Наконец гнев папы Вени постепенно начал стихать. Он замолчал и отвернулся к окну. Мучительная пауза затягивалась.

«Я могу быть свободен?» Мне жутко хотелось поскорее покинуть ректорский кабинет. Не оборачиваясь, Вениамин Захарович ледяным тоном проговорил: «В следующий раз, когда будешь приглашать в Школу знаменитых артистов, поставь меня об этом в известность. Этого требует элементарная вежливость. И вообще… На твоем месте я не стал бы хвастаться знакомством с Михаилом Федоровичем. Не думай, что присутствие на экзамене Астангова смягчит реакцию кафедры. Ты провалил роль, и тебе должно быть стыдно. Иди…»

Я вышел из кабинета как оплеванный. Было стыдно, горько, обидно. Как объяснить, что никаким знакомством я не хвастался, никого на зачет не приглашал, ни на какое снисхождение не рассчитывал?! Что Михаил Федорович разругал мою работу в пух и прах, что он тоже против моей женитьбы. Что я все понимаю и считаю упреки в свой адрес справедливыми… Впрочем, зачем оправдываться? Папа Веня все равно бы мне не поверил!..

Да-а-а!.. Против несчастного Сережи Десницкого ополчились все!..

Но надо знать мой характер. Чем больше было сопротивление, тем упрямее я становился. Заставить меня сделать то, чего я не хотел, было невозможно. Тем более отговорить или заставить поменять свое решение. В результате этого противостояния получилось то, чего так добивался В.И. Ленин в 1918 году на переговорах с немцами в Бресте – «ни мира, ни войны». Каждый остался при своем: мама – «против», мы со Светой – «за». Все остальные решающего права голоса не имели. Даже Вениамин Захарович Радомысленский.

Новый, 1961 год после большого перерыва я встречал вместе с мамой. По заведенному в семье Светланы обычаю, вся ее родня собиралась в новогоднюю ночь в доме Михайловых. Эля вышла замуж за Олега, отец которого, Виктор Васильевич Михайлов, был изобретателем «предварительно напряженного бетона». Никогда не пытался понять, что сие словосочетание означает, скажу одно: без этого изобретения было бы невозможно построить московские небоскребы. Поэтому свекр Эли состоял членом нескольких Академий наук в разных концах света и был знаменит на весь мир. Его супруга Софья Александровна – грузинская баронесса немецких кровей – ничего в своей жизни не изобрела, кроме изысканных блюд, вроде фаршированных яиц или телятины под соусом бешамель в раковинах. Ее гостеприимный дом возле Курского вокзала славился хлебосольством, а праздничный стол всегда ломился от яств.

За этим праздничным столом моя бедная мама чувствовала себя крайне неуютно. Все вокруг были рады нашей предстоящей женитьбе, пили за здоровье и процветание будущей молодой семьи, чуть ли не кричали «горько», одна она сидела грустная, покинутая, целиком погрузившись в свои невеселые думы. Мое упрямство она сочла чуть ли не предательством и, наверное, потому не приехала в феврале на нашу свадьбу, сославшись на отсутствие денег. Потом Боря рассказал мне, что вечером 18 февраля мама гладила постельное белье и тихо плакала, роняя слезы на белоснежный накрахмаленный пододеяльник. Под горячим утюгом они, шипя, тут же превращались в тонкие струйки пара.

Мамочка, прости своего упрямого сына.

Зимнюю сессию я сдал на удивление успешно. Честно говоря, мне было не до занятий: все мои мысли были связаны с предстоящей свадьбой, и усидеть за книжкой было очень трудно. Но вот наконец все экзамены остались позади, и я впервые поехал в Ригу на каникулы не один, а со своей невестой. Я боялся, что мама с Илечкой устроят нам обструкцию, но приняли они нас хотя и сдержанно, но вполне дружелюбно. Более того, подарили нам на свадьбу 200 рублей в новом исчислении. По тем временам царский подарок.

1 января 1961 года в Советском Союзе прошла денежная реформа: рубль подорожал в 10 раз. На смену большим серым сотенным банкнотам пришли компактные красненькие десятки, которые прослужили нам довольно долго – 30 лет. Лишь перестройка «добила» эти дензнаки.

На подаренные деньги мы купили обручальные кольца в ювелирном на улице Ленина. Светлане просто золотое, а мне – двухслойное. Сверху золото, внутри платина. Поэтому мое кольцо стоило в два раза дороже. Я отказывался, не понимал, зачем мне такая роскошь, но Света слушать ничего не хотела: «Деньги твоих родных, значит, ты имеешь право, чтобы твое кольцо было дороже моего». Пришлось смириться. А в магазине напротив Оперного театра приобрели два сервиза – чайный и кофейный на шесть персон. Почему мы купили чайный, объяснить нетрудно: надо же будущим гостям молодоженов из чего-то чай пить. Но зачем кофейный? – понять и тогда было трудно. Скорее всего, нас прельстила низкая цена продукции Рижского фарфорового завода. А кофе из этого сервиза мы, по-моему, так ни разу и не выпили.

А по возвращении из Риги меня ждал неприятный сюрприз. За время отсутствия в общежитии в моих вещах кто-то покопался. На третий или четвертый день я случайно обнаружил, что из моего шкафчика исчезли подарки отца – старинный серебряный портсигар с рельефной картинкой на крышке «Охота на медведя», фронтовая трубка Глеба Сергеевича и кисет к ней. А также подарок Светланы к нашей свадьбе – изящные серебряные запонки с горным хрусталем. Украл эти вещи человек, который отлично знал, что именно спрятано у меня в коробке из-под «Зефира в шоколаде». Все остальные вещи оставались на своих местах, и я не сразу заметил пропажу. Конечно, мне не удалось схватить вора за руку, поэтому не стану называть его имени, но я предполагаю, кто это сделал: ныне покойный народный артист России. Бог ему судья. Думаю, «драгоценности» эти не принесли ему счастья.

Для меня это было еще одно звенышко в цепочке обрушившихся на меня неприятностей: провал на зачете по мастерству, негативная реакция М.Ф. Астангова, обструкция родных и знакомых по поводу предстоящей женитьбы… Я не стал говорить Светлане, что запонки украли, поскольку знал, она купила их в ювелирном магазине у Красных Ворот, и первым делом, помчался туда. На мое счастье, в витрине лежали точно такие же.

Честно говоря, я надеялся, что Глеб Сергеевич будет солидарен с нами. Ничего подобного! Он был не то что недоволен, а страшно зол на меня, и не скрывал своего отношения к предстоящему бракосочетанию сына. В результате 26 февраля на нашей свадьбе со стороны жениха присутствовала только студентка третьего курса Школы-студии МХАТ Нина Марушина, так как была официальным лицом – свидетелем в ЗАГСе. Пригласить остальных однокурсников я не мог, так как, во-первых, они бы не поместились за свадебным столом в комнате на Садово-Черногрязской, а во-вторых, праздничный ужин устраивала Анна Сидоровна, и я счел для себя неуместным распоряжаться в ее доме. Со стороны невесты были родственники и две институтские подруги Светланы.

Признаюсь, начинать совместную жизнь в обстановке обструкции, которую устроили мне родные, ужасно обидно. И когда нам кричали «Горько!», у меня на душе кошки скребли и было на самом деле очень горько.

Наше бракосочетание проходило в районном ЗАГСе, который помещался в старом доме на площади Журавлева, бок о бок со зданием, где в те времена располагался Театр им. Моссовета. Дом с облупившейся на фасаде штукатуркой, облезлыми стенами, вымазанными зеленой масляной краской, деревянной лестницей, которая пронзительно визжала под ногами посетителей, мало подходил для торжественного акта бракосочетания. Мы со Светой предвидели, в какой обстановке будет проходить свадебная процедура, поэтому она не надела платья, которое специально сшила к этому дню, и взяла с собой не роскошные каллы, присланные мамой из Риги, а скромный букетик белых гвоздик.

Когда мы со Светой вошли в комнату ЗАГСа, нас встретил знаменитый марш Мендельсона. Щелкнула кнопка, и музыка смолкла. Сзади нас, в углу, сидел молодой человек и перематывал пленку на магнитофоне «Комета». Далее последовал ритуал, который сохранился, по-моему, до сих пор. «Свидетельство о браке» нам вручал депутат. Прохрипев: «Поздравляю!» – он крепко пожал мою руку и протянул заветную бумажку. Опять зазвучал Мендельсон и… Свершилось! Я стал женатым человеком.

Прекрасную церемонию венчания в Советском Союзе превратили в уродливую карикатуру «брачевания» или «бракования». Как верно подметил в связи с этим один умный человек: «Хорошую вещь браком не назовешь».

Однако на этом неприятности для меня не закончились. В начале марта, когда я заехал к отцу, чтобы получить причитающиеся мне деньги, которые он выплачивал мне каждый месяц, вдруг выяснилось, что Глеб Сергеевич решил изменить данному Вере Антоновне слову. Вместо 40 рублей, как это было до сих пор, он протянул мне 25-рублевую купюру. Я спросил: «Почему так мало?» Ответ ошеломил меня: «Я вообще не обязан платить тебе. Ни копейки. Так что бери то, что дают, и скажи „спасибо"». Я не стал благодарить и деньги не взял. Конечно, отец был прав: 18 лет мне исполнилось без малого два года назад, и по закону я не имел права на алименты, но я также понимал: причина отцовского решения урезать «денежное довольствие» совсем иная. Глеб Сергеевич мстил мне за непослушание. За то, что я женился вопреки его воле. Я встал, оделся и молча покинул его квартиру. После этого мы не общались больше года.