«Когда родное — не родное…»
Когда родное — не родное. А чужого не любить. Помири меня на крови. Не губи. По зубам — так перемыслили. А в глазах такая тля. У судьбы на коромысле — два казенных короля От недолгого уюта дверь открытой подержи Не заманишь тертых юбок на косые падежи. А которые приходят на короткие места — только около и вроде, как перила у моста. Но очерченно-красивые за каштановой канвой нарасскажут мне про зимнее, налинуют про покой. 1965 г.
«Ватагою бессовестной…»
Ватагою бессовестной на бандочку игра. От люблинской бессонницы — по люблинским дворам. Махнуть бы вострой саблею, срубить под корешок лозинку эту самую, зеленый гребешок. А ты ходи, выламывай, как попик, козырек. Со сплюнутой галантностью чубатенький зверек. Красней да не закусывай — от девочки нельзя. Подаренные бусики насмешливо висят Два бантика с заколками. Протягивай — не дам. Уходит Коля с кодлою по люблинским дворам. 1965 г.
Из сборника «Путь зари»
Из раздела «Вместе и порознь»
«Как содрогание дремотного дурмана…»
Как содрогание дремотного дурмана рос чисто внутренний, утробный чисто всхлип спешите ваше милосердие излить — я перестану жить, я жить, я перестану — спешите милосердие излить на каждого, кто этому подвержен. И жрец найдется среди нежных двух и жертва найдется, дайте только сроком их сличить. Пускай назавтра поменяются местами при сочетании случайностей ином, и, значит, жертве быть жрецом, а жрец взойдет на страшный камень; сменив заклание на собственный свой стон, он воздаяние получит, ведь быть жрецом такая участь, что лучше к солнцу пасть лицом. Но даже при последнем издыхании глаза по-прежнему ползут на остриё о, неужели это — все, чем сможем причаститься тайне — перестает он жить, надрез, перестает. 1968 г.
Из раздела «Озеро двоих»
1 Стада, ведомые к источнику. А за холмами — ширь. Для сыра нож, а для воды кувшин. Вот вотчина. 2 Смугла, постаивала у колодца, овец пасла. Ложе постлав — спала. От часа переходила к часу, как злак. Сок вязок. Мякоть у плода густа. Как плод, себя копила, как пойма — капли не отдать, крупицы. В спелость облекаясь, во зрелость года и плода, стояла статная, тугая, словно нектаром налита. 3 Сведу ручьи в проточный свод воды — проточен ход свободных вод и тих и чист, и обоймут ее нагую, нагую и готовую войти, водою обоймут ее, обуют нагую возле выема воды. Волна обула ноги. Вот вход в родниковую палату. Во гладь воды нагая вмята, въята во глубь и влагу вод. 4 Литая, постаивала у воды. И яро — не стыд, а сыновья — тяжелый пастух вошел к ней. 1973 г.
Из раздела «Брат совы»
1 Пади резучая трава. Мы совы-головы схороним во мху, а надо мхом застонет сосны скрипучей булава. Чтоб даже ветер-полуночник смирял над иглами разлет, когда, хранима гибкой мощью, она себя красиво гнет. 2 Луч голосом перечил с гор нам: до купола не доросли вы, — и дол стопу лишил опоры, а долю — дива. Лишь радуга перед глазами, как семицветная судьба, легла опорными концами в озер ночные погреба. 3 Сгинь, идол тутошнего срока… Любуясь глиняным овалом, китаец, с виду одинокий, над чашей риса фехтовал. 1968 г.
«Я зрячим стану. Скоро стану зрячим…»
Я зрячим стану. Скоро стану зрячим. Я точной мерой почести воздам. И тварный чин взойдет чертой царящей и расщепит всеобщий тварный гам. И мирный час, муравный и равнинный, привольный час, вольготный и речной, — строй величальный, перечень обильный дарует мне, продлившись надо мной. И чтоб краса наличная земная соразмеримо вытянулась в рост, на чистый курс ложится речь простая, взяв птичий клин за бодрствующий пост. 1969 г.
Из раздела «Мой лот»
«Хочу цветок упомянуть…»
Хочу цветок упомянуть назвать какое-либо дерево но путаю все поминутно не знаю никаких растений тыкаюсь в мартовский ледок ох, пристальность меня погубит мне трель не утерять бы в гуле опять я говорю не то где Родина моя? — нигде но одинаково содеян удел людей и сиротеют едино все а если день похож на слиток а срез деньской блестит как лед так это ж след вееровидный от солнца желтого пролег. Мы — люди без людей, мы — дети с детьми, а город наш пустой я снова говорю не то не знаю никаких столетий снег слипчив — да а март — обман и чистый назревает ветер. 1969 г.
«Я сберегу ее…»
В. Шленову
Я сберегу ее спрячу под нежное небо только б не рушилось только б не гибло оно зал полнолуния будь к ней безогненно нежен годы те лунные станьте ей неба руном Длитесь над ивами плавно неявно и мерно сдвигами тихими и незаметнее дней жителю дальнему чтоб не почудилась эра и чтоб не маялся рог возвестивший о ней. Смолк звукоряд мой а я обречен и беспечен мог же родиться а вот не родился, а вот всем придыхательным всем бы гортанным помещик жил на земле бы где климата полдень живет. И перед Кем-то кого никогда не узрею и перед всеми и перед небесным зонтом — дайте ей долю а храмы не ваша затея дайте ей годы а воздух мы сами возьмем. 1970 г.