Книги

Скопус. Антология поэзии и прозы

22
18
20
22
24
26
28
30
Булат Окуджава Мама, мама, надо ль, память теребя, Грусть будить своим непрошеным рассказом? Мама, мама, есть же разум у тебя, Чтоб понять, чтобы почувствовать все разом. Ты же помнишь расставанье и отъезд, Добрый взгляд свой, словно встречи обещанье. Из каких таких пишу тебе я мест, Что и письма не даются, как прощанье? Мама, мама, пусть же в памяти — весна, Даже если снова осени и зимы. Мама, мама, есть такая глубина, Что совсем она в словах невыразима. Март и мама — это все-таки не зря, Если годы эту синь не расплескали. Помнишь, мама, как на волю снегиря Мы с тобой весенним утром выпускали? Над балконом твоей комнаты опять Вьется снег, уже почти как новогодний. Ты не хочешь дверь балкона закрывать, Как обычно, веет свежестью сегодня. Поздний ветер шевелит твои листы, Ты бы что-нибудь набросила на плечи. И сидит твоя собака у тахты, И в глаза тебе глядит по-человечьи. Мама, мама, сколько писем я уже В своем сердце своим близким написала. На шестом своем высоком этаже Ты их в мыслях своих, может быть, читала. Я не стану посылать тебе пустой Белый лист, стихи пошлю я, но кто знает, Чистый лист, моей подписанный рукой, Может, больше обо мне напоминает. Так три года с половиной протекли, Три столетья, долгих года с половиной. Мама, мама, слово замерло вдали, Только словом, только в слове я повинна. Вновь Алатырь, с речкой Бездной, как во сне, С луговыми, заливными берегами, А за ними в васильсурской тишине Снова детство, за песчаными холмами. Я хочу твою улыбку увидать, Улыбнешься, вспомнишь тихонькую Бездну, Я хочу тебе словами передать Что-нибудь, ведь что-нибудь не бесполезно? Март — твой месяц, день рожденья, ночь без сна С тридцать первого на первое апреля. Мама, мама, в Шереметьево весна На рассвете, ранним утром… в самом деле…

Октябрь, 1976

Александр Воловик

Братья Русановы

Это была известная всей стране фамилия, хотя она и не была настоящей. Братья Русановы. Эстрадные танцоры. Братья выступали вместе очень давно. С самого начала. И в самодеятельности, и номером в филармонической бригаде, и с джазом. И красной строкой печатались. Их снимали в кино, показывали по телевидению. Ноги в лаковых штиблетах, отстукивающие с немыслимой синхронностью четкие ритмы. Реже — лица. На головах цилиндры, каскетки, бриолиновые проборы блестели. Головы подпрыгивали в кадре синхронно. Если бы их не видели в концертах, можно было бы подозревать трюковые съемки. Жили они всегда вместе — и дома, и на гастролях. Сначала в общежитии, потом в отдельной комнате, потом в роскошной кооперативной квартире. И в гостиницах — в одном номере. Ходили в кино — на «Серенаду Солнечной долины». Там ребята тоже неплохой номер показывали. Иногда бывали в театре. В кукольном. Братья не любили ходить в гости — это выбивало из режима. Братья не женились — чтобы не расставаться.

Когда неожиданно, после концерта, умер Георгий, Борис Русанов удивил всех спокойствием, деловитостью — надо было хлопотать об отдельном вагоне, чтобы переправить брата в Москву, доставать лед. Правда, помогал администратор Миша. За суетливыми деятельными днями до похорон последовали пустые, праздные дни и полдни. Прекратился тренаж. Борис много ходил пешком, смотрел город, в котором жил наездами и который считался его родиной. Вечерами приходил администратор Миша. Он приносил несколько бутылок пива и брынзу. Они садились на кухне и разговаривали. Пиво и брынзу приканчивал сам Миша. Борис просто говорил, вспоминал гастроли.

— Здорово принимали в Краснодаре и в Сочи. Помните, Миша… А Челябинск — скучный город…

— Не скажите, Боря, там тоже есть театральная публика…

— Главное, теперь номера больше не будет…

— Не говорите так. Вы найдете себе мальчика. Конечно, Георгий был танцор…

— Миша, вы опытный администратор… но разве кто-нибудь сможет со мной станцеваться…

— Боря, незаменимых нет. Пусть я любил Георгия, как родного…

— Миша, я собираюсь жениться.

— Что это вам даст? Простите, вы с кем-нибудь?..

— Нет, я просто думал…

Мальчика привел Миша. Где он высмотрел его? Мальчику было семнадцать лет, и на Русанова он смотрел испуганно. Им трудно было станцеваться. Но у мальчика было дыхание и крепкие ноги. Через два месяца мальчик стал похож на настоящего Русанова. Он переехал на квартиру к Борису, и утром они оба отправлялись на тренаж в филармонию. Миша перестал приходить с пивом и брынзой, режим такого не позволял. Через полгода они танцевали в концерте, и только знатоки могли отличить, кто Русанов. Название номера они сохранили.

Мальчик оказался спокойным по нраву и слушал Бориса как старшего. И только иногда Борис ощущал, что рядом с ним чужой… Такие моменты приходили неожиданно и в самое разное время: на концерте, ночью дома. Борис и мальчик проработали вместе семь лет. Однажды мальчик собрался жениться, но Борис сказал, что, хотя дело это его не касается, танцевать вместе они после этого не смогут, им придется расстаться. И мальчик выбросил из головы свою затею. Он тоже привык ходить в кукольный театр. Кстати, там показывали пародию на братьев Русановых, видимо, очень смешную, потому что зал смеялся. Но Русановы не смеялись, они изучали движения кукол.

Борис умер неожиданно, так же как брат, с той только разницей, что это произошло до концерта, и номер Русановых пришлось заменить иллюзионистом. Мальчик и администратор Миша занимались похоронами, квартирными делами. Вечерами Миша приходил в квартиру Русановых с пивом и плавлеными сырками, пил и ел, и они с мальчиком вели разговоры тихими голосами.

— Борис хорошо работал, у него был прекрасный щелчок.

— А повороты?!

— Ах, вы не знали Георгия!