164

Шестнадцать лишь исполнилось мне зим... И вот уже тринадцатое лето... — На основании этих строк первые биографы Л. Лабе полагали, что к 1555 г., т. е. времени публикации ее книги, поэтессе было 29 лет, и соответственно датировали ее рождение 1526 годом. Однако Ш. Буа (с. 28-29), а вослед ему и современные комментаторы считают, что 29 лет Л. Лабе было не ко времени выхода книги, но в момент написания элегии (приблизительно 1551 год).

165

Ход времени — враг гордых пирамид... — Эту и следующие 7 строк обычно соотносят со строками о всесилии любви из стихотворения "О своей вечной любви" ("De suo amore aeterno") известного неолатинского поэта Иеронима Ангериана (Джеромо Анджериано, 1480-1535): "Tempo-га tecta ruunt praetoria, tempora vires, / Tempore quaesitae debilitantur opes. ...scriptum tempore marmor obit. / Tempore durities, decedit tempore livor: / At meus, heu! nullo tempore cessat amor". ("Временем рушатся укрепленные станы владык, временем <слабнут> силы, // Временем стираются великие деяния. ...Надписанный мрамор уничтожается временем. / Временем твердость, временем зависть прекращается: / Но, увы, никаким временем не прекращается моя любовь".) Но этот мотив, который возникает и в XVI сонете, к середине XVI в. стал уже поэтическим клише любовной лирики (см., напр.: Sceve M. Delie, objet de la plus haute vertu. Diz. CXII; Ronsard. Amours (1552). Son. CLXVI).

166

Но как недолго длился страстный пыл! — Нимфа Энона, первая супруга Париса, была оставлена им ради царицы Спарты Елены. История любви Эноны рассказана Овидием (Героиды, V).

167

Ясон любил прекрасную Медею... — трагическая история любви Медеи, дочери царя Колхиды, к Ясону, которому она помогла овладеть золотым руном, а затем была оставлена им ради Главки, дочери коринфского царя Креонта, достаточна известна. В XVI в. она была особо популярна благодаря переводам "Аргонавтики" Аполлония Родосского, трагедий "Медея" Еврипида и Сенеки, а также "Героид" (V) Овидия.

168

И стала б у него защиты от терзаний // Искать... — По народным поверьям, жир, вытопленный из скорпиона, излечивает от его укуса (см.: Плиний. Естественная история. Гл. XXIX, IV, 29). Сравнение любви с укусом скорпиона — мотив, характерный для петраркистской лирики эпохи Возрождения (во Франции, например, у Мориса Сэва, Дю Белле), обычно возводят к канцонам Петрарки (CV, 87; CXXVII. V. 42). Однако это же сравнение мы находим и у трувера Рауля де Суассон (XIII в.): "Mout fet douce bleceure / Bonne amour en son venir, // Mes mieus vendrpit la pointure / D"un escorpion sentir II Et morir // Que de ma dolour languir" ("Сладкую рану мне нанесла // Благая любовь своим приходом, / Мне слаще б было укус // Скорпиона испытать / И умереть; /Чем муку мою длить") (см.: Songs of the Trouvers. Ch. 153, II). Мотив исцеления любви любовью в сонете Лабе также восходит к трубадурам и труверам. Ср. у Бернарта де Вентадорна: "Ранено сердце — тоской изойдет, / Только от вас исцеления ждет" (Ch. XLI, VI, v. 78. Пер. В. Дынник).

169

Э. Тюркети в 1860 г. первым отметил идентичность катренов этого сонета с катренами 55-го сонета "Вздохов" (1557) О. де Маньи. Этот факт интерпретировался некоторыми исследователями как свидетельство влияния О. де Маньи на творчество лионской поэтессы и даже возможного редактирования им ее сочинений. Однако это совпадение, на наш взгляд, может означать лишь, что сонет Маньи — его ответ на признание Луизы Лабе. Что же до влияния, а тем более до его вмешательства в ее тексты, то, напротив, поэтика Л. Лабе не несет в себе, на наш взгляд, никаких следов "маньизма". Доказательством может служить и сравнение терцетов этого же сонета: Маньи завершает свой сонет следующим образом:

В терцетах Маньи продолжают нагнетаться петраркистские клише без какого-либо интонационного и тематического переключения темы катренов, как этого требует принцип тематического развития сонетной формы. Луиза Лабе, начиная свой сонет тоже а la Петрарка, в 11-й строке как бы "оправдывает" все восклицательные перечисления пронзительно-личной по своей интонации фразой, дословно звучащей так: "Так много источников огня, дабы зажечь одну маленькую женщину". Этой строкой сонет. получает новую тему, которая затем и развивается.

170

Но ни одна тебя не опалила, — В оригинале буквально сказано: "Ни одна искра от этих огней на тебя не отлетела". Весь терцет обычно соотносят с мотивом сонетов Петрарки. Ср., напр., сон. LXV, с. 10, 12-14:

См. также сонет III, с. 12-14. Этот мотив встречается у Ариосто и Дю Белле (Olive. Son. V, v. 9-14). Однако лексически более близкое Лабе выражение этого мотива мы находим у трувера Адама де Ла Аля (втор. пол. XIII в.), в одной из песен которого о желании ответной любви буквально сказано так: "...хочу / Чтобы хоть одна искра, отлетев, зажгла бы пламенную любовь". См. также: Songs of the Trouvers. Ch. 196, III, 5-6; Ch. 390.

171

Д. О"Коннор (p. 144-145) считает, что этот сонет является адаптацией сонета итальянского поэта Якопо Саннадзаро (1455-1530) "Запретная надежда и тщетное желанье" ("Interditte speranze e vano desio"), почти дословно переведенного О. де Маньи (Soupirs. Son LXVI). Однако у Луизы Лабе с сонетом Саннадзаро совпадают лишь образы первой и двух последних строк, а элегантный неопетраркизм итальянского поэта, сохраненный Маньи, у лионской поэтессы сильно приглушен. Кроме того, последний терцет, в котором содержится явная отсылка к заключительной строке сонета Саннадзаро: "Что для новой раны во мне нет больше места" ("Che nuova piaga in me non ha piu loco"), несет в себе и "память" о традиционном для труверов мотиве чрезмерности любовных ран. См.: Songs of the Trouvers. Ch. 5, II, 1-2.

172

...священного безумья... — В оригинале: "fureur divine" ("божественное неистовство"). См. примеч. 1 к Элегии I,