Но не сегодня.

— В историю Флегетона мне верится больше, чем в рассказ Цунюка, — поморщился Андрюха.

— Кролика мы знаем три года, — напомнил Кочерга.

— И знаем, что он легко мог решиться убить апостола, чтобы завладеть ЗСК, — хмыкнул Агроном.

— Мог.

— Вот именно.

— Но Кролик — мог, а твой якобы апостол даже не скрывает, что он — падальщик, — перешёл в наступление Степан. — Он открыто признал себя убийцей, мародёром и грабителем.

— А ведь это странно, не так ли? — заметил Андрюха. — По идее, он должен был отнекиваться до последнего.

— Жмых его опознал.

— На основании трёх старых шрамов, о которых Жмых только слышал и никогда не видел.

— Три Пореза — известный бандит.

— Мало ли у кого могло оказаться три полосы на шее?

— К чему ты клонишь?

— Мне кажется, — медленно произнёс Агроном, — что он теперь действительно апостол.

Кочерга крякнул.

Они разговаривали наедине, в кабинете головы, или мэра, как любили его называть гильдеры. Но для заовражцев — головы. Заперлись в комнате, главным украшением которой являлся роскошный письменный стол красного дерева, добытый каким-то комби на развалинах Плетавы и купленный Степаном на собственные деньги. Стол — Кочерга уверял, что его построили ещё в XIX веке, — напоминал макет крепости, и заовражцы долго приходили в кабинет головы только для того, чтобы поглазеть на чудо. Стол стал символом власти… но со старым другом Захаров никогда не говорил, сидя за ним. С любым другим человеком — да, но не с Агрономом. Для бесед с Андрюхой предназначались кресла в углу.

— Думаю, Флегетон отказался от своего прошлого.

— Разве бывают бывшие падальщики? — недоверчиво поинтересовался Степан.

— Лично не видел, но хочу верить, что такое возможно, — твёрдо ответил Агроном. — Именно поэтому я прошу для Карлоса честного суда.

— Ты — романтик.