Старшая дочь Павла, Мария Павловна[16], недавно навещала отца и обратила внимание на то, как расстроили Павла его безуспешные попытки убедить царицу в отсутствие Николая пойти на политические уступки. Когда царь отрекся от престола в Пскове 16 марта, никто из семьи Романовых не решился сообщить об этом Александре, поэтому Павлу пришлось ехать к ней и докладывать печальные новости. Революция «поразила его в самое сердце», но революционеров он не винил. Мария писала: «Все это, – говорил он, – результат страшной слепоты былого режима»⁶.

Летом 1917 года русская аристократия стала свидетельницей настоящего конца света: «Нет больше такой страны, Россия, – сказал Павел Марии Павловне, – есть только страна Революция, которую следует защищать любой ценой»⁷. 20 марта 1917 года Временное правительство издало декрет, по которому императорские дворцы – Зимний и все дворцы Царского Села, Петергофа и Ораниенбаума – переходили в собственность государства. Все средства императорской семьи передавались Министерству финансов, а земли короны – обеспечивавшие доход, на который кутили великие князья, – конфисковывались. За Романовыми остались лишь собственные частные дома в Петрограде и личные вещи.

После захвата власти большевиками в ходе второй революции в ноябре положение дворянства еще сильней осложнилось. Ленин отменил частную собственность на землю, и к февралю 1918 года конфисковал три четверти всех поместий в России⁸. На каждого, кого можно было считать «буржуазией», грозил обрушиться большевистский гнев. Для русских буржуазией являлись любые привилегированные слои населения, не только в финансовом, но и в культурном смысле. Интеллигенция старой дореволюционной России вместе с аристократией была, таким образом, объявлена «врагами революции»⁹. Первоочередной мишенью для Ленина с его политикой нападок, экспроприации и даже «ликвидации» – слово, ставшее пугающе расхожим в следующие несколько лет, – являлась семья Романовых. Еще в 1901 году Ленин заявил, что в России «надо отрубить головы как минимум сотне Романовых», чтобы установить социалистическое государство, и зимой 1917–1918 годов классовая ненависть обрушилась на головы императорской элиты¹⁰. Призыв «Смерть дворянам!» слышался отовсюду. Мария Павловна вспоминала: «Мы были целиком в их власти, и ничто, кроме удачи, не могло спасти нас»¹¹.

Экспроприации и обыски стали повседневными реалиями; распоясавшиеся банды революционеров разоряли дома богачей, целясь в первую очередь на винные погреба. Аристократия была вынуждена мириться с подселением многочисленных семей рабочих и питаться скудными пайками. Быстро низведенные до нищеты, дворяне начали распродавать свою оставшуюся собственность, чтобы прокормиться, причем делалось все, чтобы принизить их и лишить достоинства. Зимой 1918 года новое большевицкое правительство издало указ об обязательной трудовой повинности для буржуазии, причем отправляли их на самые унизительные работы – подметание улиц, чистку сортиров и копание могил¹².

Перед самым началом революции в Петрограде, в марте 1917 года, великая княгиня Владимир очень удачно выехала оттуда в Кисловодск, модный курорт, расположенный на Кавказе, между Черным и Каспийским морями, чтобы быть поближе к сыну, великому князю Андрею, находившемуся там на лечении¹³. Она сняла нарядную виллу, хоть и скромную по ее стандартам, и не рассчитывала задерживаться долго. Поэтому у себя, во Владимирском дворце в Петрограде, она оставила все «роскошные придворные туалеты, шлейфы из бархата и парчи, бо́льшую часть мехов и бо́льшую часть бесценных украшений»¹⁴. Однако очень быстро революционеры добрались до Кисловодска и на два месяца поместили ее под домашний арест; впервые в жизни великая княгиня была вынуждена обходиться без привычных удобств.

Ее старший сын, Кирилл Владимирович, тем временем первым из Романовых смог бежать из России – по железной дороге до Финляндии, вместе с беременной женой Викторией и двумя дочерями, в июне 1917 года. Он устроился в поместье в Хайкко на три года, продолжая следить за развитием событий на родине. Кирилл жил надеждой на реставрацию монархии, объявив себя следующим в линии престолонаследия, и отказывался от предложений убежища со стороны правительств Швеции и Франции. В 1920 году германофил Кирилл с женой предпочли переехать в Кобург, на виллу Эдинбург. Однако летом 1917 года остальные члены семьи Романовых, владевшие собственностью в Крыму, стремились на юг. Вдовствующая императрица Мария Федоровна отправилась из Киева к дочери Ксении и зятю Сандро на виллу в Ай-Тодоре, где к ней позже присоединилась другая дочь, Ольга, с мужем Николаем Куликовским. По прибытии Ольга сообразила спрятать материнские драгоценности, рассовав их по жестянкам из-под какао. Большевики часто являлись к ним с обысками, и банки спешно приходилось заталкивать в расщелины на ближайшем утесе¹⁵.

Также в Крыму дядька царя, великий князь Николай Николаевич, жил в поместье у своего брата Петра в Дюльбере; князь Феликс Юсупов с женой Ириной поселились в своем дворце в Кореизе. Феликс сумел вывезти часть своих бесценных сокровищ из дворца на Мойке в Петрограде с помощью довольно подозрительного британца по имени Берти Стопфорд – торговца произведениями искусства и антиквариатом, являвшегося, скорее всего, английским шпионом[17]. Стопфорд пришел на помощь и великой княгине Владимир, выручив ее знаменитую коллекцию драгоценностей, преимущественно от Фаберже и Картье – бо́льшую ее часть она приобрела во время частых поездок в Париж. В июле в Петрограде он сумел с помощью сына великой княгини Владимир, Бориса, пробраться во Владимирский дворец по тайному ходу и забрать драгоценности из сейфа в ее будуаре. Он тщательно обернул их в газеты – всего 244 изделия, включая 25 диадем, – и в сентябре 1917 года провез в двух саквояжах в Лондон¹⁶. Вдовствующей императрице Марии Федоровне повезло меньше; власти конфисковали остатки ее выдающейся коллекции императорских драгоценностей из Аничкова дворца, где она жила в Петрограде.

Летом и осенью 1917 года те аристократы, у кого была такая возможность, – особенно придворные, жившие в Царском Селе, – а также чиновники царских гражданских учреждений и провинциальное дворянство массово покидали Россию. У многих из них было собственное жилье или родственники в Париже или на Ривьере, поэтому они стремились во Францию. У них было два варианта: по железной дороге в Петроград, на север через Карелию до Финляндии, а оттуда до шведской границы, чтобы сесть на корабль в Европу. Можно было поехать на юг, через территории, контролируемые враждебными большевиками, до Черного моря. Никаких других путей не существовало, хотя кому-то удавалось бежать по транссибирской магистрали в Харбин или Манчжурию либо добраться до Владивостока и на корабле плыть в Японию или Калифорнию. Оба последних варианта исчезли с началом в Сибири гражданской войны, когда железная дорога стала объектом ожесточенных боев.

После конца Первой мировой войны, в ноябре 1918 года, германские войска, оккупировавшие Украину и Крым – и тем самым обеспечившие некоторую защиту Романовым, – покинули страну, и положение стало еще более угрожающим. Местные политические фракции регулярно подвергали задержавшихся там Романовых обыскам и арестам. Недавно сформированная Троцким Красная армия, состоявшая в основном из добровольцев, быстро подступала к Крыму, тесня белогвардейцев – контрреволюционеров – к южным окраинам России, и в конце 1918 года стало ясно, что Романовым надо бежать в более безопасные страны: по морю через Мальту во Францию или Англию.

Вскоре после большевистского переворота в ноябре великий князь Павел был арестован в своем дворце в Царском Селе по подозрению в монархистском заговоре. Большевики трое суток продержали его в Смольном – бывшем институте для дворянских дочерей, где ныне располагался штаб ленинского правительства. Его предлагали то немедленно отправить в Петропавловскую крепость на Неве, то посадить в тюрьму в Кронштадте. Тем временем большевики, охранявшие Павла, сильно робея в присутствии высокопоставленного заключенного, обращались к нему «товарищ Высочество». Они отыскали для него потрепанное кресло, усадили туда и «просили читать им газеты и объяснять, что там написано», так как сами были неграмотными. «Наверное, это было очень странно, – писал французский дипломат Луи де Робьен, – когда Романов в генеральской форме, с Георгиевским крестом[18], с его величественной внешностью и безупречными манерами, читал “Правду” четверым неграмотным матросам»¹⁷.

Пока Павел сносил свое положение с невероятной выдержкой, если не безмятежностью, как многие утверждали, Ольга, его жена, развела активную деятельность. Она немедленно помчалась в Петроградский совет, где «с характерной для нее энергичностью и настойчивостью добилась того, чтобы приказ был отменен», как вспоминала ее падчерица Мария Павловна¹⁸. Ольге удалось заручиться поддержкой врача, который подтвердил, что Павел страдает от язвы и у него слабые легкие, после чего его выпустили с условием не покидать Петроград без разрешения властей¹⁹. Павел вернулся домой в Царское Село, где стал свидетелем разграбления и уничтожения большевиками большей части его бесценной коллекции вин²⁰.

В августе 1917 года Павел уже запрашивал разрешение на выезд в Швецию – ближайшую нейтральную страну, предлагавшую ему убежище, до которой было каких-то двенадцать часов на пароходе из Петрограда, – вероятно, чтобы потом перебраться в Париж²¹. Пока война была в разгаре, он не мог ехать по железной дороге в Европу напрямую. Чтобы сэкономить, они с Ольгой выехали из своего дворца[19], который не могли больше отапливать, и поселились на маленькой даче, на территории виллы в английском стиле, принадлежавшей великому князю Борису²². Вскоре у них конфисковали все три автомобиля, привезенные из Парижа²³. Тем не менее Павел и Ольга радовались, что они по-прежнему вместе; сдержанный и строгий Павел всегда казался «последним человеком на земле, от которого ждешь столь романтического брака», однако супруги обожали друг друга²⁴. Когда Луи де Робьен навещал их в Царском Селе в феврале 1918 года, практически вся их прислуга, составлявшая шестьдесят четыре человека, была отпущена. Они ужинали скромным пайком черного хлеба, запивая его одной из последних бутылок «Мутон-Ротшильда». У них нет денег, сказали они Робьену, и приходится продавать свои фарфоры и картины, но Павел, как отметил дипломат, «выносил все это с редким величием духа. Он не утратил оптимизма и надежды; говорил, что даже из избытка зла однажды может родиться нечто доброе»²⁵.

Надежды Павла развеялись в марте 1918 года, когда правительство Ленина приказало всем членам императорской семьи явиться для регистрации во Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем – известную как ЧК – в Петрограде. Большевики собирались отправить всех Романовых в бессрочную ссылку – по различным данным в Вологду, Вятку или Пермь, – пока не примут решения, что с ними делать²⁶. Явившись на регистрацию, сын Павла и Ольги, князь Палей, получил предложение отречься от отца, но Владимир отказался и был сослан в Вятку, несмотря на протесты матери, что он Палей, а не Романов. Однако ей удалось, по крайней мере, спасти от ссылки Павла, для чего она снова прибегла к врачебным свидетельствам, потрясая ими перед работниками ЧК²⁷. Павел, тем не менее, понимал, что его дни сочтены. Он много и откровенно беседовал с дочерями, Ириной и Натальей, гуляя с ними в саду: «Он рассказывал нам о том, сколь многим обязан нашей матери, – вспоминала Ирина, – что она открыла ему жизнь, которой он никогда не знал, и обо всем, чем она стала для него»²⁸. Вскоре после этого Павлу поступило предложение о помощи для выезда за пределы России, но он отказался.

В том же месяце брат царя, великий князь Михаил Александрович, отказавшийся взойти на престол после отречения Николая, был арестован и отправлен на вечную ссылку в Пермь[20]. В первые три месяца там он пользовался определенной степенью свободы. Далее, без предупреждения, в ночь с 12 на 13 июня, его вместе с секретарем, Николасом Джонсоном, отвезли в лес за городом и казнили. Около месяца спустя брат Михаила, царь Николай II, его жена Александра и пятеро их детей – Ольга, Татьяна, Мария, Анастасия и Алексей – были жестоко убиты вместе с прислугой и врачом в Екатеринбурге на Урале. На следующий день сестру Александры Эллу, которую держали в здании школы неподалеку от Алапаевска, увезли на близлежащую шахту, сбросили вниз и оставили умирать вместе с ее компаньонкой сестрой Барбарой, великим князем Сергеем Михайловичем, князьями Иоанном, Константином и Игорем – сыновьями великого князя Константина Константиновича – и князем Палей, находившимся в заключении вместе с ним.

Вскоре после того как столько ее ближайших родственников было жестоко казнено на Урале, старшая дочь Павла, Мария Павловна, с мужем Сергеем решила, что им пора бежать из России. Драгоценности великой княгини уже были отосланы в Швецию; часть из оставшихся украшений она продала, чтобы собрать деньги на поездку, а часть зашила себе в одежду²⁹. Перед отъездом она навестила отца и мачеху в Царском Селе. Стоял прекрасный летний день: «на лужайках, в высокой траве, ромашки поднимали свои белые головки; громко жужжали стрекозы и повсюду порхали желтые бабочки». Был август 1918 года, но никто из них еще не знал, что Владимир, князь Палей, уже казнен, и все боялись даже говорить «о какой-либо надежде на воссоединение, даже в отдаленном будущем». Когда Павел с печальным лицом махал им вслед, Мария поняла, что видит отца в последний раз³⁰.

Мария с Сергеем поехали на юг, в Оршу (территория современной Беларуси) на поезде, надеясь миновать оккупированную немцами Украину. Поезд шел крайне медленно, полный солдат; у них не было ни паспортов, ни разрешений на выезд, ни украинских виз, и их в любой момент мог арестовать большевистский патруль. На проверочном пункте в Орше единственное, что они могли сделать, – это умолять их пропустить. Измученные, страдающие от голода и жажды, они несколько часов дожидались решения; в конце концов, подкупив чиновника последними оставшимися деньгами, они 4 августа сели в поезд до Киева³¹. Город был полон беженцев с севера России, приезжавших «в лохмотьях, голодными, без копейки». Те рассказывали о страшных зверствах большевиков. Все, казалось, мечтали лишь о том, как добраться за триста миль до Одессы и сесть на корабль³². Мария с Сергеем с радостью приняли предложение остановиться у кузины Марии, королевы Румынии; оба заразились испанкой, но эскорт из молодых белогвардейских офицеров помог им доехать до границы с Бессарабией. В темноте железнодорожного вагона, освещенного единственной свечкой, Мария с трудом могла разглядеть их лица: «Эти незнакомцы, люди, которых я никогда раньше не видела, были теперь ближе мне, чем моя родня; они стали частью моего существа; в них заключалось все, что я покидала»³³. Однако, уже оставляя Россию навсегда, Мария Павловна получила новость, которой так боялась: ее отец арестован.

В конце лета 1918 года великий князь Павел Александрович оставался последним из старших Романовых, еще живших в Царском Селе; 12 августа большевики явились за ним. И снова Ольга изо всех сил пыталась защитить мужа, предоставляла медицинские справки о его болезнях, но тщетно. Павла увезли сначала в штаб-квартиру ЧК, а потом посадили под арест в Шпалерной тюрьме в Петрограде вместе с тремя другими великими князьями: братьями Георгием и Николаем Михайловичами, и их кузеном, Дмитрием Константиновичем – дальними родственниками Николая II. С начала июля этих троих держали в Вологде, а 21 июля перевезли на Шпалерную. Всем великим князьям было за пятьдесят; вместе с ними в тюрьме сидело еще около семисот заключенных: адмиралов, бывших министров, бывших членов Государственной думы, сотни офицеров и даже священники³⁴. Каждому Романову выделили камеру метр на два с железной койкой; тюремная пища сводилась к черному хлебу и «грязной тепловатой водице с плавающими в ней рыбьими косточками», отчего арестанты немедленно заболели. Однако семьям хотя бы разрешалось приносить им чистое белье, сигареты и немного продуктов с регулярными интервалами, и раз в день их выводили на прогулку в тюремном дворе. Великий князь Георгий умудрялся даже передавать письма своей жене³⁵.

Ольге позволили навещать Павла два раза в неделю. Оставив дочерей в Царском Селе, она на весь день уезжала в тюрьму на Шпалерной с тяжелыми корзинами провизии, но это сильно истощало ее. Она отличалась почти сверхчеловеческой выдержкой, несмотря на то что сама была больна – у нее развился рак груди³⁶. Однако гораздо больше Ольга беспокоилась о здоровье Павла, сильно пострадавшего от тюремного заключения. 6 декабря ей удалось добиться для него перевода в тюремную больницу на острове Голодай, расположенную близ арестантского кладбища на дальнем конце Васильевского острова. Ольге пришлось ездить и туда – еще дальше – с тяжелыми корзинами продуктов³⁷. Павлу поступило секретное предложение бежать в Финляндию – это стало возможным благодаря более слабой охране в госпитале. «Безумная жажда свободы охватила меня», – говорил он Ольге; тем не менее Павел отверг предложение, опасаясь, что в случае его побега троих кузенов, оставшихся в тюрьме, из мести немедленно казнят³⁸. Множество людей отчаянно пыталось выручить Павла: посол Дании, Харальд Скавениус, прилагал огромные усилия, чтобы добиться освобождения четверых заключенных великих князей. Однако его попытки ни к чему не привели, хотя король Христиан предлагал за великих князей выкуп в размере 70 тысяч долларов³⁹.

К концу 1918 года в Шпалерной тюрьме томились пятеро Романовых. Каким-то чудом тридцатилетнего князя Гавриила Константиновича – племянника великих князей Николая и Георгия – освободили благодаря усилиям его настойчивой жены. Князь Гавриил был, как и Павел, серьезно болен. Он страдал от туберкулеза, и до 15 августа ему удавалось избежать ареста. Однако после того как был арестован великий князь Павел Александрович, стало ясно, что Гавриила тоже схватят; после ареста его посадили в Шпалерную. Жена Гавриила, Антонина[21] – целеустремленная женщина, похожая в этом на Ольгу Палей, – убедила врача Гавриила, специалиста по туберкулезу доктора Ивана Манухина, обратиться к влиятельному критику и писателю Максиму Горькому, которого он тоже лечил, чтобы тот ходатайствовал непосредственно перед Лениным⁴⁰. Горький, хоть и симпатизировал большевикам, возмущался волной казней, к которой привел захват ими власти, и уже предупреждал вдову великого князя Михаила Александровича, графиню Брасову, что ей надо скорей уезжать из России⁴¹. Он написал Ленину от имени Антонины: