Обратно ехали на такси. Алешкин выскочил на мостовую, свистнул, кому-то помахал: остановилась машина. Сделали крюк, завезли за счет пассажира.

— Ну как, отцы?! — орал шофер, молодой и золотозубый, с фуражкой на затылке. — Как там на заслуженном отдыхе обеспеченной старости?

— Нормально, — соврал Алешкин. — Скажи ребятам, что у Алешкина полный ажур. Как всегда.

— Молоток! — одобрил шофер. — А я утром одну гражданочку на вокзал вез. «Поедемте, — говорит, — в Сочи. Очень вы меня устраиваете…» Мне бы теперь месячишко. В счет пенсии.

— Я бы с вами поменялся, — грустно сказал Семеныч и застеснялся, как стеснялся всегда при встрече с молодыми, сильными, здоровыми, и отходил в сторону, будто был в чем-то виноват, будто его старость — это его вина.

Шофер оглянулся, посерьезнел:

— Вообще-то, отец, ты прав… Посмотришь на вас, и жалость берет.

— Ты меня не жалей! — взорвался Семеныч. — Не жалей! Как бы я тебя не пожалел…

У подъезда дома сидел на скамейке председатель товарищеского суда и опять читал газету. Сгибы от шапочки делили ее на части. Алешкин сел рядом, закурил папиросу, будто и не уходил вовсе, а Семеныч помялся, повертел авоську, тихо спросил:

— Вы для чего в суд ходите?

— Для дела, — отрезал председатель.

— Для дела — это я понимаю. А вам-то что от этого?

— Интересно.

— Неужто интересно? — изумился Алешкин. — В чужом дерьме ковыряться…

— Вы, товарищ, домой заходили? строго спросил председатель.

— А чего я там не видал?

— Ваша дочь двойню родила.

— Врешь!