С того момента, как новости об условиях мира достигли Мюнхена, в городе начало расцветать политическое недовольство. Хайнрих Вольффлин, швейцарский профессор истории искусств в Мюнхенском университете, например, писал 8 мая своей сестре о «огромном напряжении касательно мирного договора» в Мюнхене. Тремя днями ранее Михаель фон Фаульхабер, мюнхенский архиепископ, делился своими мыслями с другими баварскими епископами: «Такой вынужденный мир создаст основы не для мира, но для вечной ненависти, которая подвергнет общество неисчислимым внутренним потрясениям и сделает полностью невозможным существование Лиги Наций, на которую Святой Отец смотрел в течение войны как на цель развития и гарант мира».

Недовольство, вызванное опубликованием условий мира, не ушло. Например, 18 июня оперная певица Эмми Крюгер записала в своём дневнике: «Этому унижению Антанта осмеливается подвергнуть мою гордую Германию! Но она снова воспрянет. Никто не сможет раздавить такой народ, как наш!»

Шок, который почувствовали от условий мира, принял такие интенсивные формы потому, что только теперь, в дни и недели после 7 мая 1919 года, люди в Мюнхене осознали, что Германия была побеждена. Почти что мгновенно осознание отравило уже хрупкий политический климат города, как очевидно, например, проявилось во взаимодействии местных с представителями стран, с которыми воевала Германия.

До опубликования условий мира в Мюнхене было на удивление мало франко-германских трений, несмотря на большие потери баварских войск в сражениях против французов во время войны. Как отметил еврейский журналист Виктор Клемперер, вследствие того факта, что многие баварцы возлагали вину за войну на пруссаков, с французскими офицерами и должностными лицами, служившими в военных комиссиях, которые были образованы как часть соглашений по перемирию, обращались хорошо, когда люди встречались с ними на улицах Мюнхена. Клемперер сам был свидетелем этого, отмечая, что «они казались ни мстительными, ни даже заносчивыми, просто весёлыми и довольными их приёмом. И явно не без причины, потому что враждебных взглядов не было; на самом деле, некоторые были даже благожелательными — и благорасположение исходило не только из женских глаз». Он добавлял: «Я полагаю, что для людей в Баварии война прекратила своё существование. Война всегда была делом довлеющего прусского духа в Рейхе; Рейха более не существовало, Бавария снова была самой собой. Почему новое Свободное Государство не может вести себя общительно с Французской Республикой?»

Сцены, подобные этим, теперь были явлением прошлого. Например, в августе 1919 года, немецкие военнопленные, возвращавшиеся из Сербии, были полны презрения к французам. «Все придерживаются того мнения, что винить за позорный мир следует главным образом французов», — заявил солдат, который встретился с военнопленными. «Они все говорят, что если нам придётся снова воевать с французами, они все пойдут на войну».

Вполне может быть правдой, что в Центральной Европе Первая мировая война оставила после себя чрезвычайно взрывоопасную смесь горькой ненависти, воинственности и неисполненных мечтаний. Однако для многих людей — не только в Мюнхене, но по всей Германии — будет полугодовая задержка до тех пор, пока они осознают, что война не окончилась своего рода вничью, но что Германия действительно проиграла.

Из-за наследия Советской республики и её насильственных последствий, продолжавшихся материальных затруднений и опубликования жёстких условий мира в Париже, ситуация в Мюнхене оставалась чрезвычайно изменчивой в июне, как было очевидно для каждого при виде проволочных заграждений и импровизированных окопов, воздвигнутых и выкопанных на улицах города. Повсюду в Баварии дела обстояли не лучше. Как докладывал в начале июля служащий из сельской Нижней Баварии и Баварского Леса, работавший для Окружного военного командования 4, не только не был сокращён левый радикализм, но в действительности росла поддержка независимых социал-демократов. В соответствии с его докладом «Существует мощная пропагандистская активность в пользу независимых социал-демократов в Баварском Лесу, и почти никакой контрпропаганды». Служащий свидетельствует о том, как исчезает в регионе поддержка правительства, возглавляемого умеренными социал-демократами, заключая: «Похоже на то, что было много дискредитации и волнений снова в подготовке еще одного переворота». Он также предупреждал военные власти в Мюнхене о том факте, что «сельское население настроено враждебно в отношении нового рейхсвера», как была названа новая послевоенная армия.

Для разрядки политической ситуации в Мюнхене и в других местах Окружное Военное командование 4 и правительство в Бамберге решили уже в мае учредить «Народные курсы» (Volkskurse), чтобы обратиться непосредственно к тем, кого рассматривали потенциально увлечёнными возобновлением коммунистических экспериментов. План был провести серию из шести вечерних лекций в университете с целевой аудиторией среди рабочих. Но он не сработал так, как предполагалось, поскольку целевая аудитория не проявила к ним интереса. Как сообщал 13 июня своей сестре Хайнрих Вольффлин, которого привлекли вести один из классов, «лекция для рабочих 11 числа потерпела фиаско. Посетителей было немало, но присутствовало лишь немного тех людей, для кого это событие было предназначено». Фиаско продолжилось: «Лекционный зал был заполнен полностью, но что было заметно — то были костюмы, а не халаты рабочих».

Даже хотя «Народные курсы» завершились фиаско, Военное командование 4-го Округа решило, что ситуация была настолько зловещей, что классы следует учредить также для состоявших в армии. Целью было натренировать солдат в качестве ораторов, которые соответственно стали бы распространять контрреволюционные идеи среди рядовых военных частей, а также среди гражданских лиц по южной Баварии. Как устанавливал военный декрет от 1 июня 1919 года, лекции имелись в виду как «анти-большевистская тренировка», нацеленная на поощряемое «гражданское мышление». Задача их организации, равно как и более широкого отслеживания политической активности в Баварии и выполнения антиреволюционной пропаганды, была возложена на Отделение 1b (Abteilung 1b) Окружного Военного командования 4, более известное как Отделение разведки, образования и прессы. Внутри департамента задача организовать и вести курсы была возложена на капитана Карла Майра, главу подотдела пропаганды (Abt. 1b/P)

Как знак того, насколько важной считалась его работа, Майру — который расценивал себя как «главного человека в разведке» в Баварии — дали в качестве базы операций самый элегантный отель, который гордился тем, что был самым современным в Европе. Из комнаты 22 в «Регина Палас-отель» (Regina Palasthotel) Майр разрабатывал планы, как он изгонит коммунистические идеи из Баварии. Его целью было использовать пропагандистские курсы для того, чтобы привить их участникам «принятие необходимости действий государства, и новое чувство политической морали». Его целью не было «натренировать и послать законченных ораторов в страну и в войска». Скорее, он верил в то, что «многое будет достигнуто уже в том случае, если точки зрения, которым мы учим в этих классах, будут восприняты людьми, хорошо настроенными к нашей родине и к нашим солдатам, и эти честные люди пойдут вперёд и станут распространять такие идеи в своих кругах».

Майр изо всех сил старался найти тех, кого он имел в виду как подходящих участников для его курсов пропаганды, жалуясь своему партнёру 7-го июля, когда два его курса уже были завершены: «Ты не поверишь, сколь мало умелых, образованных людей имеет подход к людям, кто может разговаривать с людьми, но без партийных лозунгов. Невозможно остановить их от разглагольствований на тарабарщине».

Одним из немногих, кто соответствовал запросам Майра, был член комиссии по Расследованию и Демобилизации Второго пехотного полка — Адольф Гитлер. Вероятно, назначенный на курсы своим командиром полка, полковником Отто Штаубвассером, он посещал третьи курсы пропаганды Майра, которые проходили с 10 по 19 июля в барочном особняке Palais Porcia. Параллельные курсы для офицеров, которые должны были иметь место в то же время, будут включать в качестве участников Альфреда Йодля, будущего начальника штаба оперативного руководства Верховного Командования вермахта, и Эдуарда Дитля, который станет любимым генералом Гитлера во Второй мировой войне.

Курсы обеспечили Гитлера ещё одним спасательным кругом в армии. Приказ по полку, датированный 30 мая, разъяснил, что Гитлер может избегать демобилизации только до тех пор, пока он нужен в комиссии по расследованию своей части. Если бы не возможность принять участие в одних из пропагандистских курсов, у него было бы мало шансов не оставить армию. Курсы в Palais Porcia не только дали ему ещё один спасательный круг в армии, но и обеспечили будущего вождя Третьего Рейха его первым формальным политическим образованием. Что даже более важно, это тесно связано с его неожиданной политизацией в середине 1919 года.

9 июля 1919 года, в предшествующий началу пропагандистского курса Гитлера день, произошло событие, объясняющее реальное значение курсов. В тот день Германия ратифицировала Версальский договор. Ратификация символизировала конечную точку в радикальном сдвиге общего мировоззрения людей в Мюнхене, которое происходило с 7 мая, когда державы-победительницы в войне впервые опубликовали свои условия мира. Вплоть до момента ратификации противники условий мира могли жить в надежде, что Ватикану удастся воздействовать на Соединённые Штаты, чтобы они настояли на некарательном мире. Или, по меньшей мере, они могли надеяться, что Германия будет достаточно сильна и у неё будет воля, чтобы сопротивляться карательному миру. Даже Мелания Леманн, жена правого издателя Юлиуса Фридриха Леманна, одобрительно отметила в своём дневнике 7 июня, что Национальная Ассамблея Германии «заявила, что эти условия мира были невозможными», таким образом чувствуя или надеясь, что у держав-победительниц в Первой мировой войне ничего не выйдет с карательным мирным договором. Однако, к своему ужасу, в конце июня она осознала, что парламент собирается принять условия мира, на основании чего она заключила: «Теперь мы действительно потеряли всё».

Девятое июля изменило всё для Гитлера, поскольку ратификация мирного договора имела следствием его запоздалую реализацию того, что Германия действительно проиграла войну. Это был момент прозрения Гитлера, его драматическое политическое преображение. Оно произошло ни во время его жизни в Вене, ни в течение войны, ни во время революционного периода, ни вследствие кумулятивного опыта войны и революции. Наоборот, оно случилось вследствие его отложенной реализации поражения в постреволюционном Мюнхене. Это теперь началась политическая трансформация и радикализация Гитлера.

Подписание и ратификация Версальского договора (см. фото 7) были травматичны не только для Гитлера, но и для людей в Мюнхене по всему политическому спектру. Например, Рикарда Хух, романист, драматург, поэт и документалист либерально-консервативных убеждений, а также защитник прав женщин, напишет своей лучшей подруге, либеральному члену Национальной Ассамблеи, Марии Баум позже в том месяце: «Подписание мира оставило у меня ужасное впечатление. Я не могла полностью оправиться. Постоянное ощущение дискомфорта».

Несмотря на последующее обращение Гитлера из политической целесообразности к 9 ноября 1918 года — когда революция в Берлине покончила с имперской Германией — как к тому дню, который предположительно «сотворил» его, в действительности же 9 июля 1919 года было гораздо более важной датой в метаморфозе Гитлера. Его более позднее подчёркивание важности 9 ноября, как преобразившего его политически, позволит Гитлеру датировать более ранней датой своё политическое преображение и тем самым натянуть покров над своим соучастием в последующих революционных режимах. Это позволит ему в Mein Kampf мельком пройтись по своему опыту между его возвращением в Мюнхен в ноябре 1918 года и падением мюнхенской Советской республики. Его описание в Mein Kampf своей жизни во время этих шести судьбоносных месяцев насчитывает 189 слов и могло бы уместиться на обратной стороне почтового конверта. Даже его описание своих разногласий с отцом в возрасте одиннадцати лет — какую школу он должен посещать — более чем в два раза длиннее этого.

Тем не менее, его фокусировка на 9 ноября 1918 года не была исключительно приспособленческой. На всю оставшуюся жизнь Гитлер снова и снова станет возвращаться к одним и тем же двум вопросам: как может быть аннулировано поражение Германии в ноябре 1918 года? И как следует преобразовать Германию, так, чтобы в ней никогда снова не смог случиться ноябрь 1918 года, но и чтобы она была в безопасности на все времена?

Например, в ночь с 22 на 23 июля 1941 года, через несколько часов после налёта бомбардировщиков люфтваффе на Москву, мысли Гитлера будут сфокусированы не на самой России. Вместо этого он станет размышлять о том, как военная кампания в России сможет помочь сбалансировать взаимоотношения Британии и Германии, тем самым отменить ноябрь 1918 года и создать устойчивую международную систему, в которой смогут сосуществовать Германия и Британия: «Я верю в то, что конец войны [с Россией] будет началом прочной дружбы с Англией. Условия для нашей жизни в мире с ними станут нокаутом, который англичане ожидают от тех, кого они должны уважать. 1918 год должен быть стёрт». До своего смертного дня Гитлер твёрдо верил, что обращение вспять условий, которые в его сознании сделали возможным поражение в Первой мировой войне, было единственным способом устранить стоявшую перед ней Германией угрозу её существованию, и дать ей возможность выжить в быстро меняющемся международном окружении. Оглядываясь в прошлое, события 9 ноября 1918 года, таким образом, составляли для Гитлера самую суть всех проблем Германии.

С ратификацией 9 июля 1919 года Версальского договора СДПГ больше не была подходящим политическим домом для Гитлера. И события того дня обеспечили то, что политический католицизм не станет его новым домом. Почему? Хотя возглавляемое социал-демократами правительство Германии подало в отставку в знак протеста против условий мира, новое правительство, сформированное СДПГ и Партией Католического Центра, в конце концов подписало мирное соглашение, а депутаты рейхстага от СДПГ и Партии Центра ратифицировали его.