Идеология смерти

Я, честно говоря, не могу понять, почему нынешняя российская интеллигенция с какой-то отстраненностью, поразительным равнодушием наблюдает за дискуссией, спровоцированной законодательной инициативой фракции ЛДПР в Думе сажать в тюрьму до трех лет тех, кто «публично приравнивает политический режим СССР к режиму нацистской Германии». Критика советской политической системы как тоталитарной, родственной тоталитаризму режимов Муссолини и Гитлера, согласно этой инициативе, рассматривается не только как посягательство на моральную ценность победы 1945 года, но и как посягательство на моральную ценность «отечественной истории» вообще. С Жириновского вообще взятки гладки. Он стал популярным политиком в России благодаря нашему всенародному запросу на абсурд. И сейчас антикоммунист Жириновский предлагает сажать в тюрьму тех, кто критикует советскую систему. А что будет, если абсурдную инициативу Жириновского поддержит ЕР, в рядах которой очень много прокоммунистических депутатов, близких по духу фракции КПРФ? Обращает на себя внимание, что эта инициатива может быть активно поддержана и силовиками при власти. Соавтор бывшего генерала КГБ Владимира Якунина по целому ряду книг, много лет с ним сотрудничающий Вардан Багдасарян в своей недавней статье в «ЛГ» призывал к возвращению страны ко временам советской мобилизации, к возвращению на политическую сцену людей «такого типа, как Дзержинский», к возвращению «всесилия КГБ». Этот текст написан с откровенно прокоммунистических позиций и содержит в себе призыв к полной и окончательной реабилитации советской системы. Остается только для возвращения к временам СССР, как предлагает Владимир Жириновский, сажать в тюрьму за критику советской политической системы. И таким образом все идет к тому, что все те, у кого осталась совесть, остался разум, кто способен видеть очевидное, что политическая система, созданная большевиками (о сталинском режиме в СССР разговор особый), была воспроизведена до деталей, сначала робко – в фашистской Италии Муссолини, а затем – в гитлеровской Германии, будут вне закона. Кстати, эта инициатива Жириновского косвенно защищает и фашизм, ибо в нацистской Германии так же жестоко преследовали инакомыслие, как и в СССР. Теперь мы не можем говорить о том, что Гитлер, в отличие от «стыдливого» фашиста Муссолини, и не скрывал, свидетельством чему его «Майн кампф», что его учение о диктатуре фашистской парии повторяет «удачный опыт» русских марксистов с «их ставкой на централизм», с превращением партии в «боевой отряд рабочего класса».

Жириновский, кстати, со своей провокационной поправкой в статью 354.1 УК «О реабилитации нацизма» на самом деле не ведает, что творит. Если советский режим эпохи Сталина сакрален, обладает неоспоримой моральной ценностью, находится вне критики, если, упаси бог, нельзя говорить правду о родстве (здесь я цитирую Бердяева) «вождей масс, наделенных диктаторской властью», о родстве Гитлера и Сталина, «не стесняющихся никакой жестокости», если нельзя говорить о том, что в основе и советской системы, и фашистских политических систем лежал, как говорил уже Муссолини, принцип «всеобщей власти, всевластия „руководящей партии“», то тогда действительно Горбачев, а за ним Ельцин были «предателями», ибо покусились на святое, разрушили безукоризненную во всех смыслах систему. Кстати, подтверждением моего тезиса о том, что нынешние силовики при власти тяготеют к оправданию советской системы, является недавнее выступление министра обороны Сергея Шойгу, который неожиданно предал анафеме события августа 1991 года как «цветную революцию», то есть как заговор ЦРУ. Но тогда, если быть последовательным, если действительно и перестройка, и август 1991 года являются результатом заговора против России, то и господин Жириновский, и министр обороны Шойгу, ставшие политиками всероссийского масштаба благодаря этим событиям, не имеют никакой моральной и правовой легитимности. Кстати, с этим обстоятельством, что запрет на правду о советской истории подрывает историческую легитимность всей нынешней властвующей элиты, включая президента Владимира Путина, надо считаться депутатам от «Единой России», когда они будут определять свое отношение к рассматриваемой инициативе Жириновского. Я думаю, нашей правящей партии нетрудно понять, что правда о большевистском тоталитаризме ни в коей мере не умаляет подвиг советского народа в Отечественной войне 1941–1945 годов. Почему всегда в России, и даже в советское время, осознавали, что победа в Отечественной войне 1812 года ни в коей мере не реабилитирует крепостное рабство тех времен, а мы не в состоянии своим умом отделить подвиг людей, которые защищали свою родину от врага, от особенностей политического уклада того времени? Почему великая победа 1945 года должна закрывать нам глаза на то, что сталинская колхозная система была вторым изданием русского крепостного права, что русское крестьянство на самом деле так и не приняло «сталинскую мобилизационную систему»? Свидетельством тому и превышение колхозной производительности труда в личных подсобных хозяйствах в десять раз. Два процента земли, находящейся в частном пользовании, на протяжении всей советской истории производили не менее 25 % ВВП. Потери в колхозном и в совхозном секторе всегда, на протяжении всей истории советской власти, составляли одну треть. Государственное, колхозное всегда было «чужим», а потому его не берегли.

Надо понимать, что законодательная инициатива ЛДПР является вызовом и выдающимся представителям русской общественной мысли, в том числе и работам упомянутого выше Николая Бердяева. И тут мы снова рискуем воссоздать очередной русский абсурд. С одной стороны, Бердяев является для нашего президента несомненным авторитетом в вопросах определения консерватизма. Он на него ссылается во многих своих выступлениях. А с другой стороны, мы будем сажать в тюрьму тех, кто повторяет мысли Бердяева об исходном идейном и политическом родстве русского коммунизма и национал-социализма. Да, Николай Бердяев говорил, что «русское коммунистическое государство» было до прихода Гитлера к власти «единственным… в мире типом тоталитарного государства, основанным на диктатуре миросозерцания, на ортодоксальной доктрине, обязательной для народа. Коммунизм в России принял форму крайнего этатизма, охватывающего железными тисками жизнь огромной страны». Бердяев обращал внимание на то, что большевикам удалось создать это уникальное по тоталитарности государство потому, что они использовали традиции русского самодержавия, потому что большевизм «воспользовался русскими традициями деспотического управления сверху, и вместо непривычной демократии, для которой не было навыков, провозгласил диктатуру… схожую с царизмом». И Николай Бердяев настаивал на том, что русский коммунизм роднит с фашизмом и ставка на революционное насилие, отрицание права, и антигуманизм, и антидемокраизм. Бердяев обращал особое внимание на «вождизм нового типа, который выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью». Кстати, Николай Бердяев обратил внимание, что ставка Сталина на строительство социализма в одной стране, превращение социалистического советского государства в сакральную ценность сблизило русский коммунизм с фашизмом и в целях. Все дело в том, что национальное государство было сакральной ценностью и для Муссолини, а затем для Гитлера. «Сталинизм, – писал Николай Бердяев, – то есть коммунизм периода строительства, перерождается незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма. Тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис, – милитаризованная молодежь».

Ума много не надо, говорил Николай Бердяев, чтобы понять, что сакрализация марксизма, его обожествление как истины в последней инстанции, как единственно верного научного мировоззрения, неизбежно должно было вести у его последователей к тоталитаризму и диктатуре в политике. Отсюда, говорил Бердяев, появляется новый вариант аристократического общества. Власть сознательного меньшинства передового рабочего класса, власть его вождей, власть «носителей чистой социалистической „идеи“ над большинством, пребывающим во тьме». Вера в научную непогрешимость марксизма, в свою очередь, уже давала «сознательному меньшинству» право преследовать, лишать свободы инакомыслящих, тех, кто не верил в истинность марксизма. «Социализм принципиально нетерпим и эксклюзивен. Он по идее своей не может предоставить никаких свобод своим противникам, инакомыслящим». И понятно, объяснял Бердяев, что главным жрецом абсолютной истины – марксизма – в этой советской иерархии должен быть вождь партии. Гримаса истории, писал Николая Бердяев, состояла в том, что после Ленина малообразованный начетчик Сталин, «лишенный всякой философской культуры», становился главным судьей в спорах о марксизме. И, соответственно, добавлял Николай Бердяев, в фашистской Германии «также и Гитлер будет признан судьей в философской истине». И ничего неожиданного, непредвиденного в этом не было. Диктатура миросозерцания ведет к диктатуре «основанного на ней авторитарного строя».

И с чем тут можно спорить? Только циник от политики может утверждать, что именно Бжезинский придумал этот миф о советском тоталитаризме. Что отличало советскую систему? Закрепленная в конституции руководящая роль коммунистической партии. А что было сердцевиной фашизма? Муссолини говорит прямо и честно: «То, чего раньше не было в истории», а именно «партии, управляющей тоталитарно нацией». И здесь же Муссолини добавлял: фашизм – это «всеобъемлющая власть всеобъемлющей партии».

Конечно, вся эта история с законодательной инициативой ЛДПР и призывы Шойгу предать анафеме августовскую демократическую революцию 1991 года говорят о серьезном изменении политической и идеологической ситуации в стране после присоединения Крыма. Еще несколько лет назад даже прокоммунистические публицисты, такие певцы советской цивилизации, как Сергей Кара-Мурза, в своих работах исходили из очевидного, из того, что «немецкий фашизм и русский коммунизм – два тоталитаризма», что в их лице мы имеем дело с «двумя мессианскими проектами», что большевики и гитлеровцы применяли «сходные политические технологии» и во «взаимосвязи партии и государства», и в проводимых ими «репрессивных мерах». Несомненно и то, признавал Сергей Кара-Мурза, что и фашизм, и коммунизм нанесли обществу «травмы». Другое дело, настаивал Сергей Кара-Мурза, что сущность этих двух тоталитарных проектов надо определять не по их политическим технологиям, не по интенсивности применяемых ими репрессий, не по направленности этих репрессий (у большевиков эти репрессии были направлены против своих, а у гитлеровцев – против чужих), а по тому, во имя каких целей и идеалов эти тоталитаризмы существовали. Кстати, цитируемый выше Бердяев настаивал на том, что на самом деле родство русского коммунизма и национал-социализма надо определять прежде всего по применяемым ими средствам достижения целей, по тому, что они отрицали в морали и в политике. Но в любом случае существует проблема отличий между этническим расизмом и классовым расизмом, на которую обращал внимание Сергей Кара-Мурза и которая может быть предметом серьезных дискуссий. Но особенность нынешней ситуации как раз и состоит в том, что о каких-либо серьезных дискуссиях о тождестве и различии русского коммунизма и национал-социализма уже не может быть и речи. И здесь возникает проблема, которая на самом деле подтолкнула меня к этим заметкам. В чем причины происходящих на наших глазах существенных перемен в настроениях якобы посткоммунистической России?

На мой взгляд, корни законодательных инициатив, запрещающих под страхом тюрьмы напоминать о карательной, репрессивной сущности созданной большевиками социалистической системы, надо искать не в желании придать сакральную ценность победе 1945 года, а прежде всего в доминирующих настроениях нынешних властвующих элит, которые были спровоцированы вторым изданием холодной войны. События на Украине привели к погружению страны в мобилизационный дискурс, к милитаризации национального мышления, к ожиданию, даже у некоторой части населения жажде войны. Отсюда и все нынешние разговоры о готовности нашего народа на любые новые жертвы и лишения, вплоть до повторения тягот и голода блокадного Ленинграда времен войны. Обращает на себя внимание, что даже руководство страны заявляло о готовности применить ядерное оружие во имя сохранения за Россией сакрального Крыма.

В новой морально-политической ситуации, когда война во имя сохранения национального достоинства и восстановления государственного суверенитета России как великой державы стала новой повесткой дня, неизбежно должен был быть поставлен и вопрос о полной реабилитации советской системы. Россия была великой державой в военном смысле только в советскую эпоху. Эта взаимосвязь между желанием восстановить утраченную в 1991 году независимость от Запада и реабилитировать советскую систему как раз и проявилась в упомянутой выше речи министра обороны Сергея Шойгу. На наших глазах либеральный «белый» патриотизм, который был характерен еще недавно для речей Владимира Путина, вытесняется сталинским, «красным» патриотизмом, советскими традициями борьбы с врагом до победного конца.

Если Запад снова наш главный враг, как утверждает власть, угрожает нашему существованию как суверенной страны, если встал вопрос «быть или не быть?», то тогда, по логике военного времени, все идеологические проблемы упрощаются, выпрямляются. Тогда подавляющей части населения не до драматизма нашей истории, тогда все наше, и даже сталинский социализм, является хорошим, а все западное – плохое, чуждое нам. Мы вошли в эпоху, когда третьего не дано, когда не может быть оттенков. Милитаризация сознания неизбежно ведет к его примитивизации. Отсюда и нынешний гламур войны 1941–1945 годов, нежелание упоминать о причинах катастрофы 1941 года, о том, как трудно было превратить «защиту социалистического Отечества» в «победоносную Отечественную войну». Логика холодной войны ведет неизбежно и к примитивизации патриотизма, отрицающего сегодня за русским человеком способность вместе с поисками правды любить свою страну вопреки катастрофами, трагедиям, которые выпали на ее долю в ХХ веке. Когда враг рядом, когда задача состоит только в том, чтобы показать «кузькину мать» зарвавшимся «америкосам», то тогда действительно становится ненужной правда о болезненных страстях вождей большевизма, о том, что стояло за сталинскими репрессиями, тогда трудно взглянуть нормальными, человеческими глазами на неуемную жажду смерти, жертв, разрушений, которые действительно двигали в России Лениным, Троцким, потом Сталиным, а в Италии – Муссолини, в Германии – Гитлером. В этих условиях действительно воспринимается как святотатство напоминание о том, что в большевизме Ленина и Сталина было столько же жажды расправы, убийств, сколько в национал-социализме Гитлера. И уж полным кощунством для подобного слепого патриотизма будет правда о том, как настаивал до конца жизни тот же Николай Бердяев, что фашизм, в том числе и национал-социализм Гитлера, является детищем ленинского октября, неизбежной реакцией на угрозу прихода к власти просоветской национальной коммунистической партии. «Возникновение на Западе фашизма, – настаивал Николай Бердяев, – стало возможно только благодаря русскому коммунизму, которого не было бы без Ленина». Более того, считал Николай Бердяев, «вся западная история между двумя войнами определилась страхом коммунизма»[28].

Но, с другой стороны, надо понимать, что мы никогда не расстанемся с коммунистическими иллюзиями, пока не заглянем в бездну правды об Октябре, пока не увидим, что за вселенскую трагедию Холокоста отвечает не только национал-социализм, но и революция Ленина и Троцкого. Кстати, в моей родной Одессе умные евреи это понимали. Бабушка Сара, жена нашего семейного парикмахера дедушки Савелия, которая потеряла всю свою родню в гетто под Березовкой, всегда к месту и не к месту повторяла: «Я бы на месте матери Левушки Троцкого задушила бы его в пеленках». Но то, что было понятно многим в послевоенной Одессе, до сих пор остается тайной за семью печатями для посткоммунистической России.

И надо отдать должное политическому чутью Владимира Жириновского. Он своей сокрушительной победой декабря 1993 года обязан тому, что Россия «сдурела» после расстрела Ельциным Белого дома. А теперь он пытается получить дивиденды от того, что Россия озверела после событий на Украине. Но, самое главное, чутье Жириновского проявляется в том, что он не исключает возможность того, что в условиях новой холодной войны политическая инициатива может окончательно перейти не просто к силовикам, а к той части военных, для которых война не просто специальность, а смысл жизни, самовыражение, наслаждение.

В этих новых условиях, когда Россия вновь встала перед выбором, во имя чего дальше жить, на мой взгляд, как раз крайне важна правда об античеловеческой и антинациональной сущности большевизма, правда, которая была под запретом в СССР и о которой после августовской демократической революции 1991 года, во многом по вине команды Ельцина, просто забыли. Я не говорю о цивилизационном выборе новой России, ибо советская мобилизационная модель, сталинское крепостное право, основанное на всесилии ЧК-КГБ, не имели ничего общего с христианской сущностью европейской цивилизации. Советская мобилизационная модель, кстати, как и мобилизационная модель Гитлера, отрицала европейский гуманизм, право человека на жизнь, на свободу выбора и т. д. То, что нам предлагают возродить поборники «красного проекта» (теперь уже к Александру Проханову, Сергею Кургиняну и Сергею Черняховскому присоединяется Вардан Багдасарян), на самом деле не имело никакого цивилизационного смысла. Своим советским экспериментом мы просто показали человечеству, как предсказал Чаадаев, чего не надо ни при каких условиях делать. На сегодняшний день наиболее полным и последовательным воплощением советской мобилизационной модели является Северная Корея потомков Ким Ир Сена.

И самое страшное, что на самом деле выхода назад из той пропасти, в которую толкают Россию сторонники реставрации советского крепостного права, уже не будет. Россия на пути к третьему изданию русского крепостного права, скорее всего, окончательно рассыплется. Рассыплется под аплодисменты современной цивилизации, которая всерьез испугана нашим страстным желанием доказать любыми средствами, что мы имеем право на свои собственные законы. К сожалению, российское население не знает, какое отторжение, и прежде всего у Запада, вызывает и наше решение исправлять спустя шестьдесят лет ошибки прежних руководителей, и убийство по непонятным причинам лидера оппозиции, и наше новое издание всенародной любви к маньяку-убийце Сталину. Мы до сих пор не учитываем крайне негативные последствия для судеб России, для ее будущего возрождающегося у нас на глазах советского милитаризма.

И в этих условиях, когда все же самого страшного еще не произошло, пока мы на государственном уровне не отказались от ценностей перестройки и августовской демократической революции 1991 года, закрепленных в нашей Конституции, напротив, важно говорить, показывать на примерах, на исторических фактах, что мы, защищая сегодня достоинство и ценности Ленина и Сталина, тем самым на самом деле реабилитируем ценности фашизма. В силу своего советского невежества нынешняя политическая элита не отдает себе отчет в том, что, настаивая на том, что «Россия – не Запад», что нам чужды ценности буржуазной свободы и буржуазного индивидуализма, ценности сытой жизни, она дословно повторяет Гитлера. В том-то и дело, что кровное родство большевизма с национал-социализмом, на что обращал внимание Николай Бердяев, как раз и состоит в отрицании ценностей европейского гуманизма, традиций парламентаризма, свободы, права человека на выбор. Наша элита не знает, что на самом деле вся идеология национал-социализма – это бунт против буржуазных ценностей, и прежде всего бунт против индивидуализма и права человека на свободу выбора.

Для Гитлера главным врагом, как, кстати, и для Ленина, был оппортунизм западных буржуазных партий со всеми их разговорами о демократии, о легитимности, которые не понимают, что интересы «великой нации» куда более священны, чем законы демократии. И здесь Гитлер, как «стыдливый» социалист, шел за марксистами-большевиками, которых он ненавидел. Напомню тем, кто забыл, что для Ленина главным врагом пролетариата, стоящим на его пути к власти, является «буржуазная интеллигенция», которая «характеризуется, в общем и целом, именно индивидуализмом и неспособностью к дисциплине и организации»[29]. Гитлер, как и Муссолини, критикует «гниль трусливого буржуазного мира» и «мещанскую жажду удовольствий». Идеологи особой русской цивилизации, повторяющие призывы жить на минимуме материальных благ, не знают, что они дословно повторяют гитлеровскую критику «мещанской жажды удовольствий».

Кстати, все нынешние настроения партии войны, которые озвучил в своих заметках в «ЛГ» Вардан Багдасарян, то есть убеждение, что мы не вернем себе утраченный суверенитет и величие державы, пока не пойдем на откровенное военное противостояние с Западом, очень похоже на настроения Муссолини, который, придя к власти, тоже настаивал на том, что Италия только тогда вернет себе величие Древнего Рима, когда она одержит внушительную победу в кровопролитной войне. И об этом, о близости милитаристских настроений нашей «партии войны» к настроениям фашистов, жаждущих реванша, надо говорить вслух и не бояться, ибо происходящий на национальном уровне отказ от позднесоветского «лишь бы не было войны» возвращает нас не столько в СССР, сколько в Италию и Германию накануне прихода к власти фашистов. Знание об истоках и психологии фашизма нам необходимо, ибо по неведению, ставя во главу угла восстановление национального суверенитета и утраченного великодержавия, мы можем стать на путь фашизма, отвергнутого человеческой историей. Надо знать, что именно эта иррациональная жажда войны, жертв, равнодушие к гибели людей, миллионов людей, как раз и сближало вождей большевизма с вождями фашизма. Сегодня важно знать, что драма европейского ХХ века состоит в том, что многие народы, сначала русские, потом итальянцы и, наконец, немцы, отдали свою судьбу в руки людей с подобными настроениями, в руки людей, жаждущих войны, видящих в ней свое призвание. И здесь нет никакой разницы между жаждой гражданской войны и жаждой войны вообще. Кстати, у Муссолини и Гитлера жажда гражданской войны и войны вообще были слиты воедино.

Ленин призывал к массовому классовому террору, к репрессиям задолго до Первой мировой войны, как только он встал на тропу полного разрыва с так называемым меньшевистским оппортунизмом. Петр Струве, который в начале века, в 1901–1902 годах, сотрудничал с Лениным в социал-демократических кружках Петербурга, уже тогда обнаружил в нем, как он позже писал, склонность к «палачеству». Валентинов порвал с Лениным и ушел к меньшевикам после нескольких месяцев тесного сотрудничества весной 1904 года, когда почувствовал, что Лениным как личностью движет не столько далекий идеал социалистического равенства, сколько жажда борьбы, столкновений, внутренняя неуемная агрессия, требующая самовыражения.

И, действительно, еще не пришел день «кровавого воскресенья» января 1905 года, но Ленин «шаг вперед» в русской социал-демократии связывает прежде всего с «военными временами», с наступающей эпохой «гражданской войны». «Все в мире берется с боя», – настаивает Ленин. «Восстание прекрасная вещь. Мир движется революциями». А потому для него главным врагом является «буржуазный индивидуализм» с его жаждой счастья на этой земле, с его призывами ценить каждую человеческую жизнь. Но уже через год, когда Россия начинает дышать революцией, Ленин дает уже волю своей жажде смерти и видит основную задачу большевистской партии в том, чтобы она научила восставший народ, научила «пролетариат и крестьянство» разделаться со всем, что связано с царизмом «по-плебейски», разделаться с «аристократией и дворянством», царским двором «по-плебейски», «беспощадно уничтожая врагов свободы, подавляя силой их сопротивление». И при этом Ленин все время научает свою партию, что революция не должна оставлять врагов живыми, ибо «после победы революции над контрреволюцией контрреволюция не исчезнет, а, напротив, неизбежно начнет новую, еще более отчаянную борьбу»[30].