Я бы предположил, что при всех этих трудностях, отягчающих жизнь рядовых русских, они должны бы были инстинктивно держаться вместе, чтобы облегчить жизненные невзгоды. В пределах своего узкого круга люди так и поступают. Однако в целом советское общество кишит мини-диктаторами, причиняющими неприятности и страдания остальным своим согражданам, зачастую, по-видимому, лишь для того, чтобы отыграться на них за трудности и разочарования, перенесенные ими самими. «Крестьянин приучается страдать, а следовательно, и одобряет страдание, — писал Морис Бэринг, английский журналист, незадолго до революции. — Он приучается стоически переносить страдания, а, следовательно, и бесчувственно причинять их другим при случае». Я слышал, что русские описывали это явление в более поздние годы, как массовое сведение личных счетов.

«Огородите где-нибудь небольшой участок земли и поставьте русского стеречь вход, — грустно сказал мне один ученый, — и он использует всю свою жалкую власть, чтобы затруднить жизнь другим». Практически все так или иначе работают на государственной службе, и, по крайней мере, на работе принимают психологию правительственных чиновников, которая обычно означает мелочное и узколобое соблюдение формальностей и тупое упрямство в решимости не отступать ни на дюйм от принятых норм из страха, что любая инициатива будет впоследствии наказана. В результате, дивизии седовласых пенсионеров охраняют двери ресторанов, бригады надменных матрон в мохеровых шапках стоят на вахте, как дежурные офицеры, на каждом этаже всех гостиниц страны, а полки женщин помоложе несут охрану у дверей аэропортов, вокзалов, или универмагов с готовностью вратарей, упрямством терьеров, мрачностью бульдогов и беззаветностью французских войск под Верденом, которые поклялись: «Они не пройдут». В «Известиях», органе Верховного Совета СССР, однажды было отмечено, до какого абсурда может довести эта слепая приверженность правилам. В газете рассказывалось, как один бедняга после окончания рабочего дня, в пятницу, при выходе из помещения обнаружил, что забыл свой портфель, но вахтер не позволил ему вернуться, так как человек этот был временным работником в данном учреждении. Это было накануне выходных дней, а людям, работающим временно, вход в помещение в эти дни запрещен. Служащий отчаянно молил пропустить его, так как в портфеле были все его вещи, в том числе и ключ от номера в гостинице, а он не помнил даже номера комнаты. Вахтер был неумолим. В конце концов, в проходной появился кто-то, имевший постоянный пропуск, и его попросили принести портфель.

Одно из самых удивительных моих столкновений с проявлением подобной непреклонности произошло в день подписания советско-американского соглашения об исследованиях окружающей среды. Мы с Мюрреем Фромсоном из Си-Би-Эс и Мюрреем Сигером из «Лос-Анджелес таймс» отправились на пресс-конференцию в Дом Союзов. Этот дом, расположенный около Большого театра, представляет собой большое, дореволюционной постройки, красивое здание с колоннами, используемое в торжественных случаях. Это было в конце сентября; день был ветреный, и все мы стремились поскорее оказаться в помещении. Неизбежная матрона в неизбежной синей форме, стоящая у двери, попросила, как принято, наши документы. Мы предъявили советские журналистские удостоверения, и она готова была пропустить нас в гардероб, как вдруг заметила у Фромсона кассетный магнитофон. «Не положено проносить магнитофоны через этот вход, — сообщила Фромсону леди в синем. — Вы должны повернуть за угол и войти в другой подъезд», — указала она ему на выход. В следующем подъезде нас встретили уже две женщины в синей форме, и я был почти готов к тому, что они конфискуют магнитофон. Но когда мы вошли, они не только не обратили внимания на эту предательскую машинку, но даже не потрудились поинтересоваться нашими документами. Здесь, очевидно, ожидали появления американцев и ослабили обычную бдительность по случаю советско-американского сотрудничества. Пройдя десять шагов через этот второй вход, мы оказались на площадке лестницы, ведущей в вестибюль первого подъезда и в тот же гардероб, куда нас только что не пропустили. Мы спустились по нескольким ступенькам в гардероб сдать пальто и кивнули дежурной, с которой пару минут назад произошел магнитофонный инцидент. Она угрюмо посмотрела на нас, но ничего не сказала.

— А теперь объясни мне, почему через один вход магнитофон можно пронести, а через другой нельзя, — проворчал сквозь зубы Фромсон.

— Не знаю, Мюррей, — ответил я, — когда мы поймем это, мы поймем всю эту страну и тогда можно будет спокойно возвратиться домой.

После пресс-конференции мы спустились в гардероб, получили пальто и направились к первому выходу, так как он был ближе, но тут та же женщина в синей форме снова задержала Фромсона. «Извините, — настойчиво заявила она, останавливая Фромсона, — но с магнитофонами через эту дверь не положено». Мы рассмеялись и, в конце концов, вышли через какую-то дверь.

Такая манера поведения, принятая у вахтеров, характерна и для администраторов гостиниц, чиновников жилконтор, милиционеров и других бюрократов в любом учреждении, и она еще усугубляется советской страстью к документам. Русских беспрестанно просят предъявить удостоверение личности или пропуск с работы, или справку в качестве доказательства, что все их действия санкционированы — будь то проживание в гостинице, получение медицинской помощи, продажа продуктов на колхозном рынке, отъезд в отпуск, в командировку, покупка бензина по государственным купонам, вход в библиотеку. У русских есть такой стишок: «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек». Набор необходимых документов настолько внушителен, что привести его полностью невозможно, но наиболее важными из них являются: паспорт, трудовая книжка, пропуск по месту работы (красная или синяя книжечка), характеристика (упомянутая выше) и справка по разным поводам. Трудовая книжка содержит записи о работе за всю жизнь человека, с указанием занимаемой им должности, зарплаты, дисциплинарных взысканий и причин увольнения; все это повторяется на каждом месте работы. Эта книжка хранится на предприятии до тех пор, пока человек там работает; когда он уходит с работы, или его увольняют, он получает трудовую книжку, чтобы найти новую работу. Такой порядок — некоторое сдерживающее средство для предотвращения текучести рабочей силы и поисков случайной работы, хотя оно и не всегда эффективно. Основным документом является паспорт; в нем содержатся не только важнейшие сведения о дате и месте рождения, но и отчество и национальность (что очень существенно для советского человека), и отметки о браках и разводах, а самое главное — штамп о прописке каждого гражданина, т. е. обязательной регистрации по месту жительства в местном отделении милиции. Это — основной элемент контроля. Примерно в двух дюжинах закрытых городов — Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Владивостоке и других крупных городах — или в районах, имеющих оборонное значение, приезжим чрезвычайно трудно получить прописку, так как власти стремятся ограничить рост числа жителей, перенаселенность, недостаток жилья и общую скученность в этих городах и районах. Любой переезд с одного места жительства на другое должен быть санкционирован и зарегистрирован милицией. Любой визит в другой город, продолжающийся более трех дней, также должен быть зарегистрирован. Правда, многие находят способы обойти законы, хотя бы на некоторое время. «У каждого правила есть свое антиправило, — сказал мне с улыбкой поэт Иосиф Бродский, когда мы сидели как-то под вечер на скамье в парке. — Очень легко обойти правило о трехдневном пребывании вне дома, — сказал он, — для этого просто можно останавливаться у знакомых или на частной квартире, а не в гостиницах, где служащие автоматически пропишут вас в милиции. Столь многие разъезжают и столь многие снимают комнаты, легально или нелегально, что милиция не может уследить за всеми, кто останавливается в частных квартирах. Труднее обойти власти на более долгий срок, хотя в Сибири, например, где часто наблюдается острая нехватка рабочей силы, на нарушения правил смотрят сквозь пальцы; здесь группы рабочих часто переходят с одной стройки на другую, быстро выполняют хорошо оплачиваемую работу и двигаются дальше. Местные партийные власти допускают это, потому что они, как и начальники строек, рады заполучить лишних рабочих, чтобы выполнить рабочее задание в кратчайший срок.

И все же большую часть времени русские угнетены заботами, связанными с необходимостью поставить печать или получить подпись на каком-нибудь документе, который служит доказательством выполнения какого-либо поручения, прибытия на место назначения и т. д. Перед моим мысленным взором смятый захватанный клочок посеревшей бумаги — справка, постоянно зажатая в руке русского человека и предъявляемая какому-нибудь чиновнику. Однажды, во время кошмарной поездки в Сибирь, самолет с группой западных корреспондентов приземлился после полуночи в аэропорту провинциального города Тюмень, где мы вынуждены были устроиться на ночлег на несколько часов на полу комнаты отдыха для важных лиц, так как других мест не было. Мы ворчали и жаловались, как вдруг один из корреспондентов заметил, что двоим сопровождавшим нас ответственным сотрудникам влиятельного Агентства печати «Новости», вообще было не до сна. В эти ночные часы они вынуждены были бегать по аэропорту в поисках дежурного милиционера, чтобы он поставил печать и подписал их дорожные бумаги в подтверждение того, что журналисты действительно останавливались в Тюмени, как это было предусмотрено. Документы приобретают особое значение на бесчисленных закрытых предприятиях, при проведении крупных торжеств и при других самых различных проявлениях советской жизни. Наиболее удивительными для меня в этом отношении были парады и демонстрации на Красной площади 7 ноября и 1 мая. Я думал, что эти мероприятия устраиваются для всех, однако для рядовой советской публики доступ на эти коммунистические празднества закрыт (в отличие от парада в День Благодарения в Нью-Йорке или марша на Елисейских Полях в День взятия Бастилии во Франции). Только элита, имеющая специальные пригласительные билеты, да избранные иностранцы могут на них присутствовать. Эти ограничения соблюдаются настолько строго, что по пути на Красную площадь я насчитал девять контрольных пунктов. За исключением участников демонстрации, разделенных на колонны и тщательно контролируемых, людей на улицах не было. На каждом из девяти контрольных пунктов выдерживался небольшой ритуал: милиционер преграждал мне дорогу, требовал мое журналистское удостоверение и пригласительный билет, сравнивал оба документа, всматривался мне в лицо, чтобы убедиться, что именно я изображен на фотографии, а затем, сказав «пожалуйста», с величественным жестом пропускал меня.

Русские иногда посмеиваются над пристрастием к документам в их стране, но искренне недоумевают, как могут западные общества обходиться без аналогичного набора документов. «По-моему, одна из лучших книг, выпущенных у нас об Англии, — это книга корреспондента «Правды» Осипова, — сказала мне высокая эффектная женщина, когда мы бродили как-то днем по лесу. — Поскольку я сама была в Англии, некоторые друзья спрашивают мое мнение об этой книге. Наибольший интерес и наибольшее удивление вызвала глава, где автор рассказывает, как он отдал своего ребенка в английскую школу. Он просто пришел в школу и сказал: «Вот мой ребенок. Я бы хотел, чтобы он ходил в школу». На этом вся процедура закончилась. Для нас это удивительно. Мой врач спросил меня: «Лара, это действительно так? Как они могут обойтись совсем без документов? Ведь у них нет никакого доказательства, что ребенок живет в том районе. У них нет никаких документов, подтверждающих возраст ребенка. Только слова отца. Как же они обходятся?» Я засмеялся, она засмеялась тоже, и мы заговорили о том, что русским постоянно приходится удостоверять свою личность — не для каких-либо финансовых дел, как американцам и европейцам с их кредитными карточками, чековыми книжками и водительскими правами, — но лишь для того, чтобы куда-то попасть. «Здесь людям не доверяют, — сказала мне моя спутница. — А с чего бы Петрову захотелось вдруг утверждать, что он Павлов, — не знаю. Если вы хотите устроиться на работу, вы должны предъявить свой диплом, иначе, как узнают, что вы кончили школу или ВУЗ». Это всепроникающее недоверие обижало Пару, но она тут же призналась, что ее удивляет небрежность американцев в этом отношении. «Первый вопрос, который задают мои друзья, да и меня это занимает: «Как американцы находят людей, когда это нужно? Как они могут задержать преступника? Нам действительно трудно себе представить, как общество может существовать, не регистрируя людей по месту жительства или не требуя предъявления паспорта при регистрации в гостинице».