— Все говорят: теперь, теперь… Раньше тоже не дураки жили. Хуже делали, да лучше было.

— Вы что… — вскинулся Семеныч и взмахнул авоськой с парадными брюками. — Вы что, дома не наговорились? Вам что… не о чем помолчать? Подумать не о чем?.. — И сердито приказал: — Алешкин, пошли отсюда!

На остановке трамвая к Алешкину сразу прицепился милиционер. Такой интеллигентный капитан в очках.

— Гражданин! — воскликнул он, с изумлением разглядывая мохнатое Алешкинское пузо под сетчатой майкой. — Что это вы в неглиже разгуливаете?

— Где? — испугался Алешкин.

— Не где, а в чем. В таком виде ходить по улицам нельзя.

— Нельзя, — с готовностью согласился Алешкин и втянул пузо внутрь. — Ни в коем разе нельзя, товарищ полковник.

— Капитан, — поправил милиционер. — Пока что капитан. Все-таки город, центральная улица.

— Безобразие, — убежденно сказал Алешкин. — Мало, товарищ майор, штрафуют нашего брата.

Капитан сразу заскучал и уехал на трамвае, а Алешкин заликовал, забулькал, захлебнулся радостью:

— Видал? Видал, как я его? Квалификация…

— Знаешь, Алешкин, — строго сказал Семеныч, — мне тебя жалко.

— Да я сорок лет баранку прокрутил! — заорал Алешкин и показал руками, как он это делал. — Можешь такое понять?

— Ладно, — попросил Семеныч. — Не сердись. Себя мне тоже жалко.

В переулке, где жил дед, он начал беспокоиться. Уже сколько лет боялся он к нему ходить, боялся всякий раз, что тот уже умер: такой был дед старый да дряхлый. Придешь, позвонишь, спросишь деда, а его уже нет. Что тогда делать? Как на жену глядеть? А познакомились они давно, когда дед уже был дедом, а Семеныч, почти молодой, перешивал у него брюки. Дед — знаменитый брючник, учился этому делу в Париже, куда его посылал хозяин. Дед может шить и пиджаки, и сделает это не хуже другого, но он брючник, — он учился на брючника, — и пиджаки не шьет. Теперь он и брюки не шьет, у него руки трясутся. Шить не может, а советовать еще в силе. Вот и несет Семеныч свои парадные брюки: посоветоваться, старика потешить.