Судя по всему, Протопопов страдал от неизлечимой венерической болезни и долгие годы лечился у доктора Бадмаева. Именно в доме Бадмаева он познакомился с Распутиным, который без труда подчинил себе человека с расстроенной психикой, хотя Протопопов изо всех сил старался скрыть дружбу с Распутиным. Однако, похоже, эта дружба расцветала, и в «маленьком домике» Анны Вырубовой Распутин представил Протопопова царице, которую тот очаровал. Она-то и предложила впоследствии его кандидатуру на должность министра внутренних дел. Насколько я знаю, немногие из членов Думы были в курсе дела, а те, кто знали, предпочитали хранить молчание.
Протопопов был не первым министром, получившим свою должность благодаря Распутину. Но он стал первым членом Думы, принявшим назначение, не уведомив сперва своих коллег. Через несколько дней после назначения он пытался убедить Родзянко и других членов Прогрессивного блока в своих благих намерениях, но это ему не удалось. В начале октября произошел окончательный разрыв, и двери Думы перед новым министром внутренних дел закрылись навсегда.
В Думе было известно о готовящемся императорском указе о назначении генерала Курлова на пост товарища министра внутренних дел. Генерал Курлов был не кем иным, как «главным виновником в смерти Столыпина», как выразился в беседе с зятем Столыпина главный военный прокурор. В той же беседе прокурор сказал также, что «по указанию царя расследование по делу Курлова прекращено». Поэтому неудивительно, что предполагавшееся назначение генерала вызвало в Думе бурю возмущения. От имени всех членов Думы, за исключением ультраправых, Родзянко предупредил Протопопова, что за назначением Курлова последует публикация всех подробностей об убийстве Столыпина, включая и роль, которую при этом сыграл Курлов. Шульгин, очень уважаемый человек, отличавшийся неподкупной честностью, готов был подтвердить их достоверность. Указ не был подписан, но Курлов остался «тайным» заместителем Протопопова и неофициально заведовал департаментом полиции. Познакомившись в доме тибетского доктора, они хорошо знали друг друга.
Назначение Курлова, пусть и неофициальное, вскоре принесло свои плоды. Примерно в середине ноября, как раз в то время, когда царь обдумывал кандидатуру Маклакова как преемника Протопопова, ко мне по конфиденциальному делу пришел мой друг, профессор В.Н. Сперанский. Он спросил меня, не хотел бы я встретиться с сенатором С.Н. Трегубовым, только что прибывшим из Ставки в Могилеве. Встреча должна была состояться в полной тайне на квартире его отца, доктора Сперанского, возглавлявшего медицинский департамент в Министерстве двора. Я знал Трегубова еще с гимназических дней в Ташкенте, где он был прокурором окружного суда, и всегда уважал его за то, что тот исполнял свои обязанности в соответствии с голосом совести, а не указами Щегловитова. Встреча состоялась через несколько дней. Когда мы остались вдвоем, Трегубов сообщил, что в Ставке очень обеспокоены полученной от военной разведки информацией об усилившейся активности немецких агентов среди петроградских рабочих.
– Мы знаем, – добавил он, – что вы в своей политической работе установили контакты с представителями рабочих, и хотели бы ознакомиться с вашим мнением по этому вопросу.
Я сказал ему, что у меня нет достоверной информации о деятельности немецких агентов, но я с большим удовольствием обсужу с ним эту тему. Кроме того, я прибавил, что хочу разделить с ним мое беспокойство по поводу отношения департамента полиции к глубокому расколу в рядах рабочих по вопросу о военной пропаганде.
– Что именно вы имеете в виду? – спросил он.
– Из личных наблюдений и из разговоров с рабочими я пришел к выводу, что по какой-то причине департамент полиции не обращает внимания на подрывную деятельность, ведущуюся среди заводских рабочих пораженцами, которые действуют в соответствии с пресловутыми «тезисами о войне», присланными в Россию Лениным. Я бы посоветовал вам как можно скорее начать расследование действий департамента полиции. Вероятно, лучше всего это сделать, создав сенатскую комиссию.
В обоснование своих подозрений я сообщил ему о нескольких случаях, когда охранка после политических митингов задерживала не тех ораторов, каких следовало бы. Агитаторы-пораженцы безнаказанно уходили после того, как призывали рабочих бастовать в знак протеста против империалистической войны, а тех, кто выступал за работу на благо обороны страны, арестовывали. Совершенно очевидно, что агенты охранки, несомненно выполняя инструкции свыше, не проявляли никакого интереса к агитаторам-пораженцам. Такое необъяснимое поведение прибавляло достоверности ходившим среди рабочих слухам об «измене наверху».
Закончив наш конфиденциальный разговор, мы вернулись в гостиную, где нас ждал хозяин. После нескольких общих фраз я покинул дом с тяжелым сердцем. У меня не было сомнений, что Трегубов передаст суть нашего разговора нужным людям. Однако, к сожалению, из этого ничего не вышло, и Курлов оставался на своей ответственной должности.
«Во второй половине ноября, – писал Протопопов незадолго до своей смерти, – начало выкристаллизовываться рабочее движение. То там, то тут в разных районах города вспыхивали стачки… Мы были вынуждены разработать план для подавления рабочего движения на случай, если оно начнет распространяться и приобретать насильственный характер». В качестве первого шага в этом направлении он провел совещание с генералом Балком, градоначальником Петрограда, и попросил его доложить о положении в городе. К своему удивлению, Протопопов узнал, что с целью планирования совместных действий армии и полицейских подразделений на случай беспорядков в столице создана военная комиссия во главе с генералом Хабаловым, в которую вошли представители департамента полиции. Хотя градоначальник подчинялся Министерству внутренних дел, министр не имел обо всем этом ни малейшего понятия. Пока разрабатывался детальный план по введению в столицу войск с пулеметами для содействия петроградской полиции, министр внутренних дел наращивал усилия в борьбе с Союзом земств и Союзом городов, а также с кооперативными и общественными организациями. С другой стороны, департамент полиции почти открыто поддерживал пропаганду большевистских пораженческих организаций, подстрекавших рабочих на забастовки. После назначения 1 января 1917 г. Щегловитова председателем Госсовета Протопопов открыто занял непримиримую позицию в отношении Думы.
Очевидно, что второй пункт в записке Римского-Корсакова выражал политику самого царя, главным инструментом которой служил Протопопов. Я должен подчеркнуть, что это была именно личная политика царя, а не правительства, как такового. Все члены Совета министров, включая и его председателя, князя Голицына, противостояли той линии, которую вел полубезумный Протопопов, и старались сохранять если не дружественные, то хотя бы корректные отношения с Думой и общественными организациями, работающими на благо национальной обороны. Чтобы предотвратить прямое столкновение Протопопова с Думой, князь Голицын перенес продолжение думской сессии с января на февраль и трижды по разным случаям умолял царя сместить Протопопова. Он указывал на его «полную неосведомленность в делах министерства и незнакомство с очень сложной машиной Министерства внутренних дел», что Протопопов «вреден и не сознает того положения, которое он создал». Царь отвечал уклончиво, но под нажимом Голицына наконец сказал:
– Я долго думал и решил, что пока
С первого взгляда кажется, что нерешительность царя в отношении Протопопова противоречила его прежнему стремлению назначить на его место Маклакова. Единственное логичное объяснение состоит в том, что царь, по всей видимости, после смерти Распутина счел Протопопова «безвредным», то есть неспособным проводить линию на сепаратный мир. Хотя император наверняка прекрасно знал, что Щегловитов и Протопопов выступают именно за такую политику, это его не сильно беспокоило, пока они оба в духе его собственных грандиозных планов продолжали противодействовать работе Думы и всех общественных организаций.
В январе 1917 г. план по переброске в Петербург войск и полиции был готов. Все армейские соединения и полицейские подразделения, а также отряды жандармов отныне подчинялись офицерам штаба, специально назначенным в каждое из шести подразделений, которыми руководил начальник городской полиции. В случае беспорядков первой должна была действовать полиция, далее – казаки, а если бы ситуация того потребовала, то на подмогу бы пришли войска с пулеметами. Партия пулеметов, присланных из Великобритании через Петроград, специальным приказом была задержана и передана в распоряжение градоначальника.
Такой план обращения со столицей как с оккупированным городом был абсурдным, и это заранее обрекало его на провал. Царь, встревоженный разговором с Протопоповым, когда последний выразил сомнения в надежности размещенных в Петрограде резервных полков, вызвал на совещание генерала Хабалова. Выслушав его доклад, он немедленно приказал генералу Гурко[58] вернуть в петроградские казармы – якобы на отдых – два гвардейских кавалерийских полка и полк уральских казаков. Протопопова решение царя очень обрадовало.
Тем временем генерал Курлов с помощью агента-провокатора нашел предлог для налета на Центральный военно-промышленный комитет. 26 января 1917 г. были арестованы все члены Рабочей группы, за исключением полицейского агента Абросимова. Таким образом был уничтожен центр патриотического «оборонческого» движения среди рабочих.
Та же судьба постигла группировки рабочих-«оборонцев» в Москве и губерниях. 31 января по всей столице прошли массовые демонстрации и забастовки и было решено, что настало время для начала военных операций против населения, к которым призывалось в записке Римского-Корсакова. Но попытка уничтожить «оборонческое» рабочее движение привела к беспрецедентной вспышке негодования среди народа, который увидел в этом верный признак того, что царь втайне стремится к заключению сепаратного мира с Германией. Даже поспешно вызванные отряды кавалерии не спасли положения.
В ходе последнего разговора с Протопоповым 22 февраля царь попросил его покинуть гостиную царицы для беседы с глазу на глаз. Голосом, в котором слышалась тревога, Николай II сообщил Протопопову, что генерал Гурко самым возмутительным образом не выполнил его приказ и вместо подразделений лейб-гвардии, о которых его просили, отправил в Петроград морскую гвардию. Моряками командовал великий князь Кирилл – как и большинство великих князей, заклятый враг царицы[59]. Однако император сказал Протопопову, что решил немедленно отправиться в Ставку, чтобы лично проследить за отправкой необходимых частей в столицу и принять дисциплинарные меры в связи с поведением генерала Гурко. Протопопов заклинал царя не задерживаться в Ставке более того, чем абсолютно необходимо, и получил от него обещание вернуться через восемь дней.
Перед отъездом царь подписал один указ об отсрочке, а другой – о роспуске Думы, не проставив на них даты, и вручил эти документы князю Голицыну и Протопопову.