Тем временем революция расползалась по стране. Хорошие новости приходили из Москвы, где, как выразился один очевидец, «все шло как по часам».
Вести о распространении революции прилетали из городов по всей стране; движение охватило всю Россию. Тем более следовало поспешить с формированием нового правительства. К вечеру 1 марта Временный комитет торопливо вносил последние поправки в манифест Временного правительства, который предполагалось опубликовать на следующий день. Мы в тот момент были заняты организацией министерств. Вопрос о верховной исполнительной власти не стоял в повестке дня, поскольку большинство в думском Временном комитете по-прежнему считало делом решенным, что великий князь Михаил Александрович будет объявлен регентом до совершеннолетия наследника Алексея.
Но в ночь с 1 на 2 марта почти единодушно было принято решение, что вопрос о будущем государственном строе будет решен Учредительным собранием. Таким образом, монархия навсегда упразднялась и сдавалась в архив истории.
Первое официальное заявление Временного правительства стало темой для бурных дискуссий. По некоторым вопросам не наблюдалось ни малейшего единодушия. Представители Временного комитета и Совета препирались по поводу прав солдат, и этот пункт первоначального проекта, предложенного Советом, пришлось изменить. Каждый параграф вызывал резкие возражения, хотя о войне в них даже не упоминалось. Поразительно, но такой первостепенный и наболевший вопрос, как война, даже не рассматривался при обсуждении статуса будущего правительства. В отношении войны правительство получало полную свободу действий и не брало на себя никаких формальных обязательств. Однако впоследствии ни один другой вопрос не становился причиной для столь ожесточенных нападок на Временное правительство со стороны левых.
Еще более поразительным может показаться то, что в этом самом первом документе правительства никак не упоминалась насущная потребность в аграрной реформе. Он вообще был сформулирован в таких общих словах, что не вызывал у меня особенного энтузиазма. Тем не менее, несмотря на то, что с момента своего создания правительство выполняло все свои обязательства и даже приняло амбициозную программу аграрной и рабочей реформы, левые продолжали обвинять нас в невнимании к нуждам крестьян и рабочих и тем самым сеяли в массах семена недоверия.
Наконец, состав кабинета определился. Многие члены Думы считали важным, чтобы я получил пост в правительстве, и впоследствии я узнал, что некоторые кандидаты на министерские должности давали согласие лишь при условии моего участия в кабинете.
В ту ночь 1 марта, которая стала наивысшей точкой этих незабываемых дней, я был близок к полнейшему истощению. Начало сказываться чрезмерное напряжение предыдущих двух дней, а мне еще предстояло найти решение сложной дилеммы. Даже большинство членов Совета считало разумным мое вхождение в правительство, и я понял, что, если в него не будет включен представитель Совета, правительство не получит широкой народной поддержки. Поэтому я оставался тверд в своем решении и не отказался от него, даже когда Чхеидзе наотрез отказался от портфеля, оставив меня в правительстве в полной изоляции.
В конце концов, не в состоянии ничего придумать, на рассвете я решил отправиться домой. Было непривычно идти по знакомой улице без обычного эскорта агентов секретной полиции, проходить мимо часовых и смотреть, как над зданием жандармерии, где меня допрашивали в 1905 г., все еще поднимаются огонь и дым.
Лишь когда я оказался дома, недавние события навалились на меня всей тяжестью. Часа два или три я пролежал в состоянии близком к опьянению. Затем внезапно меня осенило – я нашел решение проблемы. Надо немедленно по телефону дать согласие принять пост в правительстве, а позже отстаивать его на общем заседании Совета. И пусть Исполком и члены Совета обсуждают потом этот вопрос. Как ни странно, на мое решение пойти против воли Исполкома в значительной мере повлияла мысль об арестантах в Правительственном павильоне. Если какой-либо министр из «Прогрессивного блока» и мог уберечь их от ярости толпы и избавить революцию от кровопролития, так только я.
Я позвонил во Временный комитет и сообщил Милюкову о своем решении. Похоже, он обрадовался и тут же поздравил меня, но то, как воспримет эту новость Совет, все еще оставалось для меня загадкой.
Вернувшись в Думу, я обнаружил, что мое решение стало предметом для оживленной дискуссии, так как в реакции Совета никто не был уверен. Я направился прямо в Исполнительный комитет, где меня встретили угрюмо. Пленарное заседание было в разгаре, и я заявил, что немедленно отправляюсь на него и объясню свой шаг. Члены Исполнительного комитета пытались разубедить меня, но я не соглашался с ними, так как не желал откладывать это дело.
В соседней комнате Стеклов, член Исполнительного комитета, докладывал Совету о своих переговорах с Временным комитетом по поводу формирования правительства. Как только он закончил, председательствовавший Чхеидзе объявил, что дает мне слово. Я забрался на стол, начал речь и вскоре понял, что меня слушают одобрительно. Достаточно было взглянуть на лица собравшихся, посмотреть им в глаза, чтобы понять – они на моей стороне. Я сообщил им, что пришел сюда как министр юстиции нового правительства и что больше не могу ждать одобрения Совета. И вот я здесь, заявил я, и жду от вас вотум доверия. Окончание моей речи потонуло в громовых аплодисментах.
Едва я соскочил со стола, делегаты Совета подняли меня на плечи и пронесли через Думу до самых дверей Временного комитета. Я чувствовал себя победителем. Я преодолел абсурдное вето Исполнительного комитета и был уверен, что другие последуют моему примеру и постепенно будет сформировано коалиционное правительство. Но посреди оваций я понял, что предводители Совета постараются отомстить – и действительно, вскоре началась яростная кампания против меня, против моего влияния и авторитета в массах.
Утром 2 марта Милюков, объявляя толпе в Екатерининском зале о составе Временного правительства, сообщил, что великий князь Михаил Александрович станет регентом и что решено создать в России конституционную монархию. Заявление Милюкова вызвало бурю негодования всех солдат и рабочих, собравшихся в Таврическом дворце.
Исполнительный комитет поспешно созвал специальное заседание, на котором меня подвергли пристрастному перекрестному допросу. Но я не позволял втянуть себя в дискуссии и лишь отвечал:
– Да, такой план есть, но он никогда не будет исполнен. Это просто невозможно, так что нет никаких причин для тревоги. Со мной по вопросу о регентстве не советовались, и я не участвовал в дискуссиях. В качестве крайней меры я могу потребовать от правительства, чтобы оно выбирало между отказом от этого плана и моей отставкой.
Вопрос о регентстве не беспокоил меня ни в малейшей мере, но передать свою уверенность другим оказалось затруднительно, и Исполнительный комитет решил вмешаться в это дело. Он намеревался отправить к царю собственную делегацию, а если это не получится, не позволить другим делегатам выехать из города. Но из этих планов ничего не вышло, и около 4 часов дня делегация от Временного комитета Думы в составе Гучкова и Шульгина отбыла в Псков требовать от царя отречения.
В ожидании вестей от Гучкова и Шульгина следовало заняться многими другими вопросами. В Думе имелась собственная телеграфная контора, и тем же вечером я разослал из нее свои первые приказы в качестве министра юстиции. В первой телеграмме прокурорам по всей стране требовалось освободить всех политических заключенных и передать им приветствия от нового революционного правительства. Во второй телеграмме, отправленной в Сибирь, приказывалось немедленно освободить из ссылки Екатерину Брешковскую, «бабушку русской революции», и со всеми должными почестями отправить ее в Петроград. В аналогичных телеграммах я потребовал освобождения пятерых социал-демократов – депутатов Четвертой Думы, приговоренных к ссылке в 1915 г.
Тем временем очень серьезная ситуация сложилась в Хельсинки: в любой момент ожидалось уничтожение флота и расправа над офицерами. Меня срочно вызвали в Адмиралтейство, чтобы по телефону вести переговоры с представителем матросов. В ответ на мои призывы этот человек обещал сделать все, чтобы успокоить моряков, и убийство офицеров было предотвращено. В тот же вечер делегация, в которую входили представители всех партий, отправилась в Хельсинки, чтобы постараться восстановить порядок. Какое-то время эта военно-морская база больше не доставляла беспокойства. Однако 4 марта адмирал Непенин был убит каким-то штатским, который оказался немецким агентом.
События в Кронштадте, упомянутые в главе 14, в действительности произошли 27 февраля, но вести о них дошли до нас существенно позже.