Почти столетие спустя вследствие его долгосрочных последствий, путч выглядит как монументальное событие. Однако в действительности то, что произошло на Одеонплац, было совершенно локальным событием. Примерно в то же самое время, когда государственная полиция и путчисты обменивались выстрелами, подруга Гитлера Хелен Ханфштэнгль села на трамвай, идущий по Барарштрассе, всего в трёх кварталах к западу от Одеоплатц, полностью в неведении того, что происходит. Она провела в ожидании на железнодорожном вокзале Мюнхена двадцать минут и затем отправилась по железной дороге в Уффинг, не осознавая, что происходит где-то в центре Мюнхена, и не зная, что вскоре последует.

Доктор и санитар, которые увезли Гитлера в безопасное место, пытались убежать с ним в Австрию. Однако как раз на подъезде к Альпам их автомобиль сломался — событие исторических последствий мирового значения. Если бы Гитлер достиг австрийской границы, то не было бы судебного процесса, не было бы заключения, и более похоже на то, что он был бы сейчас не более чем подстрочным примечанием в истории.

Когда Гитлер обнаружил, что они были недалеко от Уффинг ам Штаффельзее, он предложил, что они спрячутся в лесу поблизости до наступления ночи, и затем под покровом темноты отправятся к дому Ханфштэнглей. Когда они, наконец, прибыли к дому и Хелен Ханфштэнгль открыла им свою дверь, то она впустила бледного и покрытого грязью Гитлера.

Гитлер провёл вечер и ночь в лихорадочном возбуждении, но в конце концов смог немного отдохнуть. Проснувшись на следующий день, в субботу 10 ноября, он решил, что должен продолжить своё бегство в Австрию. Поэтому он потребовал, чтобы санитар вернулся на поезде в Мюнхен и попросил Бехштайнов — берлинских владельцев фабрики пианино и близких приверженцев Гитлера, которые в то время были в Баварии — передать их автомобиль Максу Аманну, управляющему директору NSDAP, так, чтобы он смог приехать и забрать его, а затем перевезти через границу в Австрию. Так что в час своей величайшей нужды Гитлер решил положиться на двух Хелен, «немецкую девушку из Нью-Йорка» и свою ближайшую сторонницу из Берлина, чем на своих партнёров в Мюнхене. Следующие полтора дня он с нетерпением ждал прибытия автомобиля Бехштайнов. Неведомо для него, Бехштайны были на выезде в сельской местности, вот почему просьба Гитлера достигла их с большой задержкой. К полудню воскресенья Аманн наконец покинул Мюнхен на автомобиле — но так же сделала арестная команда, которой было приказано схватить Гитлера.

Гитлер между тем вышагивал туда-сюда по гостиной Хелен Ханфштэнгль, одетый в темно‑синий банный халат её мужа, поскольку он не мог больше надевать свой пиджак из-за вывихнутой руки. Он двигался то молча и угрюмо, то, выражая свою озабоченность судьбой своих товарищей по путчу, говоря Хелен, что в следующий раз он сделает всё иначе. Он всё больше и больше становился озабоченным, что нет информации о местонахождении автомобиля Бехштайнов и что он может не попасть в Уффинг вовремя, чтобы убежать через горы в Австрию.

Как раз после 5:00 пополудни зазвонил телефон. Это была свекровь Хелен, звонившая из своего дома поблизости. Она сказала Хелен, что её дом в этот момент обыскивается в поисках Гитлера, и что арестная команда в любую минуту проследует к дому Хелен. Хелен рассказала скверные новости Гитлеру, после чего тот полностью упал духом. Воздев руки и воскликнув: «Теперь всё потеряно — бесполезно продолжать!», он быстрым движением повернулся к шкафчику, на который он днём положил свой револьвер. Он схватил оружие и приставил его к своей голове. Однако в отличие от него Хелен сохраняла хладнокровие. Она спокойно шагнула вперёд и отняла у него оружие, не применяя никакой силы, спросив его — думал ли он, что делает. Как он может сдаться при своей первой неудаче? Она предложила ему подумать о всех его сторонниках, которые верили в него и в его идею спасения страны и которые потеряют всю веру, если он покинет их теперь. Гитлер при этих словах упал в кресло. Он обхватил свою голову руками, сидя неподвижно, в то время как Хелен быстро спрятала револьвер в банке с мукой.

Безотносительно того, в самом ли деле Гитлер серьёзно рассматривал совершение самоубийства, его поведение показывает, в сколь тяжелом состоянии духа он был после провалившегося переворота. Когда Хелен смогла успокоить его, она сказала, что он должен проинструктировать её — что следует сделать после его неминуемого ареста. Она записала в блокнот, что он хочет, чтобы сделали его сторонники и его адвокат. Думая быстро, он должен был упоминать тех, кто, скорее всего, не будет затронут и не будет арестован, а также придумать на ходу план — как его партия сможет избежать судьбы сдутого воздушного шарика после провалившегося путча.

Он сказал Хелен, что хочет, чтобы Макс Аманн позаботился о поддержании в порядке финансовых и деловых обстоятельств в партии. Альфред Розенберг должен был присматривать за печатным органом NSDAP, газетой Völkischer Beobachter, её муж должен был использовать свои заграничные связи для создания репутации газете. Рудольф Буттманн, националист, который подумывал о свержении революционного руководства Баварии зимой 1918–1919 гг. и который с тех пор всё больше и больше сближался с Гитлером, и давний сотрудник Гитлера, Германн Эссер, между тем были озадачены выполнением политических операций партии, а Хелен Бехштайн он просил продолжать её щедрую помощь партии. Гитлер затем быстро подписал приказы, после чего Хелен опустила блокнот также в банку с мукой.

Около 6:00 пополудни арестная команда прибыла к дому Хелен Ханфштэнгль. Солдаты, полицейские и полицейские собаки окружили дом, и Гитлер был арестован и помещён в тюрьму в близлежащем Вайлхайме, всё ещё одетый в темно-синий халат Эрнста Ханфштэнгля. Спустя час, и опоздав на час, Аманн, глубоко озабоченный судьбой шефа (der Chef), прибыл к дому Ханфштэнглей в автомобиле Бехштайнов. Даже хотя он и не прибыл вовремя, он успокоился и обрадовался, услышав, что Гитлер был «в безопасности». Аманн рассказал Хелен, что поскольку Гитлер не один раз в присутствии своих товарищей, вождей национал-социалистов угрожал убить себя, то он боялся, что его босс может совершить самоубийство.

Вскоре Гитлер был переведён в крепость Ландсберг, современную тюрьму приблизительно в сорока милях к западу от Мюнхена. Это не была военная крепость, поскольку термин крепость в этом контексте просто обозначает тюрьму для людей, обвинённых в государственной измене. В Ландсберге он сначала был взят под обеспечивающий арест и впоследствии ожидал слушания своего дела. Вскоре после его прибытия его обследовал доктор, делая заметки о вывихнутой руке Гитлера и также о врождённом дефекте, «крипторхидизм с правой стороны» — то есть неопущение правого яичка. Врождённый дефект Гитлера станет предметом популярной издевательской песенки в Британии, «У Гитлера только одно яйцо». (До сих пор остаётся неясным, как новость об этом нашла дорогу в Британию). Возможно, что врождённый дефект объясняет, почему на всю оставшуюся жизнь Гитлер неохотно раздевался даже перед доктором и почему многие годы он не желал входить в интимные отношения с женщинами. Например, в начале 1920-х он проводил так много времени с Дженни Науг, подобно ему, австрийской эмигрантке в Мюнхене, что все думали, что у них романтическая связь. За спиной Гитлера люди говорили о Дженни как о его невесте. Они даже праздновали Рождество 1922 года друг с другом. И тем не менее непохоже, что их отношения стали больше, чем невинными и романтическими.

Гитлеру в Ландсберге казалось, что всё потеряно. Сначала он отказался дать показания и объявил голодовку, во время которой он потерял 11 фунтов. Казалось, что он боялся возврата к существованию в качестве господина Никто. Несмотря на свою национальную кампанию ранее в том году для рекламирования своего национального имиджа, для большинства немцев Гитлер оставался безликим.

Более того, в глазах публики только что произошёл «путч Людендорфа», вовсе не «путч Гитлера». Например, в далёкой Рейнской области Йозеф Геббельс записал в своё дневнике через день после события: «В Баварии националистический переворот. Людендорф снова вышел на авансцену». То, как люди разговаривали или писали о Гитлере между 9 ноября и началом его судебного процесса в конце февраля, также демонстрирует, что, несмотря на его усилия превратиться в глазах публики из барабанщика в вождя, он не рассматривался даже в качестве движущей силы путча, не то что в роли будущего вождя Германии.

Например, в декабре 1923 года Мелания Леманн пришла к выводу, что если бы путч был успешным, то для Гитлера была бы создана должность, «которая дала бы ему возможность доказать, что он был способен добиться чего-то выдающегося». Её муж выразил подобную точку зрения в письме к Густаву фон Кару: «В Гитлере я видел человека, который благодаря своим блестящим талантам в определённых областях был предназначен стать тем „барабанщиком“, которого у Германии нет, как однажды заявил Ллойд Джордж. По этой причине я бы предпочёл дать ему пост, который позволил бы ему использовать его выдающийся дар на службу отчизне».

Зимой 1923–1924 гг. едва ли кто-то верил, что Гитлер, если у него есть какое-либо политическое будущее, станет вождём Германии. Как записала в своём дневнике 25 ноября 1923 года Мелания Леманн, она надеялась, что Гитлер в конце концов вернётся и будет работать «под руководством кого-то более великого, чем он». Ганс Тробст также видел Гитлера в феврале 1923 года не как «вождя, но как великолепного агитатора», который вымостит путь «для кого-то даже более великого, чем он».

Гитлер был в депрессии в течение недель, но в новом году он начал видеть свет к конце туннеля. Как заключил психологический доклад о нём от 8 января 1924 года, «Гитлер полон энтузиазма относительно мысли о более великой, объединённой Германии и у него живой темперамент». В частности, смерть 21 января вождя русских большевиков Ленина подняла его настроение. Он теперь ожидал неминуемого крушения Советского Союза. Политическая цель, о которой он так часто разговаривал с Эрвином фон Шойбнер-Рихтером, наконец-то казалась близкой: постоянный альянс между националистической (völkisch) Германией и монархистской Россией. Как написал Шойбнер-Рихтер в статье, опубликованной 9 ноября 1923 года, в тот день, когда он был убит, «национальная Германия и национальная Россия должны найти общий путь в будущее, и […] поэтому необходимо, чтобы националистические (völkisch) круги обеих стран встретились сегодня».

Спустя пять дней после смерти Ленина начался судебный процесс над Гитлером в Народном Суде в Мюнхене, который собрался в здании Центральной пехотной школы на улице Блютенбург в центре Мюнхена. Во время процесса, который продлится до 27 марта, Гитлер был одним из десяти обвиняемых, только один из которых родился в Мюнхене. Из оставшихся девяти ни для кого Южная Бавария не была родиной. Во время судебного процесса дела стали оборачиваться в его пользу. За пять недель, которые продолжался его процесс, провалившийся переворот в ретроспективе превратился из путча Людендорфа в путч Гитлера. В действительности судебный процесс был для Гитлера гораздо более изменившим его судьбу, чем станет публикация Mein Kampf, поскольку обеспечил его национальной сценой, с которой он мог озвучить свои политические идеи. До времени неудачного путча он стоял, в особенности за пределами Мюнхена, в очень большой степени в тени Людендорфа, сколь бы сильно Гитлер ни старался продвинуть свой национальный имидж путём публикации своей книги и отменой запрета на фотографирование его. Люди, которые поддерживали путч осенью 1923 года, рассматривали Людендорфа как своего будущего вождя, а Гитлера как только помощника генерала. Посредством судебного процесса Гитлер был преобразован из этого помощника и местного трибуна в личность, которой он хотел быть всё время, фигуру с национальной известностью (см. фото 26 и 27).

Как он достиг этого? Гитлер умно использовал свои появления в суде, чтобы представить себя в традиции Кемаля Паши и Муссолини, доказывая, что так же, как они сделали в Турции и в Италии, он совершил государственное преступление для того, чтобы принести «свободу» Германии. Похоже, что только когда начался его судебный процесс, он вдруг понял, какую возможность процесс дал ему.

Вначале он пытался использовать свои появления в зале суда, чтобы привлечь внимание к соучастию баварского истэблишмента и его сообщников в планах по свержению правительства. Однако у всех остальных были собственные интересы минимизировать их собственное участие и назначить Гитлера козлом отпущения, преувеличивая роль, которую предположительно играл вождь NSDAP. В конечном счёте Гитлер воспользовался версией событий, которую все остальные пытались рассказать, поскольку это позволило ему представить себя как гораздо более центральную фигуру, чем он был в реальности. Вот почему сегодня события 9 ноября 1923 года известны как «путч Гитлера», а не «путч Людендорфа», как современники вначале называли переворот. Поскольку Гитлер блестяще использовал сцену, которая была предложена ему в ходе судебного процесса, он стал общеизвестен по всей Германии. Люди во всей стране были покорены заявлением Гитлера в зале суда, что после его неминуемого осуждения и тюремного заключения он начнёт точно с того же места, где он был принуждён остановиться 9 ноября. Он добавил: «Армия, которую мы сформировали, растёт день ото дня; она растёт ещё быстрее с каждым часом. Даже теперь у меня есть гордая надежда, что однажды придёт час, когда эти необученные [неукротимые] отряды вырастут в батальоны, батальоны в полки и полки в дивизии, […]: и наступит примирение в том вечном последнем Суде, Божьем Суде, перед которым мы готовы предстать. Затем из наших костей, из наших могил прозвучит голос того суда, который один имеет право нас судить». Гитлер говорил судьям: «Вы можете тысячу раз объявить нас виновными, но Богиня, которая возглавляет вечный Суд истории, с улыбкой разорвёт в клочья обвинение народного обвинителя и вердикт этого суда. Потому что она оправдает нас».

Насколько судебный процесс Гитлера изменил его публичный образ и национальный имидж, можно проследить по дневнику Геббельса. В то время как в ноябре при освещении в своём дневнике путча он упоминал только Людендорфа и восхвалял Ленина после его смерти, он упомянул «Гитлера и национал-социалистическое движение» в первый раз в своём дневнике только 13 марта 1924 года, отметив, что был покорён комбинацией «социализма и Христа» в национал-социализме, его отрицанием «материализма», а также его «этическими основами». В течение следующих девяти дней, пока продолжался суд над Гитлером, каждая запись в его дневнике упоминала Гитлера, поскольку Геббельс пытался узнать как можно больше о Гитлере в этот период времени.

20 марта 1924 года к концу четвёртой недели судебного процесса над Гитлером и всего лишь через неделю после упоминания его в своём дневнике в первый раз, Геббельс характеризовал Гитлера как мессию в словах, сходных с теми, которые он станет использовать более или менее последовательно в течение последующих двадцати одного года. Он славил Гитлера как «идеалиста, полного энтузиазма», как человека, «который даст немецкому народу новую надежду» и чья «воля» найдёт дорогу к успеху. 22 марта 1924 года Геббельс записал, что он не может не думать о Гитлере. Для него в Германии не было никого, подобного Гитлеру. Он был для Гитлера «самым пламенным [glühendster] немцем».