Он постоял еще на балконе, понюхал запахи, пожмурился на солнце, а потом, вдруг, забеспокоился, побежал в комнату. Завернул в газету парадные брюки, уложил в авоську, примерился перед зеркалом, скривился, застеснялся, заправил рубашку под ремень, надел носки и пиджак, пригладил волосы, чинно спустился вниз.

На скамейке у подъезда председатель товарищеского суда сонно качал коляску. Прочитанная газета, сложенная шапочкой, прикрывала голову от солнца. Рядом с ним зевал, томился, мусолил папиросу пенсионер Алешкин, бывший таксист, в белой майке-сеточке, в синих шароварах на резинке, в стоптанных шлепанцах. Еще в прошлом году гонял Алешкин на недозволенных скоростях, — пузо в руль, голова в потолок, — вышибал доход себе и государству, хозяином разгуливал на стоянках, снисходительно, сверху вниз, выбирал пассажиров, а теперь целый день мается во дворе, ждет неизвестно чего.

— Ты куда? — оживился Алешкин.

— Друга хочу проведать.

— А это будет? — и он выставил толстенный кулак с двумя оттопыренными пальцами.

— Должно быть.

— Я с тобой, — быстро сказал Алешкин.

— Давай. Только переоденься.

— Да ладно… Так сойдет. А то смоешься без меня…

— Граждане, — нахмурился председатель. — Дети спят.

— Извиняемся, — бодрым шепотом заорал Алешкин, отдавая честь, будто перед милиционером, и, заглянув в коляску, польстил: — Весь в деда. Тоже, видать, председателем будет.

Он подхватил Семеныча под руку, и они пошли серединой двора под неодобрительным взглядом председателя. Наголо обритая голова Алешкина нестерпимо сверкала на солнце, и председателю было больно на нее глядеть.

— На такси поедем, — обрадовался Алешкин. — Красота…

— А деньги у тебя есть?

— Откуда? У меня и карманов нету.

Они сели в трамвай, и Алешкин сразу зашептал на ухо:

— Не надо… Не бросай. Небось, не обедняют.

— Ну, почему же, — обиделся Семеныч. — Я, если хочешь знать, может, еще работать пойду.