Поперек всей сцены «Современника» художник спектакля выстроил мост, который у правой, если смотреть от зрителя, кулисы заканчивался лестницей, ведущей на сценическую площадку. По замыслу постановщика, Говард выходит из левой кулисы, стремительно проходит по мосту и, сбежав по лестнице, здоровается за руку с главным героем (М. Козаковым). На весь этот проход артист, играющий Говарда, должен уложить эти две фразы. Вот они:
Когда наши начинают писать «про их жизнь», то почему-то стилистически стараются начудить как можно больше. Порой диву даешься: неужто русскими буквами все эти слова написаны? «Четвертый» Симонова и «Пламя свечи не задуть» Солженицына на одном тесте замешаны. На иностранном.
И в подобном стиле был выдержан весь эпизод, все четыре страницы машинописного текста. И мне надо было не только выучить, но и произнести вслух со сцены всю эту абракадабру из знакомых, но вкупе совершенно непонятных слов. Мало этого, вся сцена должна пройти в бешеном ритме, без единой паузы. И не дай Бог, нарушить замысел режиссера! Ну, Серега, держись!
А куда деваться? Выдержал. И текст выучил, и костюм с чужого плеча мне впору пришелся.
Когда ничего не подозревающий Козаков на своем «москвиче» подкатил к служебному входу в театр, я был готов на все 100 процентов. Только попросил Постникову, чтобы мы прошли наш эпизод, что называется, «на ногах». Миша вышел на сцену, то ли возмущаясь, то ли сетуя, и тут я, не давая никому опомниться, выбежал на мост: «Прости, что заставил тебя ждать…» И полетел дальше по тексту. Козаков остолбенел. У меня было слишком мало времени, чтобы обращать внимание на его реакцию, однако я видел, как все больше округлялись его глаза, пока я без единой запинки шпарил текст. Оттарабанив все, я с облегчением пожал Мише руку, как того требовала мизансцена. Гена Фролов, сидевший в зале и горячо болевший за меня, зааплодировал. Козаков задержал мою руку в своей, он был в шоке: «Ну ты даешь!» Подобного актерского нахальства он от меня не ожидал. «Признавайся, давно готовил роль?» Я решил слегка покуражиться: «Как тебе сказать? Часа два с половиной». Миша покачал головой: «Наглец!» В его устах это звучало как наивысшая похвала.
На спектакле сыграл я, конечно, хуже, чем на репетиции. Сказалось волнение. Но текст опять сказал весь, без запинки и в конце эпизода, пожимая руку Козакову, внутренне похвалил себя: молодец, этот экзамен, старина, ты выдержал. И тут же холодный пот выступил у меня на лбу: на репетиции я забыл спросить, как и куда уходит со сцены Говард? Не станет же он обратно подниматься по лестнице и уходить туда, откуда пришел.
Я судорожно огляделся и увидел слева от себя, возле портала, нишу, а в ней спасительную дверь. Развязной иностранной походкой я подошел к двери и дернул ручку на себя. Дверь не открылась. Я так же шикарно, по-иностранному, толкнул ее от себя. Эффект тот же. Я решил, что кто-то держит дверь с той стороны, и начал трясти ее, пытаясь вырваться со сцены. Я слышал: за моей спиной начался следующий эпизод. В зале раздались смешки. Не знаю, сколько бы продолжалась моя борьба с дверью, но в узкую щель между декорацией и порталом высунулась чья-то рука и, преодолевая отчаянное сопротивление артиста, рискуя оторвать рукав его роскошного костюма, утащила за кулисы. Таким неделикатным образом кто-то из рабочих сцены решил помочь мне.
А дверь, как мне потом объяснили, никуда и никогда не открывалась, потому что была фальшивой.
Что значит актерская память
Я благодарен родителям за то, что они подарили мне хорошую память, ибо память – непременное условие актерской карьеры. Профессия предполагает, что до глубокой старости артист находится в положении ученика начальной школы. Только учим мы не таблицу умножения, а свои роли.
Мне приходилось сталкиваться на сцене с артистами, у которых на каждом спектакле были очень серьезные проблемы с текстом. Случалось, играем в двадцатый или даже в тридцатый раз, а я не уверен, скажет мой партнер реплику или промолчит? Какое это было мучение!
Самой яркой личностью среди тех, от кого я не раз ждал подобных сюрпризов, был Б.А. Смирнов. Если мерить мерками XIX века, амплуа Бориса Александровича было – «герой-неврастеник». Вот ведь какой парадокс! В юности артист играет Ромео, ближе к старости – Ленина.
Народный артист СССР, лауреат Ленинской премии – эти звания Смирнов получил потому, что после Бориса Щукина считался главным исполнителем роли Ленина на сцене. В кинематографе с ним успешно конкурировал еще один Борис – Штраух, но в театре первенство, безусловно, было за Борисом Вторым. (Интересное совпадение: трио артистов, игравших Владимира Ильича, носили имя Борис.)
К старости память слабеет. А если в молодости артист позволял себе вольности по части выпивки, этот процесс в пожилые лета прогрессирует с катастрофической быстротой. Так вот, будущий Ленин, лауреат и народный артист в молодые годы, как гласят театральные преданья, был подвержен распространенной в России слабости.
Я позволяю себе коснуться этой весьма деликатной стороны биографии Бориса Александровича только потому, что он сам прилюдно делился воспоминаниями о том, как «
В послевоенной Москве почти на каждом углу стояли киоски с надписью наверху: «Газированная вода». Как правило, торговали ей полные, розовощекие тетки с выражением абсолютного довольства на круглых деревенских лицах. Может, где-то на других улицах Москвы обитали другие киоскерши – тощие и злые, но в моем детстве на углу 1-й Мещанской и Капельского переулка хозяйничала именно такая. «Вам с сиропом или без?» – спрашивала она с неизменной улыбкой. «С двойным!» – шиковал какой-нибудь пацан и, по блатной манере шикарно оттопырив мизинец, не торопясь, маленькими глотками отхлебывал из граненого стакана напиток подозрительного цвета. «Коль! А Коль! Оставь маленько!» – молили его приятели, столпившиеся вокруг.
Помню, однажды мы с приятелями стояли возле киоска и спорили, какой сироп выбрать. К киоску подошел постовой милиционер и коротко бросил продавщице: «Как всегда». Она протянула ему полстакана газировки и «лимонную» карамельку. Он выпил, крякнул, откусил половинку конфетки, но, увидев наши взоры, устремленные на него, рассмеялся и пододвинул оставшуюся половинку нам: «Закусывайте». Мы дружно отказались. «Дяденька, а почему у вас вода без пузырьков?» – неосторожно полюбопытствовал я. «А потому, пацан, что знать тебе это не положено! Мал еще!» – ответил постовой и дал мне такой подзатыльник, что навсегда отбил охоту задавать милиционерам какие-либо вопросы.
Надеюсь, вы догадались, что было налито в граненый стакан постовому. И молодой Боря Смирнов любил время от времени останавливаться возле подобных киосков, чтобы, как говорил сам Борис Александрович, «немножко побезобразничать». Случалось, идя на спектакль, он увлекался и вместо одной-двух остановок позволял себе незапланированные задержки на пути к храму Мельпомены. Помощник режиссера знал: если артист Смирнов опаздывает на «явку», надо срочно снаряжать «поисковую команду». Борис Александрович всегда ходил в театр пешком, маршрут его был досконально известен, и посланные на розыск находили загулявшего артиста если не у первого, то уж у следующего киоска наверняка.
Не могу ручаться, что проблемы с памятью возникли у Смирнова исключительно по этой причине. Но пристрастие к спиртному способствует развитию этого тяжелого профессионального недуга.