Мы никак не хотим увидеть очевидное – что нынешнюю враждебную к России Западную Украину и враждебную Прибалтику породил НКВД Иосифа Виссарионовича Сталина, который, после прихода туда Красной армии в 1940 году, отправил в Сибирь или в мир иной по меньшей мере одну треть национальной элиты этих народов. Мы никак не можем впустить в свою душу правду о сути большевизма и созданной им политической системы, которая состоит в том, что победы советской власти всегда и везде начинаются с уничтожения цвета нации, ее самых одаренных, образованных, независимых представителей. Еще совсем недавно об этом говорил даже наш президент Путин. Интересно, что после того, как я одному из режиссеров Первого канала сказал, что во время ток-шоу Петра Толстого я буду цитировать речь Владимира Путина 2007 года на Бутовском полигоне, где он говорил, что большевистская власть проводила геноцид против собственного народа, убивала самых одаренных, талантливых людей, имевших собственное достоинство[34], приглашение на участие в передаче было отменено. Мотивировано это было заботой о моем больном сердце и моем возрасте. Сегодня, как выясняется, России нужен другой Путин, а именно Путин, сожалеющий о том, что якобы Ленин извратил суть «великих идеалов коммунизма».

Не осознав, что созданная большевиками политическая система была противоестественной, несла людям лишения и страдания, мы не поймем, почему, как я уже сказал, в тамбовском восстании против большевиков участвовало более ста тысяч крестьян, почему коллективизация была насильственной, почему в первые годы войны во многих городах РСФСР какая-то часть населения встречала гитлеровцев с цветами, к примеру, в Калуге, почему в первые месяцы войны сотни тысяч советских солдат добровольно сдавались в плен, почему впервые в русской истории на стороне врага в войне в различных формах участвовало более миллиона бывших советских военнослужащих. Только в армии Власова – четыреста тысяч. На мой взгляд, достоин внимания комментарий Эрнста Нольте по поводу причин массового перехода и военнопленных бойцов Красной армии, и населения оккупированных территорий СССР на сторону немцев. Во всех городах и деревнях Латвии и Литвы немецкие войска принимали с ликованием в силу откровенной ненависти к советской власти, которая вместе со своими репрессиями пришла к ним в 1940 году вместе с Красной армией. Украина почти повсеместно встречала немцев хлебом-солью, ибо над ней довлела память об ужасах голодомора и насильственной коллективизации. Кстати, Никита Хрущев в своей секретной речи не просто шутил, что Сталин наряду с чеченцами и крымскими татарами депортировал бы и украинцев, если бы их не было так много. А значительная часть многих народов Северного Кавказа – ингуши, чеченцы, балкарцы – переходили на сторону немцев в надежде на независимость и свободу от колхозного строя[35].

Ничто, конечно, не может оправдать предательство. Но мы, в конце концов, обязаны знать, почему оно было массовым. Нельзя стать полноценной нацией, утаивая от себя правду о цене нашей великой победы, о драме 1941–1945 годов. В конце концов, пора осознать, что не просто слабое место, а коренной порок нашего национального сознания состоит в том, что мы никогда, ни во время царизма, ни тем более в советское время, не заботились о потерях во время войн, о гибели населения во время царских и советских эпидемий голода. Герой романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба» командир танковой бригады генерал Новиков накануне прорыва блокады Сталинграда вспоминает, что «всю свою солдатскую жизнь он знал страх перед начальством за потерю техники и боеприпасов, за просроченное время, горючее, за оставление без разрешения высоты и развилки дорог. (Но) не встречал он, чтобы начальники всерьез сердились на то, что боевые действия сопровождались большими потерями живой силы. А иногда начальник посылал людей под огонь, чтобы избегнуть гнева старшего начальства и сказать себе в оправдание, разведя руками: „Ничего не мог поделать, я половину людей положил, но не смог занять намеченный рубеж“»[36]. В отличие от гитлеровцев, а тем более от наших союзников, мы никогда не берегли солдат, не считались с потерями и во время войны 1941–1945 годов.

И тем более не осознав противоестественного, основанного на насилии и терроре характера большевистской власти и особенно сталинизма, мы не поймем, почему вся история социализма в странах Восточной Европы была историей восстаний против навязанной этим странам советской власти: берлинского восстания 1953 года, польского в Познани в 1956 году, венгерского восстания в 1956 году, никогда не поймем причины пражской весны 1968 года, массового, девятимиллионного протеста польской «Солидарности» в 1980 году, бегства десятков тысяч жителей ГДР в ФРГ в июле 1989 года через границу с Венгрией и т. д. Не созрев до морального осуждения коммунизма, мы не поймем, почему, как было сказано выше, в 1941 году жители республик Прибалтики и Западной Украины встречали гитлеровцев как освободителей, почему им казалось, что не может быть ничего страшнее сталинского НКВД. Худой, высокий старик-украинец, герой романа Василия Гроссмана «Жизнь и судьба», рассказывает красноармейцу Семенову, который прятался на оккупированной территории у крестьянки Христи, что селяне сначала все же надеялись на немцев, ибо «вначале люди надеялись, что немцы „аннулируют колхозы“. Но потом они стали и немцев ругать, ибо те по советскому образцу завели те же „бригады и звенья“»[37].

Когда я переписывал из романа «Жизнь и судьба» слова генерала Новикова о безразличии его высокого командования к количеству потерь во время ведения боевых действий, я вдруг осознал, что причина этого безразличия и царских и советских военачальников к цене их побед состоит в том, что у нас, у русских, в отличие от англичан, французов и даже немцев, так и не сложилось глубинное ощущение единства нации, без которого невозможна забота вышестоящих о сохранении жизни у нижестоящих. Наше понимание государства, идея государственничества не включает в себя заботу о сохранении жизни и процветания ее граждан. Не включает и до сих пор. «Успехи» нашей нынешней внешней политики уже сейчас оборачиваются деградацией и без того хилой российской системы здравоохранения, ростом очередей на прием к врачу, недоступностью для подавляющей части населения лекарств, увеличивающих продолжительность жизни человека, и т. д. И при этом российские политики, которые никогда в жизни себе ни в чем не отказывали, предлагают своему народу «затянуть пояса».

И мне почему-то все чаще и чаще приходит в голову мысль, что, несмотря на нынешний, вызванный присоединением Крыма к РФ патриотический восторг (кстати, когда я сейчас, летом 2016 года, вношу последние коррективы в этот текст, патриотический восторг все больше и больше обнаруживает следы угара), все же русские устали от своей многовековой бесконечной жертвенности. Есть много признаков того, что им постепенно становится все более и более чужда кровожадная русская «государственность» и «суверенность». Разочарование в собственной стране, характерное сегодня для части так называемого «креативного класса», которому сейчас все чаще и чаще становится стыдно за свою страну, может переметнуться и на остальную часть общества. Подобное бывает в России редко, но бывает! Дай бог, чтобы я был неправ, чтобы мои страхи оказались неосновательными. Но мне думается, что новая внешняя политика Путина, приведшая, по сути, к реанимации старой «холодной войны», к милитаризации российской экономики и милитаризации общественного сознания и особенно государственной пропаганды, находится в противоречии с особенностями новой глобальной цивилизации, в которой просто трудно долго держать мысли и чувства граждан в «патриотической узде». Уже сегодня даже «крымнашевцы» все чаще и чаще сетуют на власть, которая «не думает о простом народе и человеке». Быстрый рост нищеты уже сейчас ведет к массовому росту неуверенности в будущем России. А страхи, связанные с будущим России, могут привести и к разочарованию в собственной стране, чего, кстати, раньше не было в нашей истории.

Не осознав противоестественного, во многом преступного характера большевизма, мы не поймем, почему после распада мировой социалистической системы все страны Восточной Европы и страны Прибалтики на всякий случай устремились в НАТО, почему так сильны до сих пор в этих странах страхи, связанные с возможностью новой оккупации, на этот раз новой Россией. История довлеет над сознанием народов Восточной Европы. А мы никак не хотим осознать правду и истоки этого недоверия к новой России, увидеть все негативные последствия сталинской политики экспорта социализма в страны Восточной Европы.

Без декоммунизации мы так и останемся слепой нацией, которая не в состоянии осознать реалии посткоммунистической Европы, постсоветского мира, и тем самым строить адекватную этим реалиям внешнюю политику. Мы никак не поймем, что нация, продолжающая жить советскими мифами, смотрящая на мир через штампы советской пропаганды, нация, лишенная моральных чувств, способности к моральной оценке своей истории, на самом деле лишает себя будущего, обречена на постоянную маргинализацию. К сожалению, идеологи посткрымской России не осознают, что нынешний взрыв патриотизма, не подкрепленный моральным возрождением, которое невозможно без осуждения явных преступлений большевистской эпохи, без осознания драмы русского ХХ века, лишен глубинных моральных оснований и на самом деле ничего, кроме агрессии и поиска врагов, не может породить. Нация, не способная мыслить категориями правды, не способная назвать преступление преступлением, на самом деле не имеет будущего.

Руководители нашего государства, обуреваемые честолюбием, желанием в очередной раз расширить свою территорию или исправить «исторические ошибки Хрущева», не думают, что даже если эти исторические инициативы приносят временный политический успех, то они все равно наносят вред долговременным национальным интересам, ибо их победы достигаются за счет «поражения» соседей, за счет их территориальных утрат, за счет их «обид», что неминуемо плодит врагов России, жажду реванша с их стороны. Иван Ильин еще в 1948 году, в самом начале строительства социализма в странах Восточной Европы, оккупированных советскими войсками, предупреждал, что это расширение территории социалистического мира ни к чему не приведет, кроме как к росту врагов России. А «поднять всех против своего народа значит погубить его»[38]. После присоединения Крыма к России даже Белоруссия и Казахстан стали настороженно относиться к интеграционным проектам Путина. Ведь много ума не надо, чтобы увидеть, что и присоединение, а на самом деле оккупация Крыма Россией, а затем вся эта авантюра с расчленением оставшейся Украины при помощи выделения из нее, из, как говорил Путин, «сложносочиненного государства», Новороссии на самом деле вместо укрепления и расширения «русского мира» привело к его гибели. Понятие «русский мир» без Украины и Белоруссии – это откровенная бессмыслица. А на самом деле вместо реанимации русского мира мы получили на десятилетия (а может быть, и на века, если, конечно, сохранятся и сегодняшняя РФ, и сегодняшняя Украина) вражду украинцев и русских, получили враждебную России сорокамиллионную Украину, готовую к активному сотрудничеству с актуальными и потенциальными соперниками и даже врагами России. А посткрымская Белоруссия в своей доктрине безопасности уже намекает об угрозе своему суверенитету с Востока, о готовности с оружием в руках воевать с теми, кто будет посягать на ее суверенитет. Много ума не надо, чтобы понять, что после присоединения Крыма к России Белоруссия будет медленно и осторожно сокращать свою нынешнюю экономическую зависимость от России и уходить от нее туда, откуда она пришла в конце XVIII века, уходить на Запад.

В Белоруссии ускоренными темпами растет количество ее граждан, «симпатизирующих Западу». На сегодняшний день они составляют уже более 40 %. При этом надо учитывать, что это, как правило, наиболее образованные экономически и политически граждане Белоруссии. Далее, война в Донбассе, присоединение Крыма резко ослабили позиции Украинской православной церкви Московского патриархата. Рада от имени украинского народа обращается к вселенскому константинопольскому патриарху с просьбой предоставить УПЦ автокефалию. И это стремление Украины как можно быстрее выйти из всего, что связывало ее с русским миром, дает о себе знать все сильнее и сильнее. На мой взгляд, у современной России ни сейчас, ни в отдаленной перспективе нет шансов возродить русский мир в подлинном смысле этого слова. На самом деле русский мир погиб еще в 1917 году. Русский мир, возрожденный позже, при помощи «большевистских скреп», не имел, как выяснилось, внутренней органики. Тем более невозможно воссоздать русский мир, когда его центр, РФ, до сих пор сохраняет, живет коммунистическими ценностями. Как показали события конца 2013 года в Киеве, Россия до сих пор в сознании многих украинцев воспринимается как страна Ленина и Сталина.

Кстати, и Эрнст Нольте в своем исследовании родства и взаимосвязи большевизма и национал-социализма приводит много аргументов в пользу приведенного выше утверждения Николая Бердяева (с мыслями которого на эту тему он, судя по всему, не был знаком), что «коммунизм периода строительства перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм» И действительно, Сталину, в отличие от Ленина и особенно Троцкого, становится дорога национальная идея, для него национальная государственность уже не менее важна, чем идея коммунизма. В самом отказе от установки Ленина и Троцкого на мировую пролетарскую революцию и идее строительства социализма в одной отдельно взятой стране уже присутствовала ставка на особенное, на свое, национальное. И Э. Нольте, на мой взгляд, прав, когда говорит, что переход Сталина на национальные позиции, реабилитация национальных традиций и национальных, прежде всего военных ценностей, военных побед начались задолго до войны с Германией, а именно с 1934 года, когда Сталин дал сигнал к преодолению исторической школы академика Покровского, рассматривающего русскую историю в строгом соответствии с марксистским учением о классовой борьбе, и особенно с акцентом на осуждение и «деспотичных царей», и «помещиков-эксплуататоров», и «свирепых полководцев». «Теперь же, – обращает внимание Э. Нольте, – Сталин и вслед за ним многочисленные историки указывали на то, что история Российской империи ни в коей мере не была вереницей ужасных сцен; на то, что скорее пробивал себе путь могучий исторический прогресс; и на то, что цари и их прислужники достаточно часто способствовали прогрессу и даже боролись за него. Теперь был написан новый – куда в более ярких красках – портрет Ивана Грозного, и даже режим Николая I уже нельзя было характеризовать как „кровавый полицейский террор“. Больше всего в позитивную сторону изменилась оценка завоевательных походов царей, и дело шло к тому, чтобы экспансию Московии во все стороны света, в которой Карл Маркс видел опаснейшую угрозу для Европы, признать в качестве парадигмы исторического прогресса. В новой присяге красноармейца, утвержденной в 1936 году, уже не было речи о долге перед пролетариатом. Начиная с 1935 года во главе Красной армии были поставлены маршалы Советского Союза. Большая чистка значительно ослабила интернациональный характер командирского корпуса, и освободившиеся высокие посты занимали преимущественно молодые русские и украинцы. В июне 1940 года были вновь введены звания генерала и адмирала, которые до тех пор считались буржуазными или царскими»[39].

Перемены в государственной идеологии, в трактовке русского ХХ века, которые происходят на наших глазах в посткрымской России, очень напоминают сталинский отказ от тотального осуждения истории царской России как «империи зла». Показательно, что официальная историческая наука в современной России занялась реабилитацией эпохи Николая I, как говорили в советское время – «царя-крепостника». Мы сегодня, как и Сталин, стали делать акцент на позитивной преемственности нашей национальной истории, стали искать позитив даже там, где его не было. Разница состоит в том, что Сталин после социалистической революции решился говорить о позитиве дореволюционной России, о ее успехах на пути территориальных приобретений, а мы сегодня уже после антикоммунистической революции стали говорить о позитиве советской эпохи, бороться с ее «очернительством». И если Сталин постепенно отказывался от классовых ценностей во имя государственнических ценностей, то мы сегодня отказываемся уже от гуманистических ценностей, от ценности человеческой жизни, ценностей гласности, прав человека, европейских ценностей во имя все тех же государственнических, строго говоря, имперских ценностей.

На мой взгляд, путь, по которому пошел Сталин, отказываясь от исторической школы Покровского, имел куда больше гуманитарных перспектив, чем путь, по которому идет историческая наука посткрымской России. Все же реабилитация национальных ценностей, воинских побед – это шаг вперед по сравнению с национальным нигилизмом Ленина и Троцкого. Со сталинской трактовки национальной истории началось все же постепенное восстановление национальной памяти, которое, как это ни покажется парадоксальным, привело и к докладу Хрущева на ХХ съезде, и к горбачевской политике гласности. Признание того, что дворяне Суворов и Кутузов могли служить России, приносить пользу, было кинжалом в спину марксистского учения о классах. Но нынешние призывы российских политиков, в том числе и патриарха Кирилла, отказываться от морального подхода к историческим деятелям России, оценивать их только по их вкладу в укрепление российской государственности – это уже уход от гуманизма в сторону человеконенавистничества. Тем более что все, что создавали цари-палачи, было непрочно, рассыпалось при малейшем дыхании истории. Воинские победы Ивана Грозного были убиты опричниной и завершились смутой начала XVII века. Советская империя, созданная Сталиным перед войной при помощи репрессий НКВД, рассыпалась в результате демократических реформ Горбачева. После того, как города и деревни Прибалтики с восторгом, со слезами на глазах встречали в 1941 году немцев как освободителей, было ясно, что эти народы никогда не примирятся со сталинской оккупацией 1940 года и всегда будут мечтать о выходе из России.

И я не случайно напоминаю об опасности и исторической бесперспективности характерного для нынешней посткрымской России забвения морального подхода к истории. Нам, в конце концов, надо знать, что политическая система, созданная Гитлером, была как две капли воды похожа на политическую систему, созданную Лениным и Сталиным, ибо именно отказ от ценностей гуманизма, забвение ценностей человеческой жизни были общими для большевизма и национал-социализма. Нам надо знать, что мы на самом деле идем тем же путем, которым шел в идеологии Гитлер. Гитлер предал анафеме гуманизм и ценность человеческой жизни во имя спасения национальной государственности. И мы сегодня откровенно игнорируем гуманитарные издержки нашей «суверенной внешней политики».

Вот почему, на мой взгляд, для сохранения морального и политического здоровья нации нам надо не карать за правду о родстве большевистского тоталитаризма с фашистским, а, напротив, все время напоминать об изначальном моральном уродстве большевизма как предтечи фашизма.

Все здесь, у этих братьев по тоталитарной крови, похоже. Большевики, придя к власти, издали в январе 1918 года закон о роспуске Учредительного собрания. Гитлер, придя к власти уже в марте 1933 года, наделил себя «чрезвычайными полномочиями», которые, кстати, потом были закреплены законом. При Сталине СССР превратился окончательно в идеологическое государство, где один человек – Сталин – и одна партия – ВКП(б) – при страхе перед репрессиями и одновременно при энтузиазме масс держали в своих руках монолитную, непоколебимую политическую власть. При Гитлере массовых репрессий не было и энтузиазма масс было больше, чем в СССР. Но тем не менее и при нем Германия превратилась в идеологическое государство, судьбу которого решал один человек. Не забывайте, в 1936 году в Германии, в которой свобод все же было больше, чем в сталинском СССР, на выборах в Рейхстаг 98,8 % населения проголосовало за партию Гитлера. И самое поразительное, о чем мы в России не знаем до сих пор, что Гитлер накануне прихода к власти был куда более популярен среди рабочего класса, чем среди интеллигенции и буржуазии.

И что теперь делать с произведениями наших русских философов, в которых доказывается родство советской политической системы с национал-социалистической?

Надо понимать, что в СССР, где действительно сказать вслух о родстве большевизма с национал-социализмом было равносильно самоубийству, где именно в силу родства политических систем, созданных русским коммунизмом и фашизмом, никто всерьез не изучал идейные корни, к примеру, национал-социализма Гитлера, где никто не хотел задумываться всерьез, почему же Гитлер назвал свое движение «социалистическим», была хотя бы какая-то логика в запрете на правду. Стоило советскому исследователю процитировать, что я попытаюсь сделать дальше в своих заметках, рассуждения того же Гитлера о месте и роли насилия, революции в человеческой истории, рассказать о его отношении к «буржуазной морали» и «буржуазному праву», о его отношении к «буржуазному парламентаризму», и любой человек, имеющий представление о марксизме-ленинизме, увидел бы в этих рассуждениях Гитлера много родного, ленинского. Вождь Октября говорил, что нравственно все, что служит победе коммунизма. Гитлер считал нравственным все, что служит победе национал-социализма. Ленин настаивал на том, что «сила решает все»[40], Гитлер исходил из того же, из того, что «сила господствует над слабостью»[41]. И именно по этой причине в советское время под запретом находились исследования русских философов, рассказывающих о родстве фашизма и русского коммунизма, к примеру, работы Николая Бердяева, Сергея Булгакова, Ивана Ильина. Советский запрет на правду о родстве русского коммунизма с фашизмом поддерживался тем, что в СССР не издавались, не были доступны советскому читателю работы русских мыслителей в изгнании, того же Бердяева, Сергея Булгакова, Ивана Ильина, в которых впервые в европейской общественной мысли обращалось внимание на поразительное сходство вождизма Сталина с вождизмом Гитлера и т. д.