ни кошек, ни собак, не говоря о таком деликатесе как лошадь. Он застал всех родных в очень плохом состоянии: 125 граммов влажного хлеба не было достаточно для жизни. Он отдал им свой фронтовой паек и этим спас жизни не просто близким ему людям, но тем, с кем были связаны все предыдущие и последующие годы его жизни, да и моей тоже.
У меня хранится книга «От Невы до Эльбы», написанная командиром 268-й Стрелковой Дивизии, в которой воевал отец, генералом С. Н. Борщевым. Вот что писал Борщев: «Та самая 18-я немецко-фашистская армия, которая входила победительницей в Париж, была разгромлена под стенами великого города на Неве» (стр. 259). Интересно, что я встретил сына другого ветерана этой дивизии; еще более интересно, что встретил я его в г. Ричмонде (штат Вирджиния), и он оказался… родственником моей жены.
Каждый раз, когда мы приезжаем к ним или они к нам, мы чувствуем себя однополчанами и неизменно поднимаем тост за 268-ю.