— Должно быть, скоро.
Женщина опять вздохнула.
— Ну и ладно… И хорошо… — Ему очень хотелось дотронуться до живота, чтобы ощутить толчки, но он не решился и сказал, глядя исподлобья и как бы хвастаясь, в свою очередь: — А я во сне вздрагиваю…
Женщина тяжело охнула и понесла дальше свой живот.
— Вниз расту, — объяснил он и перевесился через перила: — Вниз так вниз… Все не на месте.
Вошел в квартиру, поел, попил чаю, вымыл посуду. Время — девятый час. Все дела переделаны. Можно отдыхать.
Утреннее солнце беспощадно лупило по стеклам, в комнате сгустилась духота, — слишком быстро прогреваются эти комнаты, — а снизу, из палисадника, где невиданно разрослась трава и золотые шары, тянуло сырой землей, и тополь уже дорос до балкона, отмахав за жаркий и влажный месяц почти на метр. Еще в прошлом году он только царапал решетку концами веток, а сейчас победно торчал над нею. Шумливые листья глянцевито поблескивали на солнце, и среди них выделялся один, тусклый, объеденный наполовину. Штук пятнадцать зеленых гусениц, вцепившись по-собачьи, мертвой хваткой, упруго торчали во все стороны от листа. Тополь рос и тащил их за собой.
На соседний балкон вышел длинный прыщеватый малый в трусах и динамовской майке.
— Вовка, — обрадовался Семеныч. — Чего делаешь?
— В армию собираюсь, — пробурчал Вовка, вытряхивая рюкзак.
— Стало быть, берут?
— Берут. Чего им не брать?
— Ладно, — успокоил Семеныч. — Зато в ЦСКА будешь играть.
— Да знаю я… — отмахнулся Вовка. — Говорили.
— А потом куда? После армии?
— Там видно будет.
— Знаешь, — задумчиво молвил Семеныч, ероша волосы, — только в повара не иди. Ты стараешься, готовишь, а они — раз! — и съели. Не иди, ладно?
— Ладно, — хмуро сказал Вовка и ушел в комнату.
— Вовка! — закричал он.
— Ну, чего еще?