Достигнув власти, Гитлер вначале поощрял эмиграцию евреев. Однако его поддержку эмиграции следует понимать как третье из наилучших решений, обоснованным скорее тактическим прагматизмом, чем как свидетельство того, что он ещё не представлял себе предпочитаемое решение. Как сообразительный политический оператор, он также понимал, что временами он должен приглушить свой антисемитизм. Например, во время избирательной кампании 1932 года он едва упоминал евреев.

Тем не менее, как только он начнёт совместно осуществлять свои две основные политические цели — создание достаточно большой Германии путём захвата новых территорий на Востоке и удаление евреев из государства, которое он пытался создать (поскольку вредоносное влияние евреев, по его мнению, было основной причиной внутренней слабости Германии) — одна вещь становится ясной: у Гитлера больше не было какой-либо благовидной альтернативы либо прямому геноциду, либо этнической чистке с геноцидными последствиями. Изгнание не было практическим решением в военное время: просто не было страны, куда могли быть отправлены евреи. И в отличие от случая с армянами во время Первой мировой войны, вследствие реалий военной судьбы Германии в 1940-х, евреев нельзя было переместить из их основной зоны проживания в какие-то другие места под германским управлением.

Вполне может быть правдой то, что в техническом смысле физическое истребление евреев в Польше началось с решений, сделанных на месте, без ясных приказов из Берлина. Однако, они были сделаны только потому, что Гитлер вступил в войну, нацеленную на одновременные захват территории и устранение евреев, в таком контексте, в котором его предпочитаемое решение, вероятно, всегда было геноцидным, как была логика развития его действий и намерений. Более того, приказы, исходившие непосредственно от Гитлера, начали войну и прямо результировали в последующих приказах Гитлера, которые давали полномочия для заключения евреев Польши в гетто и концлагерях, равно как и выкашивание пулемётами евреев Советского Союза. Так что идея, что Холокост начался только во второй половине 1941 года — т. е. когда сотни тысяч евреев уже были убиты в Советском Союзе в ходе операции «Барбаросса» — не согласуется с фактами. Их убийство проистекало из желания Гитлера создать Германский Рейх не только с наличием достаточной территории, но такой, что был бы очищен от евреев тем способом, какой он представлял себе уже в 1922 и 1923 годах, как очевидно из контактов Гесса и его самого с Ульрихом Вилле и каталонским журналистом.

Когда началось систематическое убийство евреев в Польше, то не осталось реальной альтернативы для ответственных лиц на местах, кроме как выбирать геноцид вследствие решений, ранее принятых Гитлером. Другими словами, более ранние решения Гитлера направили его администраторов в Польше по пути, на котором единственными правдоподобным решением проблем, с которыми им прошлось встретиться, был геноцид. Так что любое мнение, что инициативы, приведшие к Холокосту, изначально пришли снизу, является иллюзией. Гитлер сам был в основе возникновения Холокоста.

Прогрессивная радикализация политики Гитлера и Третьего Рейха в целом была также прямым результатом его метаморфозы между 1919 и серединой 1920-х годов по другой причине. Вследствие своего нарциссизма и своего желания выделиться на оживлённом рынке Мюнхена в постреволюционной Баварии, Гитлер почти всегда старался быть более экстремистом, чем его конкуренты, чтобы привлечь внимание. Это запустило процесс прогрессивной радикализации, который будет подпитываться циклами подтверждения. В процессе дальнейшего развития идей в его речах, на которые люди больше всего реагировали, он делал свои идеи ещё более экстремальными, чтобы получить ещё больше отклика, таким образом, запуская самоусиливающийся цикл радикализации.

Жажда Гитлера всё большего внимания была в конечном счёте его собственным уничтожением. Она посеяла семена саморазрушения Третьего Рейха, даже хотя, разумеется, много других факторов помогали подгонять радикализацию нацистской Германии. Нарциссизм Гитлера и его усиление его поклонниками, равно как и циклы подтверждения, через которые он проходил, оставляли ему мало выбора, кроме как всегда идти к более экстремальным решениям. В этом смысле, Германия Гитлера была автомобилем без задней передачи и без тормозов, которая в некоторый момент неминуемо свалится с обрыва.

Ничто из этого не сказано для того, чтобы предположить, что если бы Гитлер смог уйти в Австрию после провалившегося переворота, или если бы, как Дитрих Экарт, он умер в 1923 году, то Германия не пошла бы по авторитарному пути в 1930-х и в 1940-х годах. В конце концов, в период между войнами либеральная демократия пала повсюду к востоку от Рейна и к югу от Альп, за примечательным исключением Чехословакии. А в других местах в Европе она часто лишь едва выжила. Подобным образом, ничего из этого не говорится для снятия ответственности с миллионов немцев, поддерживавших Гитлера и совершивших преступления нацистской Германии. Без них Гитлер остался бы никем. Однако история его становления выявляет критическое понимание: что пустота, оставленная крушением либеральной демократии в Германии и заполненная Гитлером, а не большинством других возникавших и конкурировавших с ним демагогов, многократно увеличила риск катастрофической войны и геноцида.

История метаморфозы Гитлера в равной степени о том, как делаются демагоги, и о том, как получается особенный, которого не следует принимать за представляющего всех демагогов. Это предостерегающий рассказ о том, что случается, когда чрезвычайная экономическая неустойчивость и крах, чувства недовольства, а также неминуемого национального и личного упадка, сходятся вместе. Это о том, как делаются новые радикальные вожди, когда либеральная демократия и глобализм находятся в большом кризисе и когда этот кризис превращается в тоску по сильной руке и вождям нового типа.

Как учит история, определённые структурные условия делают возможным возникновение демагогов. Однако история Европы в 1920-х и в 1930-х годах и мира на протяжении двадцатого столетия показывает, что демагоги приходят в различных вариантах. Их диапазон простирается от популистов с отсутствующими основными взглядами до идеологов различных политических убеждений. Они включают как рациональных, так и иррациональных деятелей. Они включают деятелей, чья личность всегда будет вести их к самым экстремальным решениям и которые никогда не знают, где остановиться, тем самым сея зёрна саморазрушения своего режима, а также и тех с умеренными качествами личности, чей режим может выживать десятилетия. Они также встречаются в диапазоне от тех, кто верит, что любой компромисс, кроме тактического, отвратителен, до тех, кто в конечном счёте полагает, что политика — это искусство компромисса. Фундаментальная проблема в предсказании того, какого рода станет возникающий демагог, состоит в общем стиле их демагогии, когда они впервые появляются на публичной арене. Их общий язык и стиль и их общее утверждение, что они аутсайдеры, могущие представлять истинные интересы народа, мешает видеть, какого вида демагогами они скорее всего станут. Вот почему существует тенденция невозможности предсказать, превратится ли некто в реинкарнацию Гитлера, Франко, Ленина, или в популиста образца конца девятнадцатого века, который, флиртуя с авторитаризмом, в конечном счёте умудряется противостоять его обольщению.

Вкратце, встречаясь с вновь возникающими демагогами, история может не быть способна сказать нам, пока не станет слишком поздно, указывает ли надпись на стене в направлении Гитлера, Альбериха или на совершенно другую личность. Тем не менее условия, которые подвергают опасности либеральную демократию и делают возможным возникновение демагогов, могут быть обнаружены достаточно рано, на них можно отреагировать, и таким образом обуздать, прежде чем они станут такими критическими, какими они были в 1920-х годах. В самом деле, мы должны обнаруживать их рано, до того, как они станут такими критическими, как во время метаморфозы Гитлера. В конце концов, национал-социализм рождён во время великого кризиса либерализма и глобализации конца девятнадцатого века. Коммунизм также был на подъёме в эту эру, и свирепствовал анархистский террор.

Ткань, что удерживала вместе глобализацию, общие нормы и зарождающуюся либеральную демократию, уже была разрушена популистами в десятилетия, последовавшие за крахом Венской фондовой биржи в 1873 году, даже хотя их конечные цели стремились быть весьма отличными от целей демагогов периода всемирной эры экстремизма между 1914 и 1989 годами.

И всё же это разрушение той ткани в конце девятнадцатого века сделало возможным возникновение демагогов в начале двадцатого столетия. Без разрушения ткани первого века мировой глобализации не было бы ни Хорти, ни Метаксы, ни Сталина, Муссолини, Гитлера, Хо Ши Мина, Франко, Тито или Мао.

Придёт ли однажды новый век тиранов, будет зависеть не только от нашей бдительности против будущих Гитлеров. Что более важно, это будет определяться нашей готовностью защищать и исправлять ткань либеральной демократии нашего нового века глобализации, прежде чем условия станут таковы, что будут расцветать подобные демагоги наихудшего вида.