Книги

Скопус. Антология поэзии и прозы

22
18
20
22
24
26
28
30
Вот стол: на нем лежал мертвец Уже таинственный и тихий. Он был хозяевам отец И жил, как будто, буз шумихи. А за сараем на ремне Скулила молодая сука. Лежало тело на столе Без права голоса и звука. На кухне мальчик ел арбуз, Играла музыка некстати, Снимая с сердца тяжкий груз, И кто-то плакал на кровати. Сломалась ножка у стола, Когда с него снимали тело. А рядом девочка спала И просыпаться не хотела.

1971 г.

Содом

Зачем я здесь, в чужом печальном доме, Пытаюсь детство выбросить в окно. Как праведнику ангелы в Содоме, Мне говорят: — Тебе спастись дано! Вот я иду по улицам Содома. Мне кажется, что он не так уж плох. И только в ожидании погрома Заметен небольшой переполох. Но слухам я не верю ни на йоту, Глаза у страха больно велики. И вот я вышел к городским воротам И снова голос мне сказал: Беги! А я стою. Мне незачем спасаться. Пусть ангелы смеются за углом. Какая женщина пойдет со мной скитаться Когда сгорят Гоморра и Содом?

Ноябрь 1975 г.

Иерусалимский вокзал

А. Якобсону

Вот и закончился путь. Вот и закончился век. Может, как свечку, задуть Сердце свое человек. Вот и закончился крик. Вот и закончился бой. Господи, как Ты велик, Взяв на себя эту боль. Эхом несется вагон, Выдержат ли тормоза? Смотрят с обеих сторон Гор иудейских глаза. Гор иудейских глаза. Гор иудейская речь. Поезд мелькнет, как гроза, То прошумит, как картечь. Вот и закончился бег. Где наш последний перрон? Падает замертво в снег Бога штрафной батальон. Бога штрафной батальон. Мира штрафной батальон. Века штрафной батальон Вышел на этот перрон. Вот и закончился путь, Полный утраты и грез. Боже Ты мой, не забудь Тех, кто сюда не дополз. Вот и закончился путь. Поезд ушел на покой. Боже Ты мой, не забудь Тех, кто еще не с Тобой.

Ноябрь 1975 г.

Театр

Актеры пьют. Успех — как яд змеиный. Их вдохновляет стонущая тьма. Актеры пьют. А где-то властелины До смерти не дадут сойти с ума. Актеры пьют. Как мягкие игрушки, Податливы насилию творца. Актеры пьют. Их волосы, как стружки, В стакан слетают с белого лица. Актеры пьют. Им нет освобожденья. И на подмостках не разжечь костра. Актеры пьют. И каждое движенье — Как завтра, как сегодня, как вчера.

Ташкент, 1968 г.

Эли Люксембург

Мишаня

Велено — значит, надо, и Мишка проснулся сам, глаза открывать не стал: в доме все равно было темно. Шептались на родительской кровати, в качалке слышалось посапывание Сонечки, годовалой сестренки.

Потом поднялся отец и включил свет, пошел к печке за брезентовой сумкой. Мишка разлепил один глаз, увидел, что железные ходики на стене показывают шесть, а гирька с цепочкой болтается у пола.

— Поздно, сынок, хватит нежиться.

Мишка взял со стула рубашку, штаны, надел носки, влез в галоши. На одной отстала подошва, он поковырял ее пальцем, пробурчал:

— Хожу у тебя драный, как обормот. Сапожник еще называется.

— Не хнычь, починю. Сонечку разбудишь.

— Не ругай ребенка, — отозвалась с постели мать.

Она встала, подошла к Мишке, застегнула на нем пуговицы, повязала шарфом шею. Он стоял и доверчиво шатался в ее руках, а теплый дух ее тела обволакивал Мишку.

— Готов, Мишаня? — спросил отец. — Выходи, заспались сегодня.

Как обычно, с тревогой и болью, мать им сказала: