Находясь в «университете Ландсберг», Гитлер произвёл переоценку своих изначальных ответов в 1919 году и после него на вопрос, как может быть создана новая и жизнеспособная Германия. В процессе этого его ответы и тем самым его идеология радикально изменились. Именно в этом состоит реальное значение Mein Kampf. В то время как первый том вначале продавался очень медленно, а второй том вообще едва-едва, важность книги Mein Kampf в течение 1920-х состоит не в её влиянии на его читателей, а в том, как процесс написания книги фундаментально изменил идеи Гитлера и подкрепил его политическую метаморфозу.

Многое из того, что он выразил в Mein Kampf, разумеется, хорошо согласовывалось с тем, что он сказал в своих многочисленных речах между 1919 и 1923 гг. Первый том также включал обсуждение того, как должна проводиться политическая пропаганда, что было основано на уроках, извлечённых им из британской и германской пропаганды военного времени. Хотя это обсуждение было хорошо написано и излагало собственный подход Гитлера к роли пропаганды в политике, ничего в нём не стало бы удивительным для людей, знакомых с его речами.

Тем не менее, при написании своей книги Гитлер также извлёк три политических урока, которые были либо новыми для него, либо не бросались ему в глаза. Mein Kampf имеет значение в первую очередь из-за этих уроков. Одним уроком было то, что использование силы для достижения власти больше не было действенным. Как Гитлер будет вспоминать во время Второй мировой войны, новое государство к 1924 году стало слишком устойчивым и твёрдо контролировало основную часть оружия в стране. Как результат, он отныне станет следовать к власти легальным, парламентским путём, а не революционным.

Второй и третий уроки будут иметь даже более зловещие последствия. Он теперь отбросил ответы, которые прежде давал на вопрос о том, как построить новую Германию, что никогда снова не проиграет большую войну. Его новые ответы были основаны на теории Lebensraum (жизненного пространства) и на расистских идеях Ганса Гюнтера, автора книги «Расовая теория немецкого народа» (Rassenkunde des deutschen Volkes), которая станет наиболее влиятельной книгой по расовой теории в Третьем Рейхе.

Пока Эрвин фон Шойбнер-Рихтер и Ленин были живы, приобретение Lebensraum не играло какой-либо значительной роли в размышлениях Гитлера. Но после смерти Ленина стало ясно, что Гитлер ошибался в ожидании неминуемого распада Советского Союза. Вследствие этого осознания и понимания того, что русские монархисты не будут способны произвести путч в будущем, предшествующая стратегия безопасности Гитлера стала устаревшей. Не будет никакого германо-российского фашистско-монархического альянса. Вот почему в Mein Kampf он разработал радикально иной ответ на дилемму безопасности Германии: вместо того, чтобы образовать устойчивый альянс на Востоке, Германия должна будет приобрести, колонизировать и подчинить там новую территорию, так, чтобы стать гегемоном евразийского материка, и таким образом навсегда получить безопасность.

В соответствии с пониманием Гитлера международных дел, которые, как он полагал, претерпевают фундаментальные изменения, Германия нуждается в расширении. На языке, напоминающем германские милитаристские произведения из предшествующей Первой мировой войне эры, это был категорический вопрос национального выживания для страны: «Либо Германия станет мировой державой, либо вообще её не будет». Гитлер доказывал, что «немецкий народ может защищать своё будущее только как мировая держава», добавляя: «В эпоху, когда Земля постепенно делится между государствами, некоторые из коих заключают в себе почти целые континенты, нельзя говорить об устройстве в качестве мировой державы, политическая метрополия которой ограничена смехотворной площадью едва ли в пятьсот тысяч квадратных километров».

И в этом именно контексте он воспринимал термин Lebensraum. Это был термин, который развил профессор и наставник Рудольфа Гесса, Карл Хаусхофер, что охватывало то, что хотел выразить Гитлер, лучше, чем слово Bodenerwerb (приобретение земли), слово, которое он всё ещё использовал в своих черновых заметках к Mein Kampf от июня 1924 года. В действительности Гитлер не заинтересовался работой Хаусхофера и концептуальной системой взглядов, на которой основан термин профессора. Скорее, он был привлечён словом Lebensraum, потому что это давало имя чему-то такому, о чём он думал, когда пытался найти новый ответ на дилемму безопасности Германии: а именно, что государства должны иметь достаточно территории, чтобы быть способными прокормить своё население, предотвратить эмиграцию и быть достаточно сильными против других государств. Термин не появляется часто в Mein Kampf. Однако, он используется для ответа на главный вопрос книги Гитлера: как может быть решена дилемма безопасности Германии.

Как он писал в Mein Kampf, «[Национал-социалистическое движение] должно тогда, не придавая значения „традициям“ и предрассудкам, найти мужество собрать наш народ и его силу для марша вперёд по той дороге, которая ведёт из нынешнего ограничения нашего „жизненного пространства“, сферы жизни, и тем самым также навсегда освобождает нас от опасности исчезновения с этой земли или превращения в рабов для других наций».

Далее он писал: «Мы, национал-социалисты, однако должны пойти дальше: право на почву и территорию может стать обязанностью, когда упадок представляется угрозой для великой нации, если только она не расширит свою территорию. […] Мы берёмся за дело на том месте, где оно остановилось шесть столетий назад. Мы прекращаем вечное германское стремление на юг и на запад Европы и направляем наш взор к землям на востоке. Мы окончательно рвем с колониальной и торговой политикой довоенного времени и переходим к территориальной политике будущего. Но если мы сегодня говорим о завоевании новых земель в Европе, то мы можем думать главным образом только о России и о граничащих с ней вассальных государствах».

Если безопасность Германии может быть достигнута только через приобретение Lebensraum на востоке, поскольку обещание восстановленной националистической России растворилось в воздухе, то Германия должна искать альянсы где-то в другом месте. Как Геббельс заметил в своём дневнике 13 апреля 1926 года, основываясь на своём прочтении Mein Kampf: «Италия и Англия — наши союзники. Россия хочет поглотить нас».

Основное преобразование того, как Гитлер рассматривал великие державы мира, также было результатом неожиданного сдвига в его отношении к Франции. В то время, как в первом томе Mein Kampf он едва ли упоминал соседа Германии на западе, во втором томе он очень часто обращался к Франции. В действительности упоминания Франции выросли почти на 1400 процентов. Франция теперь была представлена в свете фундаментальной угрозы безопасности Германии. Поскольку целью Гитлера было достижение паритета с англо-американским миром и поскольку он более не верил в германо-русский альянс, то для него было крайне важным, чтобы Германия стала гегемоном Европы. Так что мало удивительного в том, что враждебность Гитлера к Франции и России — двум странам, геополитически стоявшим на пути Германии стать гегемоном Европы — стала более заметной, чем это было прежде. Странным образом Польша — страна, которая будет непревзойдённой в жёсткости, с которой с ней будет обращаться Гитлер во Второй мировой войне — едва ли вовсе присутствует в Mein Kampf. Казалось, что в то время Польша едва ли существовала на его мысленной карте. Антиславянские чувства Гитлера не были очень глубокими — по крайней мере, не тогда — поскольку Польша не была главным игроком в международных делах и потому она не представляла в мыслях Гитлера угрозы национальной безопасности Германии. Польша будет иметь значение для него в будущие годы как источник территории и ресурсов, которые помогут сделать Германию достаточно большой, чтобы выжить в быстро меняющемся мире. Так что неудивительно, что накануне Второй мировой войны, когда Гитлер делился со своими генералами планами относительно Польши, его главной заботой было — как он сможет очистить территорию Польши от её обитателей таким же образом, как это делала Оттоманская Империя с армянами во время Первой мировой войны.

В Mein Kampf, в отличие от прошлого, Гитлер также проявил глубокий интерес к расовой теории. Вопросы расовой типологии до путча не были на первых местах в его повестке. Хотя копия книги Ганса Гюнтера «Расовая теория немецкого народа», которую Юлиус Фридрих Леманн послал ему в 1923 году, не несёт явных следов прочтения, Гитлер теперь близко занялся идеями Гюнтера о расовой типологии. Однако он без труда игнорировал то, что Гюнтер в действительности не верил в то, что евреи — это раса. Теперь уже не может быть несомненно установлено, откуда происходил новый интерес Гитлера к расовой теории. Однако это, несомненно, имеет важное значение в смысле временном, что он повернулся к идеям, которые позволят ему рассматривать славян как «недочеловеков» и определить восток как территорию для колонизации в тот самый момент, когда это было политически целесообразно так сделать. Этот момент пришёл, когда Гитлер начал верить в то, что германо-русский альянс более не был жизнеспособным, и потому искал нового решения дилеммы безопасности Германии. Это указывает на то, что геополитика была для него важнее расы; то есть, в попытках найти решение геополитических затруднений Германии, он хотел фундаментально изменить характер своего расизма. В этот момент времени расизм был попросту инструментом для Гитлера, чтобы реагировать на геополитические проблемы Германии так, чтобы обезопасить Германию на все времена.

Последовательность, в которой Гитлер писал различные главы двух томов Mein Kampf, несомненно подтверждает идею, что он изменил свой подход к расизму только после смерти Ленина, когда он более не верил в то, что его мечта германо-русского постоянного альянса когда-либо станет явью. Тогда как те разделы из его главы о «Народе и пространстве» (Volk und Raum) — главы из первого тома, которая недвусмысленно имеет дело с расой — что приняли исторический подход к объяснению характеристик евреев, были написаны уже в 1922 или в 1923 году, раздел, излагающий идеи Гитлера о расовой теории, был подготовлен только весной или в начале лета 1924 года. Это тут Гитлер представил идеи расовых типологий и иерархий; и это тут он обрисовал опасность расового смешения и пропел хвалу расовой чистоте. Также в двух частях было изменение в частоте обсуждения Гитлером предмета расы. Во втором томе Гитлер упоминал расу приблизительно на 40 процентов чаще, чем в первом томе.

Сравнение частоты использования терминов в двух томах несомненно выявляет его изменявшиеся главные заботы. Частота использования термина «пангерманский» (Alldeutsch*), например, который некогда имел столь центральное значение для Гитлера, упала на 96 процентов. Подобным же образом, когда Гитлер постепенно начал становиться менее озабоченным своим исходным антикапитализмом, ссылки на капитализм (Finanz*, Spekulat*, Wlrtschaft*, Borse*, Kapital, Mammon*, Zins*) упали на 49 процентов. Немного удивительно, что ссылки на евреев резко упали на 50 процентов (Jud*, «Jud*», «Antisemit*», «Zion*»). (Знак «звёздочки» означает, что любое слово, начинающееся с того, что стоит перед ней, будет включено в поиск. Например, «Zion*» будет включать «Zionismus,» «Zionisten,» и так далее).

Между тем нисколько не удивительно, что упоминания нации, национал-социалистического движения, государства, могущества, войны и расы увеличились по мере того, как Гитлер пытался постичь детали того, как должно быть устроено новое национал-социалистическое государство. «Национал-социализм» (Nationalsozialis*) и «движение» (Bewegung) поднялись на 102 процента, в то время как частота упоминания термина «государство» (Staat*) подпрыгнуло на 90 процентов. «Власть» (Macht*) поднялось на 44 процента. Количество упоминания для «раса» (Rass*) стало больше на 39 процентов, а для «война» (Krieg*) на 31 процент. Число для «нации» (Nation*) увеличилось на 27 процентов. «Народ» (Volk) выросло на 26 процентов. Совокупность для двух терминов «1918» и «Версаль» (Versailles) также резко возросло, на 179 процентов. Упоминания о «борьбе» (Kampf*) между тем остались и частыми, и постоянными.

Частота, с которой Гитлер упоминал различные страны, также значительно изменилась. Это не только то, что он неожиданно проявил интерес к Франции. Упоминания страны его рождения (Österr*, Wien*, Habsburg*) почти исчезли. Они упали на 90 процентов, в то время как упоминания Италии (Itali*) увеличились на 57 процентов. Как свидетельство его центральной озабоченности англо-американской мощью, упоминания Британии и Соединённых Штатов (Engl*, Britisch*, Angels*, Anglo*, Amerik*) выросло на 169 процентов, в то время как ссылки на «Запад» (Westen*) удвоились по частоте. Упоминания коммунизма (Marx*, Bolschew*, Sozialist*, Kommunist*) также удвоились, в то время как ссылки на Советский Союз выросли даже на ошеломляющие 200 процентов (Sowjet*, Russland*, Russ*), что отражало новую центральную озабоченность Гитлера теперь, когда альянс с монархической Россией больше не был возможным вариантом.

Стоит отметить окончательную разницу между двумя томами Mein Kampf: во втором томе своей книги Гитлер обращался к германскому мировому господству (Weltherrschaft), в то время как в первом томе он только обвинял евреев в стремлении к Weltherrschaft. Однако, он использовал термин только один раз в контексте Германии. Он заявлял, что если бы Германия меньше была страной индивидуалистов в прошлом, она могла бы достичь Weltherrschaft. Какого рода мировое доминирование он имел в виду, становится очевидно только, если посмотреть, как Гитлер использует термин где-либо ещё в Mein Kampf. К концу второго тома своей книги он говорит о Weltherrschaft Британии конца девятнадцатого и начала двадцатого столетий. Другими словами, Гитлер доказывает, что если бы немцы вели себя более сходно с британцами в прошлом, то их страна могла бы стать равной Британской Империи. Таким образом, Mein Kampf не следует прочитывать как программу к единоличному правлению в каждом уголке мира. Скорее, её следует понимать как призыв к оружию для достижения паритета с величайшими империями мира.

Идеологическую и политическую эволюцию Гитлера между концом Первой мировой войны и серединой 1920-х, равно как и его идеологическую гибкость при случае и готовность изменять некоторые догматы его идей, не следует ошибочно принимать за оппортунизм. Также Гитлер не был демагогом, который просто давал выход своим чувствам разочарования, предвзятости и ненависти. Оппортунизм определённо играл огромную роль в его жизни в месяцы, последовавшие за концом войны. Даже после этого оппортунизм конкурировал с его политическими убеждениями, и так будет всегда. Гитлер станет делать всё что угодно, чтобы избежать одиночества. А его нарциссическая личность постоянно вела его к действиям, которые будут питать его грандиозное чувство своей собственной значимости и уникальности и его потребность в восхищении.

Тем не менее Гитлер встал к штурвалу NSDAP и для себя, и для дела, в которое он глубоко верил. С момента его политизации и радикализации летом 1919 года Гитлер искренне стремился понять мир и выступить с всесторонним планом того, как Германия и мир могут быть излечены от своих недугов. Его постоянное использование термина Weltanschauung [мировоззрение] — определяющего всестороннюю философскую концепцию того, что связывает мир вместе — является ясным признаком, что он намеревался разработать исчерпывающую, связанную и систематическую политическую систему. Тот факт, что его политические взгляды продолжали эволюционировать между 1919 и 1926 гг., не противоречит тому, что он стремился создать своё собственное Weltanschauung, это просто указывает на то, что Гитлер начала 1920-х всё ещё искал наилучшего ответа на вопрос о том, как должна быть преобразована Германия, чтобы выжить в быстро меняющемся мире.

Более того, его эпизодическая идеологическая гибкость и периодические неожиданные перемены в его политических идеях, как это выражено, например, в быстром изменении в его расизме в 1924 году, указывают, что существовало две части его мировоззрения. Первая часть составляла внутреннее ядро идей, которые были построены на иррациональных убеждениях, но которые были замечательно согласованными, если принять лежащие в их основе иррациональные исходные принципы. Взгляды Гитлера о евреях, о политической экономике и финансах, о природе истории и исторических переменах, о человеческой природе и социальном дарвинизме, о государственных системах, о необходимости сплотить все социальные классы и установить социализм на национальной основе, о необходимости строить государства, которые имеют достаточно территории и ресурсов, и о природе международной системы и геополитики в более общем плане — все они были частью этого внутреннего ядра. Всё, что было за пределами этого — включая идеи, что были очень важны для многих других национал-социалистов — было для Гитлера второй частью его мировоззрения. Они функционировали попросту как средство достижения цели, вот почему Гитлер был чрезвычайно гибок, когда имел с ними дело: он был готов менять их или даже заменять их чем-то иным в любое время, если этого требовала целесообразность.