30 апреля повсюду в Мюнхене царила нервозная неопределённость. Как свидетельствовала некогда обедневшая румынская принцесса Эльза Кантакузене — чье замужество за мюнхенским издателем Гуго Брукманном превратило её в Эльзу Брукманн и вернуло её к благосостоянию — в городе была суматоха. Люди бродили по городу в поисках последних новостей, солдаты были при пулемётах или сидели в военных автомобилях и грузовиках, и всё это время вдалеке на востоке можно было слышать грохот орудий. Все признаки обычной жизни исчезли. Прекратили работу трамваи, а всеобщая забастовка остановила деловую активность. Повсюду были расклеены плакаты, которые либо изливали ненависть революционеров к правительству, надвигающимся войскам и к прусакам, либо сообщали подробные сведения о станциях скорой помощи и перевязки, которые, как ожидалось, в скором времени очень потребуются. Повсюду раздавались листовки. На каждом углу можно было слышать разговоры, полные недовольства.

Ночью принцесса Эльза уселась с тяжелым сердцем и начала сочинять письмо своему мужу, её «любимому, дорогому сокровищу», который покинул город. Она размышляла, «действительно ли сегодня вечером и завтра придёт решение и наше спасение, как говорят все?», и продолжала: «Где это окончится? Многие говорят, что красные сдадутся быстро; другие полагают, что они будут сражаться до конца, что дворец Виттельсбахов, казармы и железнодорожную станцию придётся брать силой. В этом случае, те безрассудные люди станут принуждать народ вступить в уличные сражения».

В одиннадцатом часу правители Советской Республики предприняли отчаянные, но всё же безнадёжные меры. Например, поздно вечером 30 апреля они вывесили жёлтые объявления, которые пытались использовать мюнхенские анти-прусские чувства. Объявления гласили: «Прусская Белая гвардия стоит у ворот Мюнхена». На следующее утро, когда прибытие правительственных войск стало неминуемым, жители Мюнхена, лояльные к правительству и с доступом к оружию, начали восставать против Советской Республики. Рано утром 1 мая, певица-сопрано Эмми Крюгер наблюдала «бунты на улицах» и видела, как члены Красной Армии «стреляли в людей». Атаку на Мюнхен предполагалось начать 2 мая, однако когда вспыхнули уличные сражения, она была перенесена на день раньше. Когда правительственные войска и милиция начали выдвигаться в город и вступили в контакт с Красной Армией, произошли жестокие схватки, не в последнюю очередь благодаря участию закалённых в сражениях бывших русских военнопленных в качестве бойцов ударных частей.

Везде, где Красная Армия воздвигала баррикады, происходили уличные сражения. Население Мюнхена к этому моменту было настолько голодным, что Михаэль Бухбергер, католический священник, наблюдал из своего жилища, как люди выходили на улицы, несмотря на бушевавшую битву, чтобы отрезать мясо от туш четырёх лошадей, убитых перекрёстным огнём. Поздно утром 2 мая контрреволюционные силы — обычно называемые «белыми войсками» по наименованию антибольшевистских сил в России — наконец смогли прорваться в центр города. Последовала «гражданская война», как писала Крюгер в своём дневнике, «Немцы против немцев, дороги заблокированы — солдаты с револьверами и штыками очищают дома, а красные стреляют с крыш».

«Белые» войска действовали с особенной свирепостью по отношению к реальным или воображаемым красногвардейцам, когда они полагали себя под огнём снайперов. Один из таких моментов произошёл, когда прусские и гессенские войска приблизились к казармам Гитлера (имени Карла Либкнехта) в конце утра 1 мая. Если мы можем доверять рассказу, который Гитлер, выглядевший «весьма измученным и истощённым», поведал Эрнсту Шмидту спустя несколько дней и который Шмидт, соответственно, пересказал, «когда белые вошли, было похоже, что со стороны казарм прозвучало несколько случайных выстрелов. Никого нельзя было посчитать ответственным за них, но белые быстро приняли меры». Они «забрали в плен всех людей на месте, включая Гитлера, и заперли их в подвалах гимназии Макса».

Как и версия Шмидта о том, как Гитлер едва спасся несколькими днями ранее, его рассказ об аресте Гитлера правительственными войсками правдоподобен. Во-первых, она не вписывается в обычный шаблон Шмидта — преувеличение степени, в которой Гитлер и он были против революции. В соответствии с этим шаблоном непохоже, чтобы Шмидт вообще упомянул историю ареста, и скорее вместо этого рассказал бы историю о том, как войска, занимая казармы, немедленно распознали бы в Гитлере антисоветского активиста. Далее, аресты такого сорта, что описал Шмидт, были обычными после падения Советской Республики. Любой человек с симпатиями или вовлечённый в Красную Армию рисковал быть арестованным. Аресты производились настолько часто, что стало обычным видеть пленников с поднятыми руками, идущими по улицам Мюнхена в центры задержания для арестованных. Всего не менее 2 500 человек содержались в заключении в Мюнхене по крайней мере в течение дня после поражения мюнхенской Красной Армии.

Был или не был Гитлер действительно арестован и лишён свободы в гимназии Макса, теперь он стоял перед перспективой весьма неопределённого будущего после прибытия в Мюнхен «белых» войск. Как он мог обеспечить то, что его предыдущая деятельность не будет расценена как служба для Советской Республики за пределами служебных обязанностей? Гитлеру нужно было понять, как спасти собственную шею, что будет зависеть более от того, как другие изобразят его службу в предшествующие недели, чем от того, как он сам определил свою политическую лояльность в апреле.

Одним из наиболее устойчивых наследий мюнхенской Советской Республики был огромный подъём антисемитизма. И всё же весной 1919 года он возрастал образом, несовместимым с конечным появлением собственного радикального антисемитизма Гитлера. Будет невозможно понять, как последнее случилось позже в этом году без уяснения природы антисемитизма, от которого он отличался.

В отличие от нацистского антисемитизма, наиболее распространённый вид антисемитизма в Мюнхене в 1919 году не был направлен против всех евреев одинаково. В действительности многие евреи в городе выражали соё открытое отвращение к еврейским революционерам и не воспринимали подъём антибольшевистского антисемитизма весной 1919 года как направленный также и против них. Как вспоминал сын Рафаэля Леви, его отец, доктор, был равным образом ортодоксальным иудеем и патриотом-монархистом: «Мой отец и все наши друзья имели консервативные взгляды», — отмечает он. «Они не думали, что их это затронет. Они думали, что это было направлено против революционеров, подобных Айснеру. Мой отец, мой дядя, так же как и их еврейские и нееврейские собратья солдаты — никто из них не выражал симпатии к тем революционным „горячим головам“ и „атеистам“. Я всё ещё отчётливо это помню».

В отличие от последующего антисемитского преображения Гитлера, рост антисемитизма в революционном Мюнхене в начале 1919 года в большой степени был явлением католических влиятельных кругов города, порождённым из столкновений с поборниками Советской Республики. Его наиболее известное выражение можно найти в дипломатическом докладе Евгенио Пачелли от 18 апреля, в котором будущий папа римский описывает, пользуясь языком антисемитизма, грубое столкновение, которое было у его помощника Лоренцо Шиоппа с Максом Левиеном и другими революционерами в Резиденции, королевском дворце, использовавшемся тогда как штаб-квартира правителей Советской Республики. Оно описывает, как революционеры превратили королевский дворец в «настоящий ведьмин котёл», полный «непривлекательных молодых женщин, среди них больше всего евреек, которые провокационно располагались во всех кабинетах и двусмысленно смеялись». Левин, который в действительности не был евреем, описывался как «молодой человек, русский и еврей к тому же», который был «бледен, грязен, с бесстрастными глазами», а также как «умный и коварный».

В своём докладе будущий папа Пий XII и его помощник явно разделяют чувства, распространённые среди многих в Мюнхене, что революция была преобладающим образом еврейским предприятием. Вдобавок к своему антикоммунизму с сильными антисемитскими нотками Пачелли также отвергал еврейские религиозные практики (подобно тому, как он в качестве главы католической церкви, отвергал все некатолические религиозные практики). И тем не менее он был счастлив поддерживать евреев в нерелигиозных делах, раз за разом помогая сионистам, которые обращались к нему за помощью, пытаясь вмешаться в поддержку евреев, озабоченных подъёмом антисемитского насилия в Польше, или предупреждая в 1922 году министра иностранных дел Германии, еврея Вальтера Ратенау, о готовящемся заговоре с целью его убийства. Действия Пачелли с целью помощи еврейским сообществам были подобны таковым же Михаэля фон Фаульхабера, архиепископа Мюнхена, который был счастлив оказать услугу, когда еврейские представители обращались к нему с просьбой о помощи. И в письме к главному раввину Люксембурга Фаульхабер неодобрительно упоминает рост антисемитизма в Мюнхене: «Здесь в Мюнхене мы также видели попытки […] раздуть огни антисемитизма, но к счастью, они не сильно разгорались». Архиепископ также предлагал Центральной Ассоциации граждан Германии иудейского вероисповедания помощь в предотвращении распространения антисемитских памфлетов за пределами церквей.

Вкратце, в отличие от нацистской юдофобии, антибольшевистский антисемитизм Пачелли и Фаульхабера и их отрицание некатолических религиозных практик не рассматривали евреев как источник всяческого зла. Скорее, евреев считали родственными человеческими существами, заслуживающими помощи во всех нерелигиозных делах, до тех пор, пока они не поддерживали большевизм. И в своей сути антисемитизм Пачелли и Фаульхабера не был расовым по характеру. В этом отношении он фундаментально отличался от сути антисемитизма Гитлера во время Третьего Рейха. Это не означает преуменьшения господствующего в католичестве антисемитизма. Скорее, это предполагает то, что глядя на рост антибольшевистского антисемитизма в Мюнхене весной 1919 года, мы не продвинемся далеко в объяснении антисемитской трансформации Гитлера. Несомненно, для некоторых баварцев расовый и антибольшевистский антисемитизм шли рука об руку. И всё же для гораздо большего числа баварцев две ветви антисемитизма не сводились в одну.

То же было верным в отношении антисемитизма традиционного баварского политического истэблишмента. Например, 6 декабря 1918 года, месяц спустя после революции, неофициальная газета католической Баварской Народной Партии (BVP, Bayerische Volkspartei) «Баварский Курьер» (Bayerischer Kurier), утверждала: «Раса не играет никакой роли для BVP», и что члены партии «уважают и соблюдают права каждого честного еврея. […] С чем, тем не менее, нам следует сражаться — это множество атеистических элементов, образующих часть беспринципного международного еврейства, которое является главным образом русским по характеру». Подобным образом Георг Эшерич, который должен будет возглавить одну из крупнейших правых военизированных групп в Германии в послереволюционный период, выразил мнение Виктору Клемпереру во время случайной встречи в поезде в декабре 1918 года, что будущее правительство BVP будет открыто равным образом для католиков, протестантов и евреев. Он сказал Клемпереру: «Человек будущего уже здесь: Доктор Хайм, организатор Крестьянского Союза; человек партии Центра, но не „чёрный“ [т. е. обращающийся только к католикам]. Протестанты и евреи также являются частью Крестьянского Союза».

Юдофобия Пачелли, Фаульхабера и BVP имеет значение в объяснении конечной антисемитской трансформации Гитлера по двум причинам: Во-первых, это характеризовало основное направление антисемитизма в революционном и постреволюционном Мюнхене. Во-вторых, это определяло антисемитизм, который Гитлер станет считать неэффективным в тот самый момент, когда он превратится в антисемита. Что многозначительно, основное направление антисемитизма в Баварии, а равно и позиции Пачелли, Фаульхабера и политического истэблишмента Баварии, имели больше общего с антисемитизмом Уинстона Черчилля, чем с таковым у Гитлера, когда он обратился против евреев. В феврале 1920 года бывший тогда британским военным министром Черчилль напишет в воскресной газете, что для него существует три вида евреев: хороший, плохой и безразличный. «Хороший» еврей для Черчилля это «национальный» еврей, который был «англичанином, практикующим иудейскую веру». По контрасту с этим, «плохой» еврей был «интернациональным евреем» революционной марксисткой разновидности, разрушительным и опасным, и который, в соответствии как с убеждениями множества баварцев, так и Черчилля, был во главе революции. Черчилль напишет: «С известным исключением в случае Ленина большинство ведущих фигур — это евреи. Более того, основное вдохновение и стимуляция идут от еврейских вождей».

Нерасистский характер антисемитизма многих баварцев объясняет, почему, несмотря на головокружительный рост антибольшевистского антисемитизма во время революции, евреи могли служить и служили в добровольческих корпусах (Freikorps) и других милицейских формированиях, которые помогли сокрушить мюнхенскую Советскую Республику. Это также объясняет, почему не-евреи желали служить наряду с евреями, чтобы остановить продвижение коммунизма. Более важно то, что служба многих евреев в добровольческих корпусах (Freikorps) ставит под сомнение всеобщее суждение о том, что политическое движение, возглавляемое Гитлером, выросло из этих корпусов. Часто верят, что Freikorps были авангардами нацизма, разжигаемыми фашистским духом, а также полным отрицанием демократии, культуры и цивилизации. В соответствии со всеобщим мнением, члены Freikorps формировали культ разрушения, который стремился к единству и основанию расового общества. Члены Freikorps якобы следовали неконтролируемой и неподконтрольной «логике истребления и чистки», что произведёт дух, который позже станет вдохновлять SS (сокращение от Schutzstaffel, «охранные отряды») — военизированные силы нацистской партии, которые станут ответственными за осуществление Холокоста. Также считается, что они были в равных долях антисемитскими и антикапиталистическими, или в действительности гораздо более антисемитскими, чем они были антикапиталистическими. Если в самом деле так зародился национал-социализм, то как это было возможно, что много евреев служило в этих добровольческих корпусах?

Добровольческий корпус «Оберланд», например, включал несколько членов-евреев. «Оберланд» не был просто одним из добровольческих корпусов. В нём также состоял один из товарищей-связных Гитлера на войне, Артур Родль, будущий командир концентрационного лагеря, а также никто иной, как будущий глава SS Генрих Гиммлер. В конце войны, когда стали искать добровольцев для службы в этих Freikorps, очень мало солдат выразили желание, поскольку большинство людей просто хотели попасть домой. Например, только восемь человек из полка Гитлера вступили добровольцами в начале декабря, когда в Списочном полку был объявлен набор добровольцев. Но когда весной 1919 года демократически избранное правительство попросило людей защитить свои дома от коммунистического государственного переворота, это было воспринято как совершенно другое дело. Людей просили присоединиться временно, поскольку регулярная армия и правоохранительные органы не были теперь численно достаточно сильны, чтобы ответить на радикальный левый вызов новому политическому порядку.

Большое число людей вызвались записаться добровольцами. Так что не пережитая долгая и жестокая война, не стремление к насилию предполагаемых протофашистов, не поколение нигилистов, ненавидящее культуру и цивилизацию, но динамика и логика послевоенного конфликта объясняют, почему большое число — и всё же меньшинство — баварцев присоединилось к полувоенным формированиям в 1919 году. Например, членство в либеральной Немецкой Демократической Партии не остановило Фридолина Золледера, офицера из полка Гитлера, от присоединения к добровольческому корпусу.

Движение добровольческих корпусов было на удивление гетерогенным. По меньшей мере 158 евреев служили в Баварском добровольческом корпусе после Первой мировой войны. Также следует подчеркнуть, что евреи продолжали вступать в добровольческий корпус в дни и недели после конца мюнхенской Советской Республики, что, отмечая очевидное, следует рассматривать как одобрение действий «белых» войск против мюнхенской Советской Республики. Например, 6 мая 1919 года Альфред Хайлброннер, еврейский торговец из Меммингена, вступил в добровольческий корпус «Швабия», в котором Фриц Видеман, командир Гитлера во время войны, служил командиром роты. Добровольческий корпус Видемана и Хайлброннера участвовал в операциях в Мюнхене между 2 и 12 мая, и впоследствии сражался в Швабии.

158 евреев — членов Баварского добровольческого корпуса — составляли примерно 0,5 процента от его численности. Эта цифра не сильно отличается от общего процента евреев среди населения Баварии, который к 1919 году составлял где-то между 0,7 и 0,8 процента. Действительное число еврейских членов добровольческого корпуса, кто причислял себя к иудейской вере, было гораздо больше, чем 158, поскольку сохранившиеся записи о членстве неполные. Например, Роберт Ловензон, из Фурта во Франконии, не числится в сохранившихся списках личного состава корпуса. Этот еврейский офицер и в военное время командир пулемётной части вступил в милицию или в добровольческий корпус весной 1919 года. Поскольку его умеренно левые симпатии были несовместимы с идеями мюнхенской Советской Республики, он помог разгромить её. Когда он был вновь арестован в 1942 году, его прошлая служба во время Первой мировой войны и в 1919 году больше ничего не значили. Ветеран похода добровольческого корпуса против мюнхенской Советской Республики проведёт остаток войны в лагерях на востоке и умрёт в феврале 1945 года на марше смерти. Вследствие отсутствия в сохранившихся записях членства баварской милиции евреев, подобных Ловензону, весьма похоже, что доля евреев среди членов Freikorps в действительности была равна или превышала долю евреев в общем населении Баварии.

Более того, логика диктует, что существенное число светских евреев — то есть евреев, которые не определяли себя принадлежащими к иудейскому вероисповеданию и которые не состояли в какой-либо религиозной общине или перешли в одну из христианских церквей, — также служили в добровольческих корпусах. Вкратце, если на то пошло, обычный взгляд на добровольческие корпуса, в соответствии с которым они были более антисемитскими, чем антикоммунистическими, и в соответствии с которым они образовали зародыш национал-социалистического движения, следует повернуть с головы на ноги. В конце концов, добровольческий корпус Баварии включал по меньшей мере 158 евреев, но не Гитлера.