Поворотный пункт в Российской истории. Февральская революция
Глава 13
Судьбоносные дни
Примерно в 8 часов утра в понедельник 27 февраля 1917 г. меня разбудила жена. Она сказала, что только что звонил Некрасов и сообщил о том, что сессия Думы прервана, что восстал Волынский полк и что меня просят срочно прибыть в Думу. Несмотря на то что политическая ситуация в последние дни становилась все более зловещей и непредсказуемой, прошло несколько секунд, прежде чем я осознал весь смысл некрасовских известий. Сцена для развязки трагедии давно была готова, но, как часто бывает в подобных случаях, произошедшее стало для всех полной неожиданностью.
Однако я очень скоро понял, что час наконец пробил.
Я быстро оделся и сразу же отправился в Думу, до которой от моего дома было 5 минут ходьбы. Сперва я думал только о том, что работу Думы следует продолжить любой ценой и что нужно наладить тесные контакты между Думой и вооруженными силами.
Оказавшись в Думе, я немедленно направился в Екатерининский зал, где уже находились Некрасов, Ефремов, Вершинин, Чхеидзе и некоторые другие депутаты оппозиции. Они согласились с моим предложением о том, что необходимо провести официальное заседание Думы. Некрасов сказал мне, что Родзянко разослал телеграммы царю в могилевскую Ставку и командующим фронтами, оповещая их о нарастании беспорядков в Петрограде.
Накануне председатель Государственной думы отправил следующую телеграмму царю в Ставку:
«Положение серьезное. В столице анархия. Правительство парализовано. Транспорт, доставка продовольствия и топлива пришли в полное расстройство. Растет общественное недовольство. На улицах идет беспорядочная стрельба. Части войск стреляют друг в друга. Необходимо немедленно поручить лицу, пользующемуся доверием страны, составить новое правительство. Медлить нельзя. Промедление подобно смерти. Молю Бога, чтобы в этот час ответственность не была возложена на монарха».
27 февраля Родзянко послал царю телеграмму следующего содержания:
«Занятия Государственной думы указом Вашего Величества прерваны до апреля. Последний оплот порядка устранен. На войска гарнизона надежды нет. Запасные батальоны гвардейских полков охвачены бунтом… убивают офицеров. Примкнув к толпе и народному движению, они направляются к дому Министерства внутренних дел и Государственной думе. Гражданская война началась и разгорается. Повелите немедленно призвать новую власть на началах, доложенных мною Вашему Величеству во вчерашней телеграмме. Повелите отмену вашего высочайшего указа вновь созвать законодательные палаты. Возвестите безотлагательно высочайшим манифестом. Государь, не медлите. Если движение перебросится в армию, восторжествует немец и крушение России, а с ней и династии неминуемо. От имени всей России прошу Ваше Величество об исполнении изложенного. Час, решающий судьбу вашу и Родины, настал. Завтра может быть уже поздно. Председатель Государственной думы
Покидая утром квартиру, я позвонил нескольким друзьям с просьбой направиться в казармы мятежных полков и постараться убедить войска прийти к Думе.
За несколько дней до революции депутаты, наконец, поняли, что левое крыло Думы – единственная группа, знакомая с настроениями масс и имеющая представление о том, что происходит в городе. И действительно, мы очень успешно наладили разведку и сбор новостей по всей столице – каждые 10–15 минут нам по телефону сообщали о последних событиях. Как только я появился в зале, меня окружили и засыпали вопросами. Я сообщил, что восстание охватило весь город, что мятежные войска направляются к Думе и что, на мой взгляд, началась революция. Я заявил, что наш долг как представителей народа – приветствовать восставших и встать вместе с ними на защиту общего дела.
Известие о том, что к Думе идут солдаты, сперва вызвало у депутатов тревогу, но вскоре это чувство было позабыто – все с нетерпением ждали их появления.
Тем временем солдаты одного полка за другим начали без офицеров выходить на улицы. Одних офицеров поместили под арест, а некоторых убили. Другие предпочли скрыться, покинув свои части перед лицом явной враждебности и недоверия со стороны рядовых. К войскам повсюду присоединялись гражданские лица. В город из предместий толпами подходили рабочие, кое-где слышалась ожесточенная перестрелка. Вскоре поступили сообщения о столкновениях с полицией. Пулеметы полиции стреляли по толпе с крыш и с колоколен[63]. Какое-то время казалось, что толпы людей на улицах не имеют какой-либо ясной цели, и на этом этапе было трудно понять, в какую сторону повернут события. Однако одно было очевидно: правительство собирается воспользоваться растущими беспорядками в собственных бесчестных целях. Все полагали, что голодные бунты, разложение войск и «нелояльность» Думы станут для клики Протопопова предлогом для того, чтобы начать открытую подготовку к заключению сепаратного мира с Германией.
Некрасов, Ефремов, Чхеидзе и я, как представители левой оппозиции, на Совете старейшин предложили немедленно открыть официальное заседание Думы, проигнорировав царский указ. Большинство, включая Родзянко и, как ни странно, Милюкова, выступило против. Никакие аргументы не помогали. Несмотря на все преступные и безрассудные действия правительства, большинство депутатов по-прежнему жило вчерашним днем. Совет старейшин отклонил наше предложение и решил, как планировалось первоначально, провести «неофициальное заседание». И в политическом, и в психологическом плане это означало закрытое совещание группы частных лиц, в которую входили многие влиятельные и высокопоставленные люди, но тем не менее остававшиеся лишь частными лицами. Следовательно, такое заседание не получило бы никакого официального признания.
Неготовность Думы созывать официальное заседание была равносильна политическому самоубийству в тот самый момент, когда Дума пользовалась наивысшим авторитетом и в народе, и в армии и могла извлечь из него далекоидущие выгоды. Тем самым демонстрировалась слабость Думы, отражавшей главным образом лишь узкие интересы верхнего слоя общества, что неизбежно ограничивало ее способность выражать настроения страны в целом. Не сумев взять в свои руки инициативу, Дума стала неофициальной организацией наравне с Советом рабочих депутатов, который тогда как раз создавался. На следующий день, осознав свою ошибку, Родзянко попытался вернуть Думе официальный статус. Но было слишком поздно. К тому моменту в столице существовало уже два органа власти, и оба своим возникновением были обязаны революции. Ими являлись Дума, на неофициальном заседании назначившая Временный комитет в качестве временного руководящего органа, и Совет рабочих депутатов во главе с Исполнительным комитетом.
Не припомню всех вопросов, обсуждавшихся в то утро понедельника на Совете старейшин, а затем и на неофициальном заседании, которое проходило с 12 до 2 часов дня; однако на нем было принято решение создать Временный комитет, наделенный неограниченными полномочиями. В состав комитета вошли Родзянко, Шульгин, Милюков, Львов, Чхеидзе, Некрасов, Караулов, Дмитрюков, Ржевский, Шидловский, Энгельгардт, Шингарев и я. Таким образом, в комитете были представлены все партии, кроме крайне правых. Депутаты от этих партий, еще совсем недавно державшиеся крайне вызывающе, неожиданно исчезли со сцены.
В час дня солдаты все еще не прибыли, и, когда наконец из вестибюля кто-то крикнул мне, что они показались, я поспешил к окну, с трудом поверив этому известию.
Из окна я увидел солдат – окруженные гражданскими лицами, они выстроились на противоположной стороне улицы. Было ясно, что они неуютно себя чувствуют в непривычной обстановке; без своих офицеров они казались растерявшимися.