Юрий, молодой рабочий-металлург лет двадцати с небольшим, сказал: «Вы хотите знать, что думают рабочие? Знаете пословицу: «Русским нужна широкая спина»? Это значит, что народу нужен сильный вождь, чтобы укрыться за его широкой спиной». Эта пословица имела больше смысла при Сталине, но она и теперь не потеряла своего значения. Вот что чувствуют рабочие. Они хотят сильного вождя, каким был Сталин, и не думают, что Брежнев принадлежит к руководителям такого типа».

Женщина-лингвист, лет пятидесяти с лишним: «Нынешние лидеры не умеют производить впечатление. Сталин знал, как это делается. Когда он был жив, за границей нас больше уважали и боялись».

Писатель шестидесяти с лишним лет, который провел 8 лет в сталинских исправительно-трудовых лагерях, попытался объяснить скрытые симпатии к Сталину среди рабочих и крестьян так: «Имя Сталина имеет огромное влияние на народ, на массы. Они считают, что он построил страну и выиграл войну. Сейчас они видят, что сельское хозяйство расстроено, промышленность расстроена, вся экономика расстроена, и конца этому не видно. Их беспокоит повышение цен.

Они считают, что если бы у власти был жесткий правитель, такой, как Сталин, мы не имели бы этих забот. Люди забывают, что и тогда было плохо, забывают о страшной цене, которую мы заплатили».

Людям из стран Запада трудно понять эту забывчивость, так как для них имя Сталина неразрывно связано с массовыми чистками, память о которых постоянно поддерживается и биографиями Сталина, выходящими на Западе, и солженицынским «Архипелагом ГУЛАГ». Но русские страдают исторической амнезией, проистекающей из бесконечного за годы советской власти переписывания истории. Я понимаю, что это звучит несколько фантастично, но я четко осознал это после рассказа Евгения Евтушенко. Он был очень взволнован, когда мы встретились однажды в снежный воскресный вечер у старой красивой церкви в поселке писателей «Переделкино». Всего несколькими днями ранее арестовали Солженицына, и у Евтушенко были неприятности из-за посланной Брежневу телеграммы, в которой он, хотя и в мягкой форме, выразил свой протест. Поэт был в синем тренировочном костюме, но выглядел слишком серьезно для человека, собирающегося размяться. Возможно, так он «прикрывал» встречу со мной у церкви. Своим напряженным резким голосом он с невероятной быстротой стал рассказывать, как приходится читать «ГУЛАГ» — тайно, в спешке, потому что тогда в Москве ходило всего несколько контрабандных экземпляров книги и на ее прочтение давали только сутки. Люди читали ночь напролет и передавали книгу другим. Евтушенко был взволнован тем, что объявленный вечер его стихов был отменен; это побудило поэта распространить документ, разъясняющий его позицию.

Больше всего меня поразила не половинчатость защиты Солженицына поэтом, а его глубокая боль по поводу ужасающего невежества молодого поколения в отношении Сталина. Прошлым летом в Сибири, как писал Евтушенко, когда он и группа молодежи сидели вокруг костра, юная студентка потрясла его, предложив тост за Сталина. Он спросил ее, почему именно за Сталина.

— Потому что тогда все верили в Сталина, и эта вера помогала им побеждать, — ответила она.

— А вы знаете, сколько человек было арестовано за время правления Сталина? — спросил я, — продолжал Евтушенко.

— Ну, скажем человек 20 или 30, — ответила она.

Вокруг костра сидели другие студенты примерно ее возраста. Я стал и им задавать те же вопросы.

— Около 200, — сказал один парень.

— Может быть 2000, — предположила другая девушка. Один лишь студент из 15 или 20 заявил: «Мне кажется, около 10000». А когда я сказал им, что количество жертв исчисляется не тысячами, а миллионами, они не поверили мне.

— Вы читали мое стихотворение «Наследники Сталина»? — поинтересовался я.

— А у вас есть такое стихотворение? — спросила первая девушка.

— Где оно было напечатано?

— В «Правде», в 1963 г. — ответил я.

— Но тогда мне было только восемь лет, — ответила она в некотором замешательстве.

«И я вдруг понял так ясно, как никогда ранее, что у нынешнего молодого поколения действительно нет никаких источников, из которых они могли бы узнать трагическую правду о том времени, потому что в книгах или учебниках об этом не пишут. Даже публикуя статьи о героях нашей революции, которые погибли во время сталинских репрессий, газеты хранят молчание о причинах их смерти. В предисловии к только что выпущенному однотомнику Осипа Мандельштама нет ни одного упоминания о том, что он был замучен в лагере. Правда заменена молчанием, а молчание — это фактически ложь.»

Было бы неверным представление о том, что сталинский террор повсеместно забыт или что Сталина повсеместно почитают. Не только такие, как Евтушенко, или жертвы чисток и их семьи (а их многие тысячи) отказываются поддерживать тосты за Сталина. Есть и другие. Один журналист рассказал мне о своих друзьях-либералах, занимающих определенное положение в партии, которые втайне боятся неосталинистов и оказывают им сопротивление, так как опасаются, что не переживут нового периода чисток. Я знаю также об офицерах, осуждавших в частных разговорах уничтожение Сталиным высшего командного состава армии во время чисток, о директоре завода, проклинающем Сталина за то, что он не сумел предвидеть нападение Гитлера в 1941 г. и отказался от американской помощи по плану Маршалла после войны. И все же по сравнению с непрестанным высмеиванием Хрущева эта критика Сталина представляется незначительной. Для упомянутого водителя такси Хрущев был сумасбродным болтуном. В прессе регулярно подчеркивается пренебрежение к Хрущеву настойчивой демонстрацией правильности политики партии после его падения или неловким молчанием о нем после его смерти. Хрущева поносили отчасти потому, что его преемники сочли, что он будет хорошим козлом отпущения, мишенью, на которую можно направить всеобщее недовольство. Но мне казалось, что более серьезной причиной стремления нынешних лидеров принизить Хрущева было разоблачение им Сталина, которое поставило под сомнение непогрешимость партии. Хрущев вызвал неуверенность в необходимости подвигов и самопожертвования миллионов людей, совершавших эти подвиги и приносивших эти жертвы во имя сталинского дела и с именем Сталина на устах; Хрущев показал своим соотечественникам, что многие из них — либо глупцы, либо преступники из-за молчаливого низкопоклонства перед Сталиным.

Сегодня те, которые тоскуют по добрым старым временам, если не говорить о чистках (а это как раз то, чего хочет большинство русских), больше всего горюют по сталинскому стилю руководства. Время притупило память о страшной злобности Сталина, о его параноидной подозрительности, о его тираническом самодурстве. Как вождь, который выковал современное государство, закалил народ во время войны и привел его к победе, а затем заставил остальной мир трепетать перед советской мощью, Сталин олицетворяет власть. Знаменательно, что когда советские официальные деятели или гиды говорят о времени, ставшем рубежом между царизмом и коммунизмом, они не говорят о советской конституции, как сделали бы американцы, или об установлении Четвертой или Пятой республики, как сделали бы французы. Они говорят об «установлении советской власти». Это не просто вопрос словоупотребления или неточного перевода. Это — ключ к пониманию политического мышления русских. Для них вся суть в том, что одна форма власти сменилась другой. В этой основной формуле русской истории такие слова, как «конституция» и «республика», не фигурируют. Многие русские используют слово «власть», когда вспоминают о Сталине, потому, что им импонирует лидер, обладающий сильной властью. Наибольшим достоинством Сталина, русские считают то, что он был крепким хозяином. Он сплотил народ благодаря своей крепкой хватке, и русским нравилось чувствовать себя в сильных руках. В представлении многих людей среднего возраста и пожилых о том, как следует управлять Россией, образ Сталина занимает настолько существенное место, что даже сейчас они вспоминают, в какую панику повергла их его смерть. «Мы буквально не знали, что станет со страной, как мы сможем выжить без Сталина», — сказал в разговоре со мной один интеллигент.