Я тоже получил в пьесе Ростана маленькую роль. Не роль даже, а массовку с двумя репликами в первой картине «Театр» и в сцене осады Араса, где предполагался грандиозный бой на шпагах с участием практически всей мужской половины труппы. Чтобы не ударить в грязь лицом перед зрителем, театр пригласил в качестве педагога и постановщика батальных сцен чемпиона мира по фехтованию на саблях Давида Тышлера, и каждое утро с 9 до 11 часов в зрительском фойе звенели клинки и разгоряченные артисты с воодушевлением постигали тонкости фехтовального мастерства. Сколько удовольствия я получал от этих занятий! С нашим педагогом Школы-студии по фехтованию А.Б. Немировским тоже было интересно, но Аркадий Борисович учил, что в сценическом фехтовании главное – не ударить. Тышлер на дух не переносил «фехтовальный балет» и приучал драться по-настоящему. «Прислушайтесь, при настоящем ударе даже звон клинков совершенно другой, – умолял он. – И глаза не такие испуганные, и движения похожи на настоящие». Мы верили ему, но было страшновато, и без синяков не обходилось. Однако жаловаться мы не смели, да и некому было: Игорь Владимирович Кваша потел на этих уроках наравне со всеми.

После завершения успешного, как мне казалось, сезона я рассчитывал получить хотя бы одну интересную и большую роль. Но в следующем приказе о распределении ролей в постановке по повести Тендрякова «Без креста» увидел свою фамилию среди тех, кому предстояло играть «народ»… Таким образом, в двух новых спектаклях две массовки. Обидно, конечно, но на втором году работы в театре глупо рассчитывать на положение ведущего актера. Вся театральная молодежь проходила, проходит и будет проходить период, когда участие в массовке строго обязательно. Я утешал себя тем, что продолжаю репетировать Джимми в «Оглянись во гневе», а это как-никак главная роль. Хотя…

Если честно, характер моего героя Джимми – острый, колючий, взрывной. Во мне же сидело слишком много от «вшивой интеллигенции», и я не справлялся с задачами, которые ставил передо мной Сергачев. Я пыжился, из кожи вон вылезал, стараясь угодить режиссеру, но ничего хорошего из этого не получалось. Больше всего в актерском исполнении я не люблю «жилу», на мой вкус, это самый отвратительный вид актерского наигрыша, а тут…

Предположим, в какой-то сцене режиссеру необходимо, чтобы все эмоции персонажа выплеснулись наружу, чтобы актер не сдерживал себя, а дал волю проявлению своих чувств. Это называется открытым темпераментом. Замечательно, когда внутри тебя все кипит от едва сдерживаемых жгучих страстей и желаний. А если их нет? Тогда актер зажимается, вплоть до физического «столбняка», и начинает давиться отсутствующей эмоцией, изо всех сил стараясь показать, что у него-то она есть. Он краснеет, брызжет слюной, сжимает пальцы в кулаки, хрипит, шипит, орет… В таких случаях, покойный В.М. Невинный восхищенно восклицал: «Здорово играет! Сейчас пукнет!»

У меня в роли было несколько, мягко говоря, нелюбимых моментов, где я был близок к тому, чем восторгался Вячеслав Михайлович. Настоящее чувство дремало где-то в потаенных уголках моего актерского существа, и вытащить его наружу мне не удавалось. Эмоцию изобразить невозможно, разве что в капустнике, смеха ради. Я это понимал и по-настоящему страдал.

Но репетировать все равно было очень интересно. Виктор Николаевич, сам великолепный актер, порой находил такие неожиданные ходы и приспособления, что оставалось только поражаться его фантазии. Когда предстоящая встреча с режиссером – тайна, загадка, репетиция превращается в праздник. Так что грех было жаловаться.

К тому же именно на втором году работы в театре мне предстояло пройти первое испытание на право называться профессиональным актером. И виной тому моя хорошая память.

Про свой дебют в спектакле «Два цвета» я уже рассказывал. Однажды пришел в театр, чтобы выйти на сцену и постоять в качестве столба в форме старшины. За кулисами царила какая-то непонятная суматоха. Все взнервлены, взволнованны, взвинченны… Лида Постникова, наша завтруппой, бросилась ко мне: «Ты почему опаздываешь на явку?! Мы тут с ног сбились, разыскивая тебя!» Пришлось оправдываться: «Я с Севой договорился. У меня явка к первому звонку, а сейчас только без двадцати!» Она отмахнулась: «Где Давыдов?!» Тут же, словно из-под земли, рядом с нами вырос Сева. Увидев меня, он торжествующе воскликнул: «Пришел!» – схватил за руку и потащил куда-то по коридору. «Что случилось?!» – я был порядком ошарашен. «Сейчас узнаешь! – Помреж отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, и, не доходя до гримерной, закричал костюмерам: – Девочки! Вот он! Одевайте!» И только после этого повернулся ко мне: «Ты сегодня не старшина, дорогой мой! Ты – лейтенант! Понял? Тебя повысили! – Он всучил мне папку с пьесой. – Учи текст, а я побежал давать первый звонок!» И, не дав мне опомниться, исчез. Какой текст? Почему лейтенант? Костюмеры стали натягивать на меня гимнастерку Заманского.

В гримерную заглянул Олег Николаевич.

«Понимаешь… Я Влада на съемки отпустил, а Борька, подлец, запил… – Момент был неподходящий, но мне вдруг стало весело. Ефремов словно бы оправдывался передо мной: в голосе его звучали смущение и мольба. – Сыграй за него… А?» («Влад» – это Заманский, основной исполнитель роли Лейтенанта. А «Борька-подлец» – его дублер Борис Гусев.)

И в этот момент прозвучал первый звонок.

«Мы тебе премию дадим, – пообещал главный режиссер, прикрывая за собой дверь гримерной. – Но ты учи текст… Учи…» И тоже исчез, а я дрожащими от волнения руками раскрыл папку и уткнулся в пьесу.

Какая там премия?! Меня волновало одно: как сказать текст и не помешать партнерам. Дальнейшее происходило в каком-то тумане, и я практически ничего не помню. Текст я вроде бы произнес весь, мизансцены тоже не нарушил. Короче, все остались довольны, а Игорь Кваша, исполнявший роль главного героя, уже за кулисами обнял и расцеловал в обе щеки: «Молодец, Серега! С нас причитается!» Его с энтузиазмом поддержали остальные актеры, особенно Е.А. Евстигнеев.

Разгримировавшись, я увидел: столы накрыты, рюмки налиты… И началось! Все участники спектакля собрались отметить, как сказал в своем тосте Олег Николаевич, «рождение Артиста с большой буквы»! Так и сказал. Правда, начал он застолье гораздо раньше всех остальных.

Я был счастлив и «наклюкался», что называется, под завязку…

Пожарный ввод в «Два цвета» состоялся где-то в середине октября, а 8 ноября случилось еще одно ЧП. Часа в два мне позвонила Постникова и бодреньким голосом, в котором легко читалось волнение, попросила срочно прибыть в театр. Заинтригованный, я поехал в дом на площадь Маяковского.

Возле закулисного гардероба меня встретил совершенно потерянный Гена Фролов. Он потерял голос. Вместо членораздельной речи из его горла выползал наружу какой-то свистящий хрип. Я с трудом понял всего одну фразу: «Старик, выручай!»

Я все понял. Сегодня идет спектакль «Четвертый», в котором Гена играл… Не помню, как звали персонажа, которого играл Фролов. Пьеса К.М. Симонова на шедевр не тянет, и забыть имя одного из героев «Четвертого» простительно. Тем более что речь там идет не про нашу жизнь, а про иностранную и имена всех персонажей тоже соответственно иностранные. Поэтому в дальнейшем буду звать его Говардом.

Потерявший голос Гена должен был сыграть эпизод. Но какой! Говард произносит монолог на несколько страниц. Выходит на сцену и говорит, говорит, говорит… Не дает своему собеседнику, которого играл М. Козаков, рта раскрыть. Поэтому моей первой реакцией был отказ. «Ты же сыграл за Гусева! – подошла к нам Постникова. – А у нас до начала спектакля целых четыре часа!» Сравнили! До этого я играл «Два цвета» целый сезон и роль Лейтенанта была у меня на слуху, а тут… «Старичок! – просипел Гена. – Спаси!» В глазах у него застыла такая мольба, что я… согласился. Впрочем, лукавлю. Мною овладел азарт игрока. Нечто похожее, наверное, испытывает на трибуне ипподрома Виктор Сергачев, когда ставит последние деньги на заведомо дохлый номер. А что? Вот возьму и сыграю! Назло здравому смыслу. Назло всему! Я забрал у Постниковой пьесу, заперся в гримуборной и начал учить…

Сейчас я уже, конечно, не помню ни слов роли Говарда, ни даже содержания эпизода, который в тот вечер я все-таки сыграл, но первые две фразы засели у меня в мозгу накрепко. На всю жизнь. И я вам их сейчас процитирую.