Ведь, по сути, мы снова находимся на распутье, и судьба наша зависит от того, как мы станем относиться к тем, по европейским меркам, изъянам нашего национального характера, о которых говорят авторы текстов. В действительности ни один серьезный русский мыслитель не оспаривал сам факт туранской закваски нашего национального сознания, присутствия так называемой азиатчины в худшем смысле этого слова в наших нравах. Примером тому жесткость русского быта, о чем было уже сказано. Никто не скрывал того, что набожность у нас соединялась, прежде всего, с восточной недооценкой человеческой жизни, дефицитом правовой культуры, со слаборазвитой способностью к саморефлексии, с дефицитом личной инициативы, с привычкой к всевластию правителей, которые от начала до конца определяют твою судьбу, и т. д.

Проблема сегодня состоит не в том, существуют или не существуют остатки этого туранского рабского наследства в нашей национальной психологии, всего того, что мешает нам создать гражданское общество, а в том, как мы к этому туранскому наследству относимся, хотим ли мы европеизировать, гуманизировать наши отношения или нет. Ведь сущность европейскости не в однополых браках, как пытается доказать наша пропаганда, а в признании самоценности каждой человеческой жизни, каждой личности.

Совсем недавно, в конце восьмидесятых – начале девяностых годов ХХ века, мы к этому туранскому наследству, по примеру Н. Бердяева, относились негативно и ставили задачу европеизации нашего русского, советского сознания. Примером тому активная десталинизация, за которой стояло осознание самоценности человеческой жизни, реабилитация европейского гуманизма и гуманистических ценностей. Тогда, кстати, никому в голову не приходила инициатива разоблачать русофобию западных политиков и мыслителей. Тогда, в начале девяностых, по крайней мере в идеологии, «оздоровление России», как и предлагал Н. Бердяев в одноименной статье, шло вслед за реабилитацией Запада и западной культуры, которая, по его словам, подготовила «народы Запада для исторической жизни, выработала задел характера, необходимый для созидания»[249].

Тогда мы говорили о реабилитации личности, которая у нас «расплывалась и тонула в природном коллективизме», тогда мы говорили о том, что наша русская беда состоит в том, что русский человек не прошел «школы личной дисциплины и личной ответственности», ибо для оздоровления России нам надо воспитать уважение к праву[250]. Тогда мы все были уверены вслед за Бердяевым, что оздоровление России связано с западными ценностями, и прежде всего с ценностями гуманизма, свободы, что оно, оздоровление, должно идти «от идеи личности, сознавшей себя свободной, ответственной и творческой силой»[251].

Между тем сегодня у нас формируется не просто негативное отношение ко всем основным ценностям западной цивилизации, а предпринимается попытка доказать, что наше преимущество перед Западом как раз и состоит в нашем непреодоленном туранстве, в том, что разоблачали в русском человеке господа «русофобы». Достаточно сопоставить процитированные отрывки из книги А. Мартена «Россия и Европа», все эти рассуждения о неразвитости в русском крестьянине индивидуальности, чувства личности с текстами идеологов модного ныне в России евразийства, чтобы понять идеологическую особенность нынешней России. Мы отказались преодолевать в себе то, что было нашими недостатками, по мнению этих «русофобов», и, напротив, видим свое преимущество в том, что мы так и не стали западниками. Кстати, составители сборника не учли то обстоятельство, что идеологи евразийства, тот же Н. Трубецкой, целиком принимали их сторону в оценке «уродств» русской жизни, говорили, что беда всех этих путешественников в том, что они не в состоянии оценить системообразующий характер того, что они критиковали, и, в частности, русское раболепие перед властью.

В превращении нашей, с европейской точки зрения, цивилизационной недоразвитости в наше цивилизационное преимущество действительно играют до сих пор большую роль тексты евразийцев. К примеру, Н. Трубецкой в своей классической работе «О туранском элементе в русской культуре» к психологическим особенностям московита относит все то, что обнаруживает в нем «русофоб» А. Мартен. Да, говорит Н. Трубецкой, «беспрекословное подчинение власти» было и есть основа «туранской государственности» и при потомках Чингисхана, и при московских царях. То, что «поверхностные иностранные наблюдатели», пишет Н. Трубецкой, называли «раболепием народа перед агентами власти, а этих последних – перед царем», на самом деле было фундаментальной основой сохранения и выживания государства российского[252]. Да, продолжает он, у русских, как и у туранцев, монголов, татар, не развита саморефлексия, способность к сомнению, присутствует «некоторая пониженная психическая апатичность», которая в некоторых случаях «может привести к полной неподвижности, к косности», но зато подобная пониженная психическая активность, когда «нет разлада между мыслью и внешней действительностью», порождала устойчивость, «стабильность допетровской Руси»[253].

По Н. Трубецкому, у русского как наследника туранской, монгольской психологии нет религиозного чувства как осмысленного постижения Бога в качестве высшей абстракции. Мышление абстрактными понятиями трудно давалось московиту. Для русского, настаивал он, божественное сокрыто во всем укладе жизни, в котором вероисповедание и быт составляли одно («бытовое исповедничество»). Но в результате, по мнению Н. Трубецкого, все это вело к устойчивости нации, ибо «и государственная идеология, и материальная культура, и искусство, и религия были нераздельными частями единой системы»[254]. И, получалось у Трубецкого, все, что русофобы называли леностью мысли, нежеланием входить в тонкости, в детали, соотносить принимаемые решения с их неизбежными последствиями, думать о глубинных причинах наблюдаемых явлений, на самом деле было благом, скрепой нашей русской жизни. Тем более что все «русофобы» признавали в русском человеке смелость, воинскую доблесть и жертвенность во имя государства.

Правда, в итоге, признается Н. Трубецкой, из-за нашей русской туранской неспособности мыслить абстракциями, «чрезмерной неповоротливости и бездеятельности теоретического мышления» и поразительная бедность по сравнению с греками, Западом нашей богословской мысли. «Московская Русь, несмотря на всю силу и напряженность религиозного горения, не дала ни одного православного богослова, совершенно так же, как турки не дали ни одного сколько-нибудь выдающегося мусульманского богослова, хотя всегда были набожнее арабов»[255].

Парадокс в том, что сам Н. Трубецкой еще при жизни отказался от идеализации туранского, тюркского наследства в российской психологии, отказался от собственного призыва предать анафеме все европейское, что приобрела Россия в послепетровскую эпоху, целиком и полностью освободиться от «влияния романо-германской культуры»[256]. В 1930 году в письме к П. Савицкому он назвал все эти призывы «безответственными», ибо за ними не стояло ничего, кроме «специфической поверхностной смелости»[257].

Сегодня мы используем самые различные идеологемы прошлого: и славянофильскую утопию, и теоретическое наследство евразийцев, – чтобы отказаться от западной мерки определения уровня нашей цивилизованности, отказаться от перспективы очеловечивания и гуманизации нашей русской жизни. И скажу откровенно, если рассматривать сборник текстов мыслителей Запада XIX века, посвященных описанию современной им России и русских, только как доказательство исходной, непримиримой русофобии, ненависти Запада к России, то он тоже может внести свою лепту в сворачивание западного проекта, который Россия взяла на вооружение в начале девяностых годов ХХ века.

Ведь, например, нынешнее угодничество интеллигенции по отношению к верховной власти сродни тому угодничеству власти, которое царило при дворе Николая I и которое описывает А. де Кюстин в своей «России в 1839 году». Ведь все, что составители сборника назвали «клеветой» на русский народ, живо в нас до сих пор, и прежде всего поразительная внушаемость русского человека, его способность поверить всему на свете, лишь бы не включать в работу свой мозг. Я лишь благодаря многим текстам сборника увидел, что в содержательном отношении евразийство было своеобразным рецидивом западной русофобии.

Конечно, в самом этом русском отношении к Западу и западной культуре есть нечто драматичное, к чему трудно спокойно относиться. С одной стороны, любой образованный человек знает, что и наука, и образование, и гуманитарная культура, и даже религия, христианство пришли к нам с Запада. Мы как-то забыли, что Византия как Восточно-римская империя во всем была наследством и продолжением греко-римской цивилизации. В конце концов, даже письменность пришла к нам с Запада. Русскую империю от начала до конца создали немцы.

Но в силу того, что мы оказались на окраине европейской цивилизации из-за татаро-монгольского владычества над нами, на несколько веков оказались оторванными от развития европейской цивилизации, от эпохи Возрождения и Просвещения, мы, Россия, оказались в роли догоняющей страны. И, несмотря на то, что Россия своей литературой и общественной мыслью внесла существенный вклад в развитие европейской культуры, мы в цивилизационном отношении, в плане обустройства быта людей, развития социальной сферы всегда отставали от своих западных соседей, и даже от Польши, Чехии. И даже несмотря на рывок в области образования и науки, успехи в области индустриализации, сделанные Россией в советское время, мы по многим показателям социального развития продолжали отставать от развитых стран Европы. У нас до сих пор 14 500 женщин погибают каждый год от побоев мужей, любовников и даже собственных детей.

Поэтому всегда был соблазн отказаться от нашей судьбы, от идеи догоняющего развития, от труда по благоустройству своей жизни и сказать, что, напротив, наше преимущество как раз и состоит в том, что мы не Европа, что в нашем цивилизационном отставании, в нашей бедности и убогом, неустроенном быте, в наших брошенных своими родителями детях есть наше моральное преимущество над «мещанским Западом». Ведь на самом деле это наше характерное стремление к цивилизационной особости шло также и от комплексов. Тот же Бердяев в своей статье «Гибель русских иллюзий» (1918) предупреждал, что обещание большевиков поставить русских впереди планеты всей – из этой же серии вечных попыток найти повод отказаться от своей западной родословной, от ежедневного, кропотливого труда по оздоровлению, облагораживанию русской жизни. «Самые противоположные русские идеологии утверждали, что русский народ выше европейской цивилизации, что закон цивилизации для него не указ, что европейская цивилизация слишком „буржуазна“ для русских, что русские призваны осуществить Царство Божие на Земле, царство высшей правды и справедливости»[258].

И вся эта красивая патетика, которой обычно сопровождается уход от сравнения русской жизни с нормами и «законами цивилизации», говорил тот же Н. Бердяев, от «малодушия и бессилия русских мыслящих людей», от нежелания смириться с «истиной и правдой»[259].

Конечно, и русофобия как традиционное нежелание Запада и его мыслителей считаться с нашим национальным достоинством, несомненно, имеет место. К догоняющим странам и цивилизациям те, кто впереди, никогда не относятся с уважением. Но надо понимать, что если мы отдадим себя во власть обид только за то, что они «нас не уважают», то будем влачить такое же жалкое существование, как нынешняя Северная Корея. На обиженных, как говорится, воду возят.