Одним из феноменальных явлений, сопутствовавших созданию государства Израиль, является возрождение иврита, его господство во всех областях жизни и культуры страны. Это беспрецедентное явление в истории человечества. Но жизнь в Израиле все еще многоязычна. Уличная толпа говорит на ста языках сразу, издательства выпускают книги на всех языках мира. В последние годы очень много пишут и издают по-русски. Это уже целая литература, которая находится в совершенно особой ситуации. Русскоязычные авторы в Израиле — мы говорим о тех, кто пришел с последней волной алии из России, — в большинстве своем не впитали национальное самосознание с детства, а были приведены к нему обстоятельствами. Тесно связанные с русской культурой, оторванные от корней еврейства, они вынуждены отыскивать эти корни заново. Это отличает их от тех еврейских писателей, которые обращаются к своим читателям по-английски, на идиш или на других языках. С другой стороны, в русской эмигрантской литературе они стоят особняком благодаря своим специфическим еврейским интересам. А из советской литературы они благополучно выбыли.

Мы возвращаемся домой из такой дали забвения, что и сорока лет окажется мало, чтобы найти дорогу к себе. Мы все еще блуждаем в пустыне, но не вовсе же пустыми приходим мы к своему порогу! Невысказанное слово в нашем багаже — самый тяжелый груз. Шестьдесят советских лет в жизни русского еврейства — тема глухая, закрытая для русской подцензурной литературы. Ее разработка лишь недавно начата. Постепенно выплывает из немоты история и предыстория недавнего исхода. Наших авторов, как и их читателей, подняла, сдвинула с места, вырвала из жизни, неотъемлемой частью которой они, несомненно, были, некая сила, превосходящая их собственные. Теперь им предстоит разобраться — кто же они такие, что с ними произошло и что происходит?

Этот сборник был первоначально задуман как поэтическая антология, но, занявшись его составлением, листая русские израильские журналы, мы увидели, что обделим читателя. Ведь и проза заслуживает неменьшего внимания. Правда, вне поля зрения нашей антологии оказались авторы, опубликовавшие отдельными книгами крупные произведения, главным образом, биографического характера. В результате мы остановились на альманахе малых форм, где лирика соседствует с рассказом и прозаической миниатюрой, и очень редко с фрагментами больших повествовательных произведений, если эти фрагменты обладают достаточной внутренней законченностью. Публицистика — а интересной публицистики в наших журналах много — просится в отдельную книгу.

Помнили мы об интересных и значительных авторах, принадлежащих к нашему же потоку иммиграции, пишущие в Израиле по-литовски, по-грузински, на идиш и других языках. Но эта книга не могла бы вместить еще и переводы и заменить собою все антологии, которые, несомненно, следовало бы издать. Все это — дело будущего.

Не станем представлять каждого по отдельности, тем более, что все они знакомы тем, кто следит за русскими журналами в Израиле. Авторы сборника принадлежат разным поколениям и неодинакова их степень участия в литературном процессе в России. Для большинства из них отъезд из России имел попутным, но немаловажным следствием саму возможность осуществить себя как литератора. Десятилетия литературной работы в России отложились в книги, которые изданы теперь в Израиле. Лия Владимирова, Илья Рубин, Нина Воронель право на книжку получили только здесь. Читатели, разделявшие с авторами опыт советской жизни, без труда поймут, почему это именно так. Остальные поверят нам на слово.

Странную компанию собрали мы под одной обложкой. Частицы литературных напластований разных лет. Многие отчетливо сохраняют следы своего литературного происхождения. Умная проза Юлии Шмуклер очень московская. Виртуозно-схоластические стихи Анри Волохонского очевидно ленинградские. А в Михаиле Генделеве ленинградская поэтическая традиция сдвинута, по сравнению с Волохонским, на целое нынешнее десятилетие — в сторону интонационного преодоления словесной инфляции. Илья Рубин, Владимир Глозман, Борис Камянов — выходцы не только из одного города, они в прошлом принадлежали к одному литературному кругу. Но можно ли найти что-нибудь более равноудаленное друг от друга?

В других случаях между авторами угадывается некоторое сходство, несмотря на разницу жанра и рода. Для прозы Зиновия Зиника и стихов Леонида Иоффе ореол, присущий слову, содержательнее любых его прямых значений, и неточность словоупотребления становится принципом, позволяющим размыть слишком жестко прочерченный контур. Юрий Милославский и Александр Розен сходны в своих негативных концепциях. Лев Меламид и Эли Люксембург, каждый по-своему, пишут в жанре фантастического реализма. Светлана Шенбрунн еще больше подчеркивает фантастический аспект, а Илья Бокштейн и вовсе поселяется в запредельном мире, общаясь с нами оттуда посредством стихов. Яков Цигельман склоняется к рассказу, бытописанию, давая возможность самой жизни говорить за себя. Леонид Гиршович, напротив, любит азартные литературные игры и гордится своим умением заставить читателя проглотить любую наживку и стать объектом розыгрыша. Для многих авторов, собранных в этой книге, литературная биография не только начинается. Сложность их жизненной ситуации, мучительные трудности пересадки обещают обернуться литературной удачей. Им уже повезло — совместить в пределах одной биографии две реальности, обзавестить двойным жизненным опытом.

Занятие русской литературой в Израиле отмечено некоторой неуверенностью в правомочности такого вида деятельности. Однако груз этой неуверенности представляется нам излишним. Поддерживает ощущение живой внутренней связи с двумя миллионами евреев, говорящих почти исключительно по-русски. Вряд ли мы дождемся их здесь, если не сумеем, несмотря на очевидные препятствия, обратиться к ним на их языке. Русскому еврею, выбирающему сегодня маршрут, мы не можем и почти наверняка еще долгое время не сможем предложить более соблазнительные материальные возможности, чем те, что мерещатся ему на американских просторах. Но высокую культуру, доступную без языковых трудностей, благоприятный культурный климат и привлекательную общественную атмосферу мы, безусловно, можем ему предложить.

Сборник наш — ковчег: плывет он в открытое море, вынесенный волной последней алии из России. Един ли маршрут всех путешествующих, и куда доплывут они, все вместе или каждый порознь, — трудно сказать. Есть ли среди них действительно большой писатель, который расскажет про жар души, не растрачиваемый в пустыне бесплодной тоски, но выплавляющий человека, годного для исторического действия и для строительства собственной судьбы? Или такой писатель придет только в следующем поколении? Или рассказ, который мы ждем, будет сложен уже не по-русски?

Нам остается только терпеливо ждать вестей.

Илья Бокштейн