Все актуально, все не в бровь, а в глаз, что писали о русском человеке Иван Бунин и Максим Горький в это страшное время начавшейся гражданской войны 1917–1920 годов. Я бы мог до бесконечности проводить параллели между теми угрозами духовному здоровью русского народа, которые называли в цитируемых мной произведениях Иван Бунин и Максим Горький, и теми угрозами существованию России, которые обнаружились во всей страшной красе во время «русской весны». И еще более важно. Накануне столетнего юбилея ленинского Октября важно видеть и знать, что все слабости, особенности русского национального сознания, которые привели к власти большевиков, не только сохранились, но и благодаря семидесятилетнему коммунистическому эксперименту укрепились. Сохранились и укрепились, как свидетельствуют нынешние настроения, прежде всего то, что Николай Трубецкой называл «наследством Чингисхана», то есть «азиатская доблесть смирения». Более двухсот человек погибло над Синаем в результате теракта, последовавшего через несколько дней после начала наших бомбардировок ИГИЛ в Сирии. Но никто никогда и не подумал призвать к ответственности власть, которая не позаботилась о мерах по увеличению безопасности пассажиров, продолжающих летать в страны, в которых существует возможность для терактов ИГИЛ. Народ по традиции терпит все неудобства нарастающей бедности, вызванные откровенными ошибками в нашей внешней политике. Чего стоит только авантюра с созданием Новороссии. Несколько сотен наших добровольцев погибли, как выясняется, только для того, чтобы Ахметов снова стал хозяином Донбасса. Но все молчат. Смирение и терпение для нашего русского человека прежде всего. Хотя гибридная война в Донбассе с самого начала не пользовалась поддержкой большинства населения страны. Ведь всегда поразительная внушаемость русского человека делала его легкой добычей различного рода шарлатанов, обещающих ему в два года построить рай на земле. Кстати, иностранцы, изучающие и описывающие особенности русского человека еще в XIX веке, поражались этой особенности русского человека резко менять свои настроения в зависимости от того, кого они слушают. Поражались этой податливости к механике пропаганды. «Масса нации, – писал еще в 1869 году русский чиновник, немец по происхождению, Винборген, – представляет собой податливый воск, который отлично подойдет для того, чтобы его каждый день заново формировали и переформировывали политические механики… Оттого так трудно определить, какой принцип окажется в основе новой эры»[23].
И когда начинаешь соотносить все то, что писали о слабостях, о пороках русской народной души и пороках ложного русофильства, со страстями, которые вызрели у русского человека вместе с «русской весной», то становится страшно. Получается, что в духовном отношении мы, русские, прожили сто лет, ровно сто лет впустую. Реального оздоровления русской нации за сто лет так и не произошло. У нас так и не произошло отвращения к убийству, к которому призывали и Иван Бунин, и Максим Горький. Ведь вся наша пропаганда военных успехов «бывших шахтеров и трактористов» Донбасса, все эти призывы сбросить на Стамбул атомную бомбу на самом деле были откровенной пропагандой убийства. Негативные моральные и духовные последствия нынешней милитаризации сознания сопоставимы с негативными последствиями милитаризации сознания в России, вызванными войной 1914–1918 годов. А мы сегодня с утра до вечера внушаем русскому народу, что без насилия невозможно сохранить национальное достоинство.
Сознательный патриотизм предполагает право на оппозицию, на критику власти, все то, что сегодня воспринимается как проявление в лучшем случае пораженческих настроений. Вопреки предостережениям Ивана Ильина о том, чего нам не надо делать, нынешний патриотизм как раз и дает о себе знать как «слепое, высокомерное чувство», «вырождается и становится злой и хищной страстью – презрительной гордынею, буйной, агрессивной ненавистью». Как и следовало ожидать, подобная любовь к России, вырастающая из национального высокомерия, не просветляет душу человека, а, напротив, что мы наблюдаем сегодня, ведет к ее одичанию, убивает чувство реальности, желание думать о негативных последствиях наших новых побед. И самое главное и трагичное, что подобное национальное высокомерие убивает желание и способность думать о достоинстве тех, кто стал жертвой наших побед. Нынешний патриотизм начисто убил христианское «не желай другому того, чего себе не желаешь», а может быть, его никогда у нас и не было? Подобная любовь к родине ведет на самом деле не только к дегуманизации сознания многих людей, но и к полному и окончательному расхристианиванию русской души. Мы сегодня, не осознавая того, довершаем дело, начатое безбожной советской властью.
Когда-то, в конце восьмидесятых – начале девяностых, когда я пытался пропагандировать в новой, еще перестроечной России учение о «сознательном», «просвещенном» патриотизме, я был на стороне тех, кто обвинял Толстого в недооценке моральной ценности патриотизма, кто говорил, что «вреден только дутый патриотизм, джингоизм, шовинизм, но что настоящий, хороший патриотизм есть очень возвышенное нравственное чувство, осуждать которое не только неразумно, но преступно»[24]. Под влиянием проповедника русского сознательного патриотизма Петра Струве и Ивана Ильина я написал, правда, уже в нулевые, книгу «Ценности и борьба сознательного патриотизма».
Но сегодня, когда, как я мечтал в девяностые, патриотизм стал у нас новой «русской идеей», я вынужден признать, что правда в споре о русском патриотизме была на стороне Льва Толстого. По крайней мере, у нас в России распространение получает прежде всего казенный патриотизм, который используется «правящими классами» для оправдания своей неограниченной власти над своими подданными, для оправдания своих военных авантюр. Нынешний казенный патриотизм, как и предвидел Лев Толстой, оказался выгоден прежде всего для циников, использующих патриотические страсти для продвижения по службе. Патриотизмом, писал Лев Толстой, люди сами «связывают себя» таким образом, что власть уже может с ними делать все, что ей хочется. Патриотизмом люди «старательно свяжут себя так, чтобы один человек мог со всеми ими делать все, что захочет, потом конец веревки, связывающей их, бросит болтаться, предоставляя первому негодяю или дураку захватить ее и делать с ними все, что ему вздумается»[25].
Правда и русский патриотизм несовместимы
Понятно, что при подобном «веревочном» патриотизме нет места для собственной мысли, поиска правды, нет места для свободы выбора. Честно говоря, пропагандируя многие годы патриотизм, я не осознавал то, что видел Лев Толстой. Да, нигилистическое отношение к своей Родине, смердяковщина аморальны. Но надо учитывать, что в условиях вызванного патриотизмом единения людей становится уже трудно противостоять ошибкам стоящего над нацией лидера. Для созидательного патриотизма необходимо гражданское общество, которого у нас не было и нет. В нынешнем посткрымском патриотизме ненависти к врагам куда больше, чем любви к собственной стране. Характерный для русской культуры поиск истины, правды, справедливости сменился поиском врагов, которые воспринимаются как основной и единственный источник наших бед и страданий. И в результате вместо преображения души – рост злобы, агрессии, недоверия ко всему и всем, и даже к самому себе. В нынешней посткрымской России многие, очень многие теряют веру не только в будущее России, но и в самих себя. Правда о причинах крушений и неудач, которую призывал уважать тот же Иван Ильин, правда о тех чертах национального характера, которые мешали и мешают нам стать вровень с современной европейской цивилизацией, становится не только ненужной, но и главным врагом проснувшегося наконец какого-то странного патриотизма. Правда преследуется как плод «русофобии», как грязное очернительство нашей «святой русской души», как диверсия враждебного нам Запада. Соответственно, те, кому истина дороже возможности сегодня называться «патриотом», кто рискует сегодня вслух сказать о той страшной цене, которую мы платим за возрожденный «державный блеск» посткрымской России, оттесняются на обочину политической жизни как «пятая колонна» или «агенты ЦРУ».
Парадокс в том, что сегодня, в дни державного блеска России, стать сознательным патриотом в точном научном смысле этого слова, то есть думать о причинах наших неудач и искать наши русские слабости, куда опаснее, чем в славные либеральные девяностые, когда тебя отлучали от интеллигентности за то, что ты не соглашался с теми, кто учил Россию, что патриотом могут быть только неполноценные люди, которым «некого и нечего любить».
Отлучение от интеллигентности тебе все-таки ничем серьезным не угрожало, хотя лично я в 1990 году за право пропагандировать сознательный патриотизм Николая Бердяева заплатил потерей места на съезде народных депутатов СССР. Но сегодня попытка оценивать жизнь новой России по гуманистической мерке неизвестно чем может обернуться для тебя.
И самое главное, самое опасное, что заставляет меня вспоминать о болезнях России времен Гражданской войны, что в нынешнем патриотизме ненависти к врагам, особенно к своим бывшим «братьям-украинцам», куда больше, чем любви к своему народу. Нынешние патриоты готовы сжечь в огне мирового пожара не только свою родную Россию, но и все человечество, и только во имя того, чтобы еще раз «ударить по морде зарвавшихся американцев».
Люди, называющие себя патриотами и готовые на все, даже на ядерную войну, лишены не только инстинкта самосохранения, но и самой элементарной заботы о своих детях, о будущем семьи. Сегодня, как и в советское время, любви и заботы о своей армии куда больше, чем заботы о возможности создать нормальную, полноценную жизнь для своих детей. Сегодня, по данным, собранным ВЦИОМ, 49 % россиян, то есть почти половина, готовы отправить своих детей или родственников на фронт, если начнется война. Никогда так, как в наши дни, не была видна традиционная слабость нашего русского национального сознания, отсутствия заботы и интереса к жизни вообще как уникальной, неповторимой ценности. Никогда в посткоммунистической России, как сейчас, не проявлялось нынешнее стремление во всем противопоставить ценность государственного суверенитета ценности человеческой жизни. Понятно, что это оттого, что жизнь человеческая сама по себе и человек сам по себе так и не стали у нас ценностью, как у католических и протестантских народов Европы.
Сердцевиной сознательного гуманного патриотизма, который так и не пришел на смену марксизму-ленинизму в нашей якобы посткоммунистической России, все-таки является убеждение, что человек не может быть средством. Кстати, уже у славянофилов, в частности у Ивана Аксакова, выражен, особенно в письмах отцу, протест совестливого русофила против царствования Николая I, при котором державный блеск империи был построен на муках и крови крепостных. Андрею Тесле в монографии «Последний из отцов» (издательство «Владимир Даль», Москва, 2015) удалось, на мой взгляд, доказать, что в мировоззрении его героя Ивана Аксакова не было ничего, что не было бы откликом на гуманистические ценности Запада. В этой монографии прекрасно показано, что нет никаких базовых русских ценностей, которые бы не были одновременно ценностями западной христианской цивилизации. Речь идет о ценности свободы, достоинства личности, о ценности человеческой жизни, просвещения и даже о ценности гражданского общества и гражданской активности.
Но очередной парадокс нынешнего посткрымского патриотизма состоит в том, что его идеологи, называя себя славянофилами, вступили в смертельную борьбу со всеми вышеназванными ценностями, и прежде всего с ценностью свободы и прав личности. Все они, не буду называть их фамилий, на самом деле они этого недостойны, убеждают с утра до вечера Россию, что она не обретет подлинное достоинство, если не пройдет сразу, целиком через испытания, подобные мукам блокадного Ленинграда. Видит бог, есть что-то изуверское, античеловеческое во всем этом нынешнем посткрымском патриотизме. Проповеди аскетизма, борьбы с «соблазнами сытой жизни» слышны сегодня изо всех щелей нашего единого медийного пространства. К жертвенности призывают простых людей, пенсионеров, которые вынуждены жить на 12 тысяч в месяц, политики, члены правительства, у которых на лице ничего, кроме довольства удобной, комфортной жизнью. Откровенный цинизм какой-то части нашей чиновничьей элиты зашкаливает за все пределы. Министр по туризму, который еще недавно владел коттеджами на Бали, убеждает обедневшую Россию, что море и все эти южные курорты – только во вред русскому человеку. Министр культуры, который вряд ли испытал, что такое бытие «на минимуме материальных благ», советует нашим гражданам забыть о тлетворном Западе и целиком переключиться на старый советский туризм с рюкзаком на плечах по бесконечным просторам России[26].
И, как всегда, цинизм во благо державы соседствует с откровенной ложью во благо той же державной мощи России. Наш спикер парламента принимает гостей из Европы за полных идиотов и говорит им перед телекамерами, что Украина якобы в 1954 году «совершила мирную аннексию русского Крыма». Разве им, этим гостям с Запада, не известно, что в 1954 году не было ни независимой Украины, ни обиженной независимой России, что тогда Хрущев и мысли не мог допустить, что РФ во имя «суверенитета Ельцина от Горбачева» будет разрушать страну, обменивая Крым на право выгнать Горбачева из Кремля? Кстати, ложь сегодня используется для того, чтобы, не дай бог, у русского человека не появилось то, без чего невозможен подлинный патриотизм, то есть чувство личной ответственности за свой политический выбор.
Вот с такого рода патриотизмом мы имеем дело в нынешней посткрымской России. Конфликт с правдой, ложь во имя державного величия, враждебное отношение ко всему, что напоминает о ценностях европейского гуманизма, и прежде всего к свободе, к свободе мысли, страх перед будущим, психология жертвы, осажденной крепости, паранойя поиска врагов, паралич мысли и желания что-то творить, созидать. Терпимости к чужому мнению нет, нет памяти о тех, кто страдал, кто стал жертвой коммунистического великодержавия. Нет понимания, что если мы не можем решить без рек крови и мук человеческих простые школьные задачи модернизации, то, значит, чего-то очень важного не хватает в наших русских мозгах. И самое главное – снова реанимация старого русского «Лес рубят – щепки летят». Я уже не говорю о том, о чем все пишут и говорят: какая-то мутная агрессия, злоба, и при этом поразительное самодовольство и пустое, ни на чем не основанное тщеславие.
Россия не способна расстаться с коммунизмом
Сначала, когда я вынашивал идею этого текста, я исходил из своего прежнего убеждения, что гуманный, сознательный патриотизм не смог утвердиться в посткоммунистической России, ибо крымская эпопея не позволила нам до конца провести декоммунизацию страны. И мы действительно единственная из бывших социалистических стран Европы, которая так и не смогла расстаться с ценностями коммунизма. Я исходил из того, что мы просто из-за своей нерасторопности не сделали того, что можно было при желании, особенно при Ельцине, сделать в короткие сроки. А теперь, когда мы снова превратились в осажденную крепость, понятно, что просто нет условий сделать то, что можно было сделать вчера. Сегодня, когда, по сути, мы вернулись во времена холодной войны, трудно подвергать сомнению все ценности, которые помогли в свое время выжить СССР. Все-таки, что бы ни говорил Лев Толстой, ценности коллективизма, жертвенности во имя общественных целей сохраняют свое значение и для нынешней России. В советском было много и от общечеловеческого. И потому я понимаю, почему сегодня так трудно вести фронтальное, жесткое наступление на все ценности советской эпохи. В условиях возрождения мобилизационного сознания становится трудно критиковать мобилизационную экономику. Трудно критиковать сегодня Сталина, который теперь уже полностью и окончательно ассоциируется с главной русской победой – победой 1945 года.
Трагедия нынешней ситуации состоит в том, что гуманизм и мобилизационная психология несовместимы. В условиях «осажденной крепости» нет подлинных демократических свобод, которые на самом деле являются условием формирования полноценного, очеловеченного патриотизма.
Но я теперь начинаю все больше осознавать, что главным препятствием на пути полного и окончательного преодоления коммунистической идеологии все же является не столько особенность нынешнего момента, сколько особенности нашего русского национального сознания, идеология и психология осажденной крепости. Я думаю, что главным препятствием на пути преодоления коммунистических ценностей, и прежде всего учения о классовой морали, о том, что во имя победы коммунизма все позволено, является все же наше не вполне развитое христианское сознание. В подлинно христианской стране не только никогда не появился бы Сталин, убивший миллионы людей, но и никогда бы он, этот злодей, не пользовался массовой любовью народа. Об этом стоит подумать нашим многочисленным сталинистам. В нашем православии все-таки нет чего-то главного, нет подлинной любви к ближнему. По этой причине большевики легко развязали братоубийственную войну, по этой причине мы сегодня так и не научимся осуждать вождей большевизма как откровенных преступников. На самом деле гуманизм великой русской культуры абсолютно нетипичен для обычного народного сознания. Простые русские люди, как правило, за редким исключением, не могут дать исчерпывающую моральную оценку историческому деятелю, не могут понять, что человек, совершивший преступление, даже если он руководитель страны, все равно является преступником, несмотря на его личные качества и былые заслуги. У нас нет понимания, что преступление, измена христианскому «не убий», тем более убийство во имя политической корысти, из-за чувства мести, ревности, сразу же переводит любого человека, независимо от его положения, в разряд преступников. А он, нынешний русский человек, обязательно скажет, что нет, нельзя так говорить о Сталине, что надо все высчитывать, соотносить: сколько у него хорошего, сколько у него плохого. Евразийцы говорили, что это в русском человеке дает о себе знать откровенное наследство туранской, монгольской психологии. Несомненно, у тюрков жизнь человеческая ценилась меньше, чем у европейцев, особенно после эпохи Возрождения. Не знаю, но я обратил внимание, что, как правило, люди, принадлежащие к мусульманской культуре, на дух не выносят какую-либо критику Сталина. Исключение, конечно, только чеченцы и ингуши, балкарцы, крымские татары, которые были жертвами его репрессий. Но в целом, на мой взгляд, именно туранское наследство русской психологии, своеобразие нашего православия мешает нам до конца перейти на последовательную христианскую гуманистическую оценку преступности большевистской идеологии, учения о классовой борьбе. Нет на самом деле в современной России места не только для подлинного христианства, для ценностей европейского гуманизма, но даже для нашей родной, великой русской литературы, великой религиозной философии начала ХХ века. Ведь совсем не случайно книги о Сталине пользуются, особенно у новой, молодой России, куда большей популярностью чем, к примеру, дневники Толстого, Достоевского.
И, я думаю, совсем не случайно Путин в последнее время вдруг коренным образом меняет свое отношение к ценностям коммунизма. Еще недавно, в речи на Бутовском полигоне в 2007 году, он называл эти идеалы коммунизма не только пустыми, но и кровожадными, ибо они были поставлены советской властью «выше основных ценностей – человеческой жизни, ценности прав и свобод человека», ибо они привели «к трагедии колоссальной – сотни тысяч, миллионы человек погибли». А сейчас Путин признается в якобы своей давней любви к этим якобы «пустым и кровожадным идеалам», сейчас якобы беда России не в коммунистических идеалах, а в Ленине, который якобы не так их воплощал в жизнь. С точки зрения истории марксизма-ленинизма все, что говорит Путин о якобы извращении Лениным идеалов коммунизма, – это полный абсурд, но, наверное, с позиции нынешних настроений – большая политика.