Вот после целого месяца такой беготни вверх-вниз мне и пришла в голову мысль пригласить студенток из магистратуры к себе домой — и там, на свободе, рассуждать о русской драматургии в совершенно свежей рубашке.
Девочки принесли сластей к чаю (у меня очень правильные студентки — они уже все были в России на стажировках), трогательно вытягивали шеи, боролись с желанием всё услышанное законспектировать и старательно пили чай. Но, когда я уже вывалила на них все сведения о современных русских драматургах и выдала на руки тексты для перевода, — из девочек вдруг посыпались вопросы на самую неожиданную тему: о материнстве.
Все вопросы, в сущности, сводились к одному: стоит ли заводить ребенка? И, самое главное, что надо делать, чтобы, родив ребенка, из гомо сапиенс (они сказали — «essere umano», «человеческое существо») не превратиться в… как бы это повежливее?.. Я обычно говорю — в «мамочку», а Толстой радостно обозвал в эпилоге свою поэтическую Наташу «самкой».
(Муж, мой, кстати, очень полюбил слово «баба» — как только разобрался в том, что это такое, и внес его в свой активный словарь вместе со словами «дача», «спутник» и «матрешка»; я всё собираюсь ввести в наш семейный словарь «зануда», но сейчас Сандро думает, что у этого слова такая же смысловая нагрузка, как у обращений «зайчик» или «масечка», — и даже не знаю теперь, говорить ему правду или нет…)
…Я тоже боялась, и все мы боялись, как эти девочки, — но предмет наших ночных кошмаров совсем не один и тот же.
Сначала мне и в голову не приходило оценивать степень эмансипации итальянок, — но очень скоро пришлось задуматься о собственной.
Началось всё с выходных.
В свой первый год в Италии я всё время пыталась вытащить семью на дальнюю прогулку — и каждый раз всё заканчивалось тем, что мы оставались без обеда. Сандро пытался мне что-то объяснить — про католическую страну, про святой день воскресенье, про нежелание рестораторов и негоциантов ссориться с католической церковью, про воскресный обед, который мама начинает готовить прямо с утра, чтобы всю семью собрать за праздничной трапезой… Я поначалу не понимала, серьезно он такие вещи говорит или шутит. Не исключено, что шутит, конечно, — только как выйдешь на улицу Бальби в воскресенье (на которой баров, кафе и ресторанов не меньше двух десятков) — так там пустыня Сахара. Всё закрыто железными ставнями, из прохожих попадаются только нарядные негры, и ветер по улицам какие-то клоки метет.
Справедливости ради надо сказать, что за то время, что я здесь живу, кое-что изменилось, и в качестве исключения теперь можно найти какую-то еду по воскресеньям. Но поздним вечером рабочего дня — по-прежнему нет. Неужели действительно можно так устроить жизнь, чтобы женщины работали только по утрам? Или женские карьеры веселее и эффективнее движутся, когда общество устраивает им гонки с препятствиями?
Или вот еще. Когда у нас в Генуе идет снег (или Муниципалитету
Казалось бы: мы же все в одной лодке, проблема у нас — одна и та же. Неужели мне одной кажется, что местные власти не проявляют никакого уважения ко мне и к моей работе? Хорошо, допустим, мои переводы или лекции для филологов-русистов имеют сравнительно низкую социальную значимость; но если я бы была хирургом, и у меня была бы плановая операция, — почему я бы всё равно не могла рассчитывать на такую простую услугу, как детский сад? Или мой ребенок должен был бы ошиваться вместе со мной в операционной? Хотя, наверное, те немногочисленные мамы, которые действительно относятся серьезно к своей работе, уже пережили с утра двухчасовой кошмар поисков внепланового бэби-ситтера, и, если кого-то нашли, то, видимо, уже оперируют. С легким сердцем, ясной головой и полной концентрацией. Ну разумеется.
Чтобы меня успокоить, один папа однажды пошутил, что в следующий раз, когда найдет школу закрытой, он приведет детей в здание мэрии и оставит их на попечение чиновников. Мне эта мысль очень нравится, только я думаю, что, когда я по снегопаду дойду с двумя своими бармалеями в Палаццо Турси, мы как раз с этим самым папой там и встретимся, а ни одной мамы там всё равно не будет. Они и без снегопада детей разбирают из детского сада около четырех часов пополудни. Помню, записывая Петю в детский сад, я очень удивилась, что вечернее время в детском саду — с 16:30 и далее — называется «servizio speciale»[23]; но потом поняла, что его можно было бы назвать и экстраординарным — из сотни детишек нашего сдержанно буржуазного детского сада после 16:30 оставалось два-три ребенка, и те, по-моему, не были итальянцами.
С точки зрения большинства моих итальянских знакомых всё, чем я так активно возмущаюсь, никоим образом не является ущемлением прав женщин. Всему есть свое объяснение, говорят они; во-первых, страна католическая, во-вторых, здоровье детей — ты и сама должна понимать — это важно, а кухня итальянская не случайно самая знаменитая в мире…
Я долго не могла понять, что́ именно меня так раздражает в этих предлагаемых обстоятельствах. А потом вспомнила: церковь, дети, кухня — это ли не Кирхе, Киндер и Кюхе?[24] Получается, что вся структура общества недвусмысленно подталкивает меня к тому, чтобы внимательнее относиться к своим обязанностям матери, жены и хозяйки. Оно, может, и неплохо, а в моем конкретном случае — даже необходимо, но — не знаю, как вы, а я вот очень раздражаюсь, когда меня к какому-то решению — подталкивают.
Когда я в 16 лет читала о волшебном превращении Наташи Ростовой в… «мамочку», мне казалось, что я очень понимаю и разделяю идеи Толстого. Оказавшись здесь, я поняла: всё не так просто. Одно дело — самостоятельно решать, какое место в жизни отводить семье и детям, совсем другое — когда уже всё решили за тебя.
Внимательно приглядевшись к итальянкам и их образу жизни, я подумала, что у советской власти есть свои заслуги перед русскими женщинами.
Мысль меня испугала. Точнее, я очень испугалась, что могла вообще такое подумать. Обычно это Сандро мне говорит: видишь, как положительно повлияла на вас (русских) советская власть. А я, конечно, доказываю, что это мы, русские, сами на себя повлияли, а советская власть нам при этом только мешала.
Но про то, как русским женщинам раздали сразу все права и обязанности, вы и сами всё знаете, а вот исследование вопроса женской эмансипации в Италии меня заставило задуматься.
В католической стране, где до 1974 года развод был запрещен, отдельным аспектам семейной жизни была посвящена целая группа прелюбопытнейших законов. Один из них — «abbandono del tetto coniugale» — обязывал супругов жить под одной крышей, и даже вроде бы некоторым образом защищал интересы женщин: нерадивого супруга, оставившего семью, можно было по этому закону вернуть под семейный кров[25], а не бегать за ним с исполнительным листом. Но действовал закон и в обратном направлении: если сбегала от семейного крова жена, ее тоже можно было вернуть назад. В противном случае предусматривался серьезный штраф или год лишения свободы. То есть женщина была приравнена — как я это вижу — к стиральной машинке, которая вдруг отрастила себе ножки и сбежала, отказавшись стирать носки. Действительно, безобразие. Пусть себе стоит на месте и выполняет свою функцию.
Отдельная статья была посвящена так называемым «преступлениям чести» («delitto d’onore»), и, согласно этому закону, «защита поруганной чести» являлась смягчающим обстоятельством (и более чем!) в случае убийства. Под «поруганием чести», разумеется, подразумевались внебрачные сексуальные связи (с отдельной оговоркой про честь сестры и дочери). Чтобы представить себе действие этого закона, достаточно пересмотреть веселую старую комедию «Развод по-итальянски» с Марчелло Мастроянни — где герой прямо-таки толкает свою жену в объятия любовника, чтобы получить возможность от нее избавиться. Только раньше этот фильм мне казался смешным. Теперь как-то уже и не очень.