Жалко только, что совершенно зря. Ведь совершенно очевидно, что если правительство всерьез решило содрать три шкуры с простых смертных, чтобы залатать свои финансовые дыры, то сдерут спокойно и не поморщатся — это же очевидно.
Сандро говорит, что мы, русские, — фаталисты. Он, даже когда на даче электричество отключается, рвется пойти куда-нибудь, попротестовать. Но вот и я, наконец, пошла протестовать, и даже Петьку повела, раз уж так сложилась ситуация. Но какая-то у меня заноза осталась неприятная, даже не заноза, а послевкусие, как от перестоявшего вина: почему-то мне показалось, что все участники сегодняшнего действия слишком сами собой любовались. То есть, я так и не поняла: каков был основной месседж городу и миру? Что мы — против? Или — посмотрите, какие мы хорошие? И честные, и красивые, и веселые?
Надо было не полениться и в Рим поехать — там во время демонстрации дождь шел.
Рай под зонтиками.
Когда я была совсем маленькая, я очень боялась есть рыбу — именно боялась: даже гипотетическая возможность соприкосновения языка с маленькими и гибкими рыбьими косточками повергала меня в ужас. Мой папа, выросший в портовом городе Вентспилсе, не находил ни одного оправдания моей нелюбви к рыбе. Тем более что я не могла внятно объяснить, что́ именно меня так пугало. А мой строгий дед, капитан первого ранга в отставке, как ни странно, относился к моей боязни спокойно. «Ничего страшного, Наташенька, — неизменно говорил он мне, — вот будешь жить у моря, тогда и оценишь вкус рыбы».
Откуда дедушка мог знать, что однажды я действительно буду жить у моря? Наверное, ему, старому морскому волку, казалось, что жизнь, прожитая вдали от моря, — это жизнь, потраченная зря. Так или иначе, но теперь я действительно живу у моря, и… поразительно, как мало чувствуется в ежедневной жизни наличие моря в ста шагах от дома.
Наверно, если бы мы были моряками или торговцами рыбой, то всё было бы по-другому. Но если ты не моряк и не рыбак, то твоя жизнь завязана не на море, а на график выходных и каникул. Можно, конечно, жить не в центре, где линия горизонта перечеркнута волнорезом и вместо моря старинный порт, полный чего угодно, но только не моря. Да, можно было бы жить в пригороде, где море плещется у самого подножия твоего дома, — но такой способ жизни не сильно отличается от решения наслаждаться свежим воздухом и собственным садом за пределами МКАД — в довесок ко всем прелестям жизни за городом полагается вырезать целый кусок жизни, потратив его на многочасовые стояния в пробках. Тут, конечно, каждый должен решить за себя. Для меня возможность совсем отказаться от машины и ходить везде пешком (пять минут сюда и десять минут туда) после московских расстояний казалась подарком судьбы.
А на море Сандро возил меня на скутере — в Больяско, где мне открылась вся красота мира. Там мы лежали на скалах, ласточкой сигали в воду и были счастливы как никогда.
А когда мы привезли Петьку, бабушка подарила нам золотой ключик от другого райского местечка — частного пляжа Сан-Надзаро. Сандро шипел и плевался: мол, ноги его не будет в этом Элизиуме для престарелых буржуа, — а я, хоть и вздохнула пару раз с сожалением о дикой красоте прибрежных скал, согласилась с бабушкой в том, что организованный и расчищенный пляж с зонтиками, лежаками, душами, бассейном и рестораном не в пример удобнее. С нашей стороны италийского сапожка море очень глубоко, берег почти везде — скалистый, крутой, а иногда почти отвесный, и натуральных пляжей очень мало. В окрестностях Генуи почти все пляжи — искусственные: узкие площадки, вырезанные в горной породе, слегка засыпанные привезенным серо-черным песком и намытой угловатой галькой.
Но как бы то ни было, детей приучать купаться надо там, где они сами могут хотя бы зайти в воду. Мы обзавелись главным детским атрибутом для купания — резиновыми босоножками со смешным названием трилья (на самом деле так зовется маленькая, очень вкусная и необычайно колючая рыбешка — барабулька, или средиземноморская султанка), и начали потихонечку запускать Петьку в воду, параллельно знакомясь с целым миром пляжной генуэзской жизни.
Знакомиться было интересно. Ездить на пляж — не очень. Генуя — город совсем не подходящий для велосипедов и категорически неудобный для машин: запарковать машину практически невозможно почти нигде, ближайшая платная парковка (кстати, самая дорогая в Италии) всегда оказывается гораздо дальше от нужного места, чем автобусная остановка. Кроме того, для автобусов выделена отдельная полоса движения, и там, где машины стоят в пробках, автобусы гордо проносятся мимо на крейсерской скорости. Был у нас в запасе и нью-йоркский подход — взять такси. Но и здесь итальянцы организовываются как-то по-другому. «Поймать» такси почти нереально, его надо заказывать по телефону или… идти на стоянку такси, которая неизменно располагается бок о бок с автобусной остановкой. Вот и получается, что доехать на автобусе всегда быстрее, проще и дешевле.
Так или иначе доехав до пляжа — десять минут на такси или шесть остановок на удобном автобусе с кондиционированным воздухом, — мы попадали в отдельный мир, где жизнь текла по своим законам.
Ежегодный «пляжный контракт» стоит немало — от тысячи до полутора тысяч евро, — но предполагает максимум удобств для занятого работой (и готового платить за эти удобства) человека. Главное из них — собственная кабинка, к которой «приписывается» целая семья; там можно хранить полотенца, тапочки, купальники, игрушки и всё прочее, там же можно и переодеться. Достаточно иметь при себе ключ от кабинки и клубную карточку — и в любой момент можно заскочить на часок искупаться. В хорошо проветриваемой кабинке занятого человека будут ждать купальные костюмы, в ресторане — вкусная еда, зонтик будет заботливо раскрыт, а шезлонг — разложен при твоем появлении специальным служителем, спасатель со своей вышки проследит за безопасностью, а если вода в море покажется недостаточно чистой, то искупаться можно и в бассейне. Кроме того, разумеется, рядом будут детская игровая площадка, бассейн для малышей, медицинский кабинет, бильярд, теннис и прочие развлечения (до которых никто из уставших на работе взрослых чаще всего не доходит). Каждый лежит под своим личным пляжным зонтом, на своем личном шезлонге, закрыв глаза и мечтая пролежать здесь, не двигаясь, до окончания лета, а работа — пусть она горит синим пламенем.
Формально все городские пляжи такого типа называются публичными, и каждый желающий может здесь искупаться, заплатив за вход. Но на самом деле внутри местного общества существует строжайшая иерархия. Пляжные зонтики в «партере» записаны за членами клуба с тысяча девятьсот какого-то года — точнее не знаю, могу только сказать, что наша бабушка продлевает свой абонемент уже больше тридцати лет. Она же поехала вместе с нами, чтобы торжественно представить нас своим соседям по зонтику. Формальности представления не помешали даже пляжные костюмы — я чувствовала себя как дебютантка на первом балу в большом свете. Теперь уже я представляю пляжным соседям своих друзей и знакомых, чтобы им не пришлось ютиться с жалкими полотенцами под палящим солнцем где-нибудь на пляжной галерке — вдали от удобств, предусмотренных для «чистой публики». К одной из моих подружек соседи по зонтику настолько привыкли, что предлагали ей устраиваться под зонтом «в партере» даже в наше отсутствие. При других обстоятельствах занять чей-нибудь личный шезлонг и зонтик решительно недопустимо. Не знаю, что делают с нарушителями, — тихо линчуют, наверное, — иначе я никак не могу объяснить, почему итальянцы, в целом легкомысленно относящиеся к разным правилам, так неукоснительно блюдут право на место под зонтиком. Ведь это же не пресловутое место под солнцем, а как раз наоборот. Впрочем, раскрытым зонтиком обозначается лишь факт присутствия его владельца, а от места под солнцем никто не отказывается. По-моему, когда итальянцам рассказывают о раке кожи и вреде прямых солнечных лучей, они просто-напросто не верят. Мода на густой темно-коричневый загар здесь не проходит, и еще долго не пройдет.
Ровный бронзовый загар наших соседей по зонтику — нескольких трогательных пожилых пар коренных генуэзцев — для меня загадка. Когда мы в первый раз приезжаем на пляж в начале мая, торжественно открывая сезон водружением полосатого зонта, наши соседи уже сидят там, бронзовые, как щиты ахейцев, непоколебимые, как спартанцы при Фермопилах, невозмутимые, как олимпийцы. Именно они, эти завсегдатаи пляжного партера, вызывают такой панический ужас у Сандро. Я думаю, что, глядя на них, он немедленно представляет себе такой свою спокойную старость — и только и думает, как бы улизнуть на дикие скалы в Больяско. Я-то знаю, что его пугает не перспектива старости как таковой, а предопределенность жизни на закате дней.
— Италия становится страной стариков, — говорит он в сердцах, — я, когда выйду на пенсию, поселюсь на даче под Воронежем, буду печку топить.
— А как же электричество? — подначиваю я его.
— Куплю генератор, — сварливым голосом отвечает он, — и вообще, у меня керосиновая лампа есть.
Не знаю, чем ему не угодила идея спокойной итальянской старости… Я-то как раз с удовольствием думаю о маленьком домике у самого синего моря… Но это, действительно, когда-нибудь потом; надеюсь, еще не скоро.
А пока мы всё меньше бываем на море. Летом сидим до последнего на русской даче, пользуясь тем, что в Италии школа начинается только в середине сентября, прихватываем немножко бабьего лета, грибов, прогулок по рыжему осеннему лесу, и никакими обещаниями моря и лета уже не удается уговорить детей не расстраиваться по поводу отъезда.