Один из этих городков — Монтероссо — я однажды с удивлением опознала в паззле, который собирал целый месяц наш дачный сосед. Картинка так ему понравилась, что, собрав паззл, он аккуратно закрепил его на картонном листе, соорудил рамочку и повесил у себя на веранде. И только здесь, среди зыбкой тени яблоневых веток, старомодных обоев и довоенной мебели, я вдруг поняла, что и Монтероссо — хорош; жаль только, что я его уже не могу увидеть глазами нашего дачного соседа. Потому что вблизи и этот маленький рай превратился в туристический аттракцион с бледноногими американскими туристами, открытками, сувенирами, экскурсиями и обертками от мороженого «Альгида» на мостовой.
Фокус в том, что для того, чтобы найти вид как на открытке, не обязательно ехать в Монтероссо или в Портофино. Пейзажи в Лигурии хороши почти везде. И везде в них проступают типичные черты: суровые скалы над морем, мрачноватые долины, больше похожие на расщелины, узкие полоски террасного земледелия среди темной зелени гор, и — как солнечные зайчики — маленькие клочки прибрежной земли, утыканные разноцветными домиками.
Между горами и морем петляет древнеримская Аурелия[20]. Иногда она становится современной дорогой с асфальтом и светофорами, иногда — превращается в узкий боковой переулок, иногда — в мощенную крупными замшелыми камнями пешеходную тропу, увенчанную горбатым древнеримским мостом.
Каждый клочок земли в этих краях отвоеван у гор с определенной целью. Ни один квадратный сантиметр не достался даром предкам лигурийцев — суровым лигурам, решившим осваивать местные неприступные берега. Каждую пядь земли они использовали по назначению. Строгая красота и совершенная гармония их поселений продиктована простым здравым смыслом — рисунком скал, изгибом моря, сутью их жизни и работы.
Но когда вместо рыбацких таверн появляются рестораны со звездами Мишлен, когда разноцветные домишки вместо того, чтобы переходить из поколения в поколение со всем скарбом и утварью, продаются по астрономическим ценам в качестве загородных дач, пустующих бо́льшую часть года, когда в узкую бухту тяжеловесно втискивается круизный лайнер, — от некогда стройной композиции не остается и следа. Аутентичные камни, стены и башни кажутся плохо продуманными декорациями, не рассчитанными на такую большую массовку. Форма, не соответствующая содержанию, начинает казаться фальшивой.
Мне нравится Больяско тем, что там до сих пор идет потихоньку своя, сложившаяся за долгие годы жизнь, тем, что там мало яхт и много лодок. Тем, что там так трогательно гордятся своим небольшим, ни от кого не зависящим благосостоянием.
И в конце концов еще и тем, что именно здесь мне открылась вся красота мира. Жаль только, что я об этом рассказала. Потому что теперь вам придется искать какое-нибудь свое, отдельное больяско. Ибо в поисках красоты мира засчитываются только сугубо личные открытия.
Энигма салата с помидорами,
Сегодня исполнилось пять лет нашей совместной жизни с Сандро и, заодно, нашей с Петькой жизни в Италии. Я бы не вспомнила и не заметила, конечно, если бы мне не напомнил муж.
Пять лет… За это время я успела родить Машу, отправить Петю в школу, сменить профессию театрального организатора на профессию университетского преподавателя, полюбить своих студентов и разлюбить театр в его итальянской версии, я даже научилась попадать из пункта А в пункт Б в самом запутанном городе на свете…
Может быть, надо уже согласиться с тем, что я — эмигрант? И ставить в графе «постоянное место жительства» генуэзский адрес, а не московский?
Хотя, с другой стороны, что значит — постоянное место жительства? Я так считаю, что у меня их два. И вообще мне больше всего нравятся люди, у которых постоянных мест жительства два, три и даже больше. Как-то я с ними сразу нахожу общий язык. Мне кажется, что у них взгляд на жизнь — шире.
Но в последнее время я стала задумываться: а только ли это нас объединяет? Не скрываем ли мы под нашей легкой иронией, широким кругозором, легкостью восприятия нового — запоздалое сожаление о необратимости произошедших с нами изменений? Не стали ли мы вечными агасферами? Осталось ли у нас хоть какое-нибудь местечко на земле, где мы безусловно принимаем все правила бытия? Почему мы тащим за собой старые привычки и привкус легкого сожаления о том, что в новых условиях привычные вещи бывают лишены своего изначального, неподдельного вкуса?
Сандро называет это «энигмой салата с помидорами» — в том смысле, что хорошо бы к итальянским помидорам, да русской сметаны. То, что в Италии не сыщешь правильной сметаны, а в России не бывает таких помидоров, как в Италии, — это понятно. «Но как это я раньше и не думал о сметане, когда ел помидоры?» — патетически вопрошает мой муж. Ну, он итальянец; понятно, что бо́льшая часть его метафор и парадоксов сводится либо к еде, либо к футболу.
Вот, кстати, еще одно из моих необратимых изменений: я полюбила эти нисходящие метафоры. Стоит мне восхититься худенькой и бледненькой актрисой, как он немедленно отвечает: «Questa? Sessuale come un sedano!»[21] Что, видимо, должно означать: плоская, худая и зеленая. Да, и вкус сразу вспоминаешь, такой… действительно, совсем несексуальный. Такие-то шутки любой жене будут приятны.
Но если бы речь шла только о помидорах со сметаной, всё было бы слишком просто…
Например, Сандро любит — никогда не знаю, насколько серьезно — говорить о том, что мы еще пожалеем о советских порядках. Я предпочитала считать это шуткой — вроде той, про сельдерей. А живя в буржуинстве уже который год, нет-нет да и сама подумаю: эх, нет на вас советской власти… Подумаю — и ужаснусь: я ли это?
Или приеду в Россию — и давай объяснять хорошим людям, как им правильно салат с моцареллой готовить. Потом, конечно, прихожу в себя; думаю — куда это меня понесло? Живут люди, как привыкли, живут хорошо; зачем бы им менять свои привычки? Оказывается, это мои привычки изменились, а я никак не хочу это признавать.
Каждый раз, когда я собираюсь быстро проглотить кофе летом — а лето мы всегда проводим в России, — я вспоминаю сценку, подсмотренную в баре одного из московских отелей. Группа итальянцев рано поутру просила барышню сделать им кофе, та кивала в знак того, что поняла, и широко поводила рукой в сторону столиков, говоря: «присаживайтесь», на что итальянцы отвечали: «да нет, нам только кофе», а она отвечала: «да вы присаживайтесь», а они — «нет, нам только кофе»… и так по кругу. За те пять минут, что я за ними наблюдала, ни гора, ни Магомет не сдвинулись. Было совершенно очевидно: итальянцы полагали, что барышня в баре — идиотка, а она думала, что все иностранцы — кретины. А всё было очень просто: они не знали, что русские пьют кофе сидя, а она не знала, что итальянцы пьют кофе стоя.
Но я-то всё знаю! Так почему в воронежском бистро «Робин Бобин» — единственном месте, где можно в этом городе добыть рано утром кофе, — я демонстративно пью его стоя? И кстати, не первый год уже мы с официантками «Робин Бобина» танцуем один и тот же балет. Я прошу кофе, мне его ставят на поднос, я пытаюсь выпить его, не отходя от кассы, барышня выбегает из-за стойки и несет мне поднос к свободному столику, я иду к столику и пью кофе стоя, барышня летит обратно и спрашивает, что я еще буду заказывать. Что мне стоит уважить официанток и выпить этот кофе так, как его пьют в России? Но я уже не могу — привыкла.