191
Этот сонет признан совершенным по своей уникальной гармоничности структуры, оригинальности темы и образов. Э. Джудичи (р. 184) констатирует: "Как это ни покажется удивительным, никто не может указать никакого точного источника этого сонета... который напомнил Ж. Мореасу куртуазные кансоны Шатлена де Куси". У Ш. де Куси схожего мотива нами не обнаружено. Однако можно предположить, какой мотивный фон стоит за катренами сонета: кроме строк Петрарки "Пока седыми сплошь виски не станут, // Покуда не возьмут свое года" и "Уже и слезы не бегут из глаз" (сонет LXXXIII, 1-2, 9, пер. Е. Солоновича) возможна и реминисценция из баллады Жана Мешино (см. примеч. 77 к "Спору Безумия и Амура"): "Plus ne voy rien qui reconfort me donne" ("He вижу больше ничего, что было б мне поддержкой"), где перечисляется то, что им утрачено из-за разлуки с возлюбленной: "Мой голос больше не имеет ни звука сильного, ни внятности" (Plus n"a ma voix bon accort ni accent), "Я умереть хочу, и Разум с этим соглашается" ("Plus veuil mourir, et Raison s"y consent"), "Уменья больше нет ни радоваться, ни смеяться" ("Plus n"ay mestier de jouir ni de rire"). Этот сонет Л. Лабе стал источником LXXIV сонета "Вздохов" Маньи.
192
193
194
195
Этот мотив часто встречается и во французской лирике Возрождения: у Ронсара (Amours, 1552. Son. CLXVI), Мориса Сэва (Delie... Diz. V) и мн. др. Подробно об этом см.: Giudici Т. М. Sceve poeta della "Delie". Napoli, 1969. P. 127, 255- 257.
196
197
198
199
Этот сонет, так же как и XIII и XIV сонеты, считается одним из шедевров любовной лирики эпохи, прежде всего как наивысшее выражение любовной страсти. Г. Кольте, один из первых биографов Лабе, писал в 1624 г., желая оправдать откровенную чувственность этого сонета: "Эти строки ничего не скажут тем, кто захочет прочесть их, стоя на принципах морали и религии. Чтобы судить о них более благосклонно, их следует рассматривать лишь как Поэтические вольности" (Colletet G. Vies de poetes francais. P., 1873. T. IV. P. 85). Сама Л. Лабе как бы сознательно "упрятала" вольности сонета в конвенциональный для поэзии Возрождения жанр "поцелуя", введенный И. Секундом, которому подражали Ронсар, Дю Белле, Белло, Баиф и др. Л. Лабе контаминирует строки из III, X и XIII стихотворений его цикла; ср.: "Девушка, милая, мне поцелуй подари! — говорил я. — Не поцелуй подаренный, но то, что желанье даешь ты / Мне поцелуев еще, — вот что плачевно, мой свет" (III, I, 5-6); "Или ж обоим душой разливаться в теле другого // В миг, когда пред концом изнемогает любовь" (X, 13-14); "...приникай губами к губам моим крепко! / Пусть витает двух дух постоянно один" (XIII, 19-20) (Пер. С. Шервинского). Мотив "счета" поцелуев, присутствующий и у Иоанна Секунда (VI, VII, IX, XV), восходит к стихотворению Катулла к Лесбии:
Текстуально не совпадая ни с одним из стихотворений Иоанна Секунда, Л. Лабе соединяет мотив разнообразия поцелуев с центральной для нее темой "любви и безумия", столь характерной и для куртуазной лирики.