Глава 3. «Париж научил меня, обогатил, поставил на ноги»

Аббат Гальяни, секретарь неаполитанского посла, сказал когда-то, что «Париж – это кафе всей Европы»¹. В 1750-х годах, когда он сделал это наблюдение, парижские кафе служили не только для кофепития, но использовались как общественные клубы для литературных и политических дискуссий. К 1900-м они превратились в легендарный культурный магнит: место встречи путешественников, артистов и писателей со всей Европы. У них появилось новое предназначение: убежище – если не дом – для обнищавших людей искусства и политических диссидентов, которые предпочли или были вынуждены бежать из царской России.

Монпарнасу, сердцу богемного общества в Париже, далеко было до величественных особняков в Булонь-сюр-Сен или богатых районов Пасси и Отейля, где селились обеспеченные русские в период belle époque. Монпарнас предназначался для бедняков, бродяг, бунтарей и маргиналов, талантов без гроша за душой или тех, кому еще только предстояло утвердиться в мире искусства. Многие русские революционеры уезжали из России в Париж и другие европейские города после революции 1905 года. Однако им предшествовали мигранты по экономическим соображениям: евреи ашкенази с западных границ российской империи начали эмигрировать после жестоких погромов 1880–1890-х годов. Некоторые осели в Берлине, другие проехали дальше, до Парижа, часто без паспортов и документов, и поступили на работу в швейные цеха с самыми суровыми условиями. В основном они селились в районе Плетцль в Маре, в Четвертом округе, где в тринадцатом веке располагалось гетто под названием Жюивери².

Перед Рождеством 1908 года, сбежав от царской охранки, недавно выпущенный из тюрьмы, где он оказался за революционную деятельность, семнадцатилетний Илья Эренбург прибыл на поезде на Северный вокзал – Гар-дю-Нор. С собой он привез чемодан, полный книг – больше там не было практически ничего. Литовский еврей по рождению, из семьи среднего класса, он уехал в Париж, чтобы избежать новых арестов, собираясь продолжать за рубежом дело большевиков, в партию которых вступил в 1906 году. Его герой, большевистский лидер Владимир Ленин, примерно тогда же перебрался в Париж из Женевы. Он поселился в квартире в Четырнадцатом округе, близ парка Монсури, вместе с женой и свекровью³. Условия были стесненные, но там оказалось тише, чем в центре Парижа, а Ленин патологически не выносил шума. Он любил ходить пешком и получал большое удовольствие от прогулок по парку, где собиралась вся русская эмиграция, жившая неподалеку.

Из своей крошечной бедной комнатки на авеню Денфер-Рошеро, в нескольких улицах от квартиры Ленина, Илья Эренбург явился засвидетельствовать ему свое почтение. Первым, на что он обратил внимание, была форма черепа Ленина, «удивительного черепа», набитого до краев знаниями и идеями, при виде которого «думалось не об анатомии, а об архитектуре»⁴. Его удивила крайне респектабельная внешность вождя революции: тот был в твердом белом воротничке и темном костюме, – а также безупречный порядок в квартире. Ленин нисколько не походил на растрепанных, неряшливых русских революционеров, с которыми водил знакомство Эренбург. Собственный вид Эренбурга, как отмечала французская модель Маревна, полностью соответствовал этому архетипу: «Он носил очень длинные волосы, почти до плеч, вечно сальные. Одевался кое-как и выглядел в точности как нигилисты, о которых читаешь в иностранных романах». Ленин прозвал его «Ильей лохматым»⁵.

Сам Ленин бывал в Париже и раньше; ненадолго останавливался в 1903 году, вместе со Львом Троцким, чтобы прочесть лекцию по сельскохозяйственной реформе в России в зале итальянского «Алькасара». Это было здание общественных собраний на авеню Шуази, которое посещали социалисты и профсоюзные деятели, рассматривавшие его как неофициальный университет марксизма. На те три с половиной года, которые он провел в Париже во второй раз, с января 1909 по июнь 1912 года, Ленин предпочел залечь на дно[10]. Париж понадобился ему не для развлечений, а для работы, и работы преимущественно умственного характера. В ноябре 1909 года в Научном обществе Ленин представил плод своих трудов: лекцию под названием «Идеология контрреволюционного либерализма (Успех “Вех” и ее общественное значение)». Там же, на праздновании Первого мая в 1911 году, он с уверенностью заявил о том, что контрреволюция с мягкими либеральными реформами в России провалилась; «наступило время для чего-то другого: для русской революции»⁶.

В редкие моменты отдыха от своих изысканий и написания нескончаемых политических памфлетов в тишине Национальной библиотеки Ленина можно было видеть катающимся по Парижу на велосипеде, играющим в шахматы в кафе «Лион» или попивающим немецкое пиво и читающим русские газеты, доставленные прямиком из Санкт-Петербурга, в одном из тихих кафе Монпарнаса. Популярных заведений, шумных и прокуренных, он избегал. Собственно, Ленин терпеть не мог расслабленного, богемного образа жизни многих его соотечественников, политических эмигрантов. «Гнилье! – гневно восклицал он. – Грязная накипь революции!»⁷. Они позволили себе отвлечься от своего главного дела. У Ленина не было времени на театры, концерты или выставки, за одним исключением: он любил слушать французского барда, настоящего героя рабочего класса Гастона Монтегюса в кафешантане под названием «Фоли Бобино», на улице Гете на Монпарнасе[11]. Ему импонировала приверженность Монтегюса пламенному французскому социализму и его песни, прославлявшие боевой дух французского пролетариата⁸.

Если Ленин все-таки отрывался от своих книг (он всегда жаловался на плохое обслуживание в Национальной библиотеке, сравнивая ее с библиотеками Лондона и Женевы), то преимущественно ради бесконечных политических собраний. В Париже полно было соперничающих политических групп и фракций из России – большевики, меньшевики, анархисты, социалисты-революционеры и еврейские профсоюзные активисты. Русские политические эмигранты славились своей темпераментностью. У них было достаточно свободного времени, и в отсутствие выхода для политической активности на родине они превратили споры в особого рода искусство. В основном их дебаты проходили в многолюдных залах кафе Монпарнаса, например, в «Ориентале», дом 11, по улице Орлеан⁹. Неофициально прославившееся как «большевицкое кафе», оно располагалось недалеко от квартиры Ленина на улице Мари Роз, и его фракция собиралась там в зале на втором этаже.

Горячий последователь Ленина Эренбург, однако, очень быстро утомился от этих встреч; поэзия привлекала его куда больше, чем ожесточенные споры политэмигрантов. Художественная жизнь Парижа, напротив, «воспламеняла» его. Чтобы меньше страдать от голода и ностальгии, он глотал книги, которые брал в русской эмигрантской библиотеке, открытой в доме 63 по улице Гобеленов в 1908 году. Эта библиотека стала отчасти домом для множества обедневших эмигрантов. Первые русские писатели, бежавшие в Париж в начале 1900-х годов в поисках вдохновения и большей свободы самовыражения, отличались от нынешней эмиграции богатством и социальным статусом. К ним принадлежали, например, супруги из Санкт-Петербурга Дмитрий Мережковский и Зинаида Гиппиус. В период с 1906 по 1914 год эта влиятельная – и сильно увлеченная эзотерикой – пара устроила литературный салон в своей просторной квартире на улице Теофиля Готье в Отейле. Дома, в российской столице, Мережковский – критик, поэт и философ – и его жена Гиппиус, не менее влиятельная (и, по мнению многих, более талантливая) поэтесса, возглавляли символистское движение в русской поэзии. Двое других поэтов-символистов – Андрей Белый и Константин Бальмонт – тоже находились тогда в Париже. Впечатлительный юный Илья Эренбург мечтал следовать по их стопам и в Париже начал сам писать стихи – «плохие стихи», как он позднее признавался. Они были крайне мрачными: «Я писал о своем отчаянии, о том, что у меня была жизнь, а теперь ее не стало… об отчужденности и жестокости Парижа, о любви». Лакомством для него стала чашка кофе и «пять круассанов за цинковым прилавком» кафе “Ротонда” или кулек жареных каштанов, купленный на улице: «Они стоили всего два су, согревали руки и давали обманчивое чувство насыщения. Я ел каштаны и думал о России»¹⁰.

После 1908 года, ровно тогда же, когда «Русские сезоны» чаровали Le Tout-Paris в Шатле и Парижской опере в богатых районах города, целое поколение соотечественников Эренбурга начало собираться в дешевых кафе на слиянии бульваров Монпарнас и Распай. Кафе «Дю Дом» (открытое в 1898 году и расширенное с пристройкой бильярдного зала в 1902-м) и «Ротонда» (открытое в 1903 году и предпочитаемое противниками Ленина, меньшевиками[12]) пользовались наибольшей популярностью у шумной и общительной богемы, особенно у артистов. Виктор Либион, высокий усатый хозяин «Ротонды», не скрывавший своего равнодушия к искусству, проявлял, однако, снисходительность к вечному безденежью своих клиентов и прославился тем, что соглашался брать у Модильяни рисунки в оплату за рюмку абсента¹¹. Он отворачивался, когда голодающие художники отламывали куски от багетов в корзине с хлебом, и позволял любимым посетителям, обитавшим в холодных каморках, оставаться в кафе после официального закрытия в два часа ночи, чтобы погреться у чугунной печки. В конце концов, говорил он позднее, все эти голодающие писатели и художники «сделали мое кафе знаменитым»¹².

Уютное, немного похожее на таверну кафе «Клозри-де-Лила», расположенное чуть дальше, на пересечении с авеню Обсерватории, считалось более престижным. Его предпочитали писатели и поэты, а в 1920-х оно стало любимым заведением американского писателя Эрнеста Хемингуэя. Все эти кафе обеспечивали своего рода «инициацию» молодым эмигрантам – будь то поэты, художники или революционеры, – как «бесплатные университеты», места, где «учатся богемному образу жизни, презрению к буржуазии, юмору и пьянству». В те времена считалось, что чем «богемнее» артист выглядит, тем больше вероятность, что он русский¹³.

Постепенно Эренбург начал зарабатывать французскими переводами и редакторской правкой для журналов. Он также подрабатывал гидом, показывая русским туристам Версаль, и продолжал писать стихи. Некоторые из них были опубликованы в России; первым успехом, «о котором он и не мечтал», стало получение шести рублей за два стихотворения, опубликованных в санкт-петербургском журнале в 1911 году¹⁴. Эренбург жил надеждами, обычными для эмигрантов, на краю нищеты, практически как его герой, давший имя роману 1922 года «Хулио Хуренито»: «Сидел, как всегда, в кафе на бульваре Монпарнас перед чашкой кофе, давно уже пустой, безуспешно дожидаясь кого-нибудь, кто освободит меня, заплатив терпеливому официанту шесть су». Условия его жизни – он сам это признавал – были «крайне скудными»: комната без мебели, с одним матрасом. В отсутствие печки ему приходилось холодными ночами накрываться «газетами поверх тонкого одеяла и поношенного пальто»¹⁵. Зимний холод был настолько невыносимым, что он просиживал в натопленных кафе до поздней ночи за чтением или письмом и порой не ел по три или четыре дня кряду. Мечта увидеть свои произведения опубликованными завладела им настолько, что Эренбург отнес свои стихи печатнику, еврейскому эмигранту, который печатал политические листовки и трактаты для революционеров, и попросил отпечатать их в кредит. «Но кто согласился бы дать мне кредит в те дни? – вопрошал он. – Ботинки мои прорвались, брюки разлохматились по краям, я был бледный, худой, и глаза у меня от голода блестели». Печатник сказал, что стихи его плохие; Эренбург согласился, но все-таки наскреб несколько франков, чтобы выпустить тоненькую книжицу тиражом в сто экземпляров¹⁶.