В конце 1915 г. я тяжело заболел и был вынужден провести несколько месяцев в санатории в Финляндии, где подвергся серьезной операции. Прошло семь месяцев, прежде чем удалось вернуться в Петроград. Однако в столице я пробыл недолго, поскольку почти сразу же пришлось ехать в Туркестан для расследования первого крупного восстания местного населения. Поводом для этого бунта стал абсурдный приказ Штюрмера о призыве 200 тысяч местных жителей для рытья траншей на фронте. Мусульманское население не подлежало даже воинскому призыву, не говоря уже о принудительных работах. Более того, приказ вступал в силу в самый разгар сбора хлопка, и, что хуже всего, мелкие чиновники злоупотребляли своей властью, за взятки освобождая от призыва сыновей богатых баев. Немецкие и турецкие агенты, центром активности которых служила Бухара, не преминули воспользоваться возмущением местного населения, чтобы разжечь пожар.

Я вернулся в Петроград на третьей неделе сентября. Только что был назначен новый министр внутренних дел. Выбор пал на Александра Протопопова, бывшего вице-председателя Думы. Всего за несколько месяцев этот человек, фактически ставший последним министром внутренних дел Российской империи, сумел навлечь на себя гнев и ненависть всей страны.

Вскоре после моего возвращения вожди «Прогрессивного блока» провели секретное совещание, на котором одобрили план по свержению правящего монарха путем дворцового переворота и замены его 12-летним наследником Алексеем, регентом при котором предполагалось сделать великого князя Михаила Александровича.

История этого малоизвестного заговора раскрывается в мемуарах его организатора Александра Гучкова, опубликованных вскоре после его смерти в 1936 г.[49] Я с самого начала знал об этом плане и должен сказать, что рассказ Гучкова несколько смягчен. В сентябре Гучкова пригласили на тайную встречу ряда руководителей «Прогрессивного блока» в квартире видного независимого либерала Михаила Федорова. Среди присутствовавших были Родзянко, Некрасов и Милюков. Целью встречи было обсуждение возможных мер перед лицом того факта, что Россия стояла на грани всенародного восстания. Все согласились с тем, что «Прогрессивный блок» должен немедленно ликвидировать угрозу революции снизу. Наибольший интерес представляют замечания Милюкова, считавшего, что долг блока – не принимать участия в восстании, а дожидаться его результатов. Милюков предвидел два возможных исхода: либо верховная власть вовремя опомнится и пригласит блок сформировать правительство, либо победит революция, и победители, несведущие в государственных делах, попросят блок от их имени управлять страной. В поддержку своего мнения он ссылался на французскую революцию 1848 г.

В ответ на эти несколько кабинетные рассуждения Гучков усомнился в том, что народ, совершивший революцию, передаст власть кому-либо другому. По его мнению, ни один революционер не стал бы так поступать. Учитывая это обстоятельство, блок сам должен сделать первый ход, сместив правящего монарха. Как утверждает Гучков, совещание на этом и закончилось. Согласно Милюкову, на этой встрече стало ясно, что Гучков собирается организовать переворот, и поэтому вожди «Прогрессивного блока» пустились в дискуссию о том, кто должен войти в состав нового правительства. Многие из тех, кто были намечены на участие в революционном правительстве при регенте, впоследствии вошли в состав Временного правительства.

Далее Гучков в своих мемуарах говорит, что после этого с ним случился сердечный приступ и он был вынужден перейти на постельный режим. Во время болезни его навестил вице-председатель Думы Некрасов, спросивший, действительно ли тот замышляет переворот. Гучков ответил, что думал над этой идеей, и тогда они решили создать «ячейку», в которую собирались включить Терещенко, в то время – вице-председателя Центрального военно-промышленного комитета, а также князя Вяземского. Всю ответственность за разработку и исполнение плана Гучков возлагал на себя, чтобы не подвергать риску других руководителей блока, которые присутствовали на том совещании, особенно Родзянко. Однако, согласно моим сведениям, решение совершить переворот Гучков принял не в одиночку, а в согласии с другими лидерами блока.

Тем временем замышлялся и другой заговор, исполнение которого намечалось на 15–16 ноября в царской Ставке. Вся инициатива по его проведению принадлежала князю Львову и генералу Алексееву. Они решили покончить с влиянием царицы на царя, поскольку через нее осуществлялось давление распутинской клики на императора. В назначенный час Алексеев и Львов надеялись убедить царя отослать императрицу в Крым или в Англию.

Думаю, что это было бы наилучшим решением проблемы, поскольку все, кто наблюдал за царем в Ставке, отмечали, что в отсутствие императрицы его покидало напряжение и он куда охотнее прислушивался к доводам разума. Если бы план удался и если бы царь остался в Ставке под благотворным влиянием генерала Алексеева, возможно, он бы стал совершенно другим человеком. К несчастью, Алексеев на первые две недели ноября слег в постель, после чего отправился лечиться в Крым и вернулся лишь за несколько дней до свержения монархии. Мне обо всем этом рассказал мой друг В. Вырубов, родственник и близкий сотрудник Львова, который в начале ноября посетил Алексеева, чтобы узнать точную дату операции. Генерал Алексеев, также прекрасно его знавший, был человеком осторожным, в чем я сам впоследствии убедился. Не говоря ни слова, он поднялся из-за стола, подошел к настенному календарю и начал отрывать один листок за другим, пока не дошел до 16 ноября. Но в тот день он уже находился в Крыму. Во время лечения его посетили несколько участников гучковского заговора, стремившиеся заручиться у него одобрением готовившегося переворота, но Алексеев наотрез отказался. Естественно, о подготовке к перевороту было известно лишь его непосредственным участникам; в конце концов, важнейший принцип любого заговора – чтобы ни один заговорщик не знал больше того, чем ему положено знать по плану. Вожди «Прогрессивного блока» знали лишь то, что подготовка идет полным ходом, и соответственно готовили свои планы. Мы, руководители масонской организации, также знали о заговоре, хотя не были в курсе всех подробностей, и тоже готовились к решающему моменту. Эта подготовка завершилась созданием информационного центра левых партий с целью постепенно подготовить людей к известиям о результатах переворота и обеспечить с их стороны его поддержку или по крайней мере нейтралитет.

Чтобы лучше понять, какая атмосфера царила на заключительной сессии Думы, которая проходила с 1 ноября 1916 г. по 26 февраля 1917 г, следует иметь в виду, что в первую очередь все ждали вестей о дворцовом перевороте. Рядовые члены политических партий, конечно, точно не знали о готовящемся путче, но скрытые намеки на него содержались в речах тех, кто располагал точными сведениями и видел, куда ведет страну политика царского кабинета, в котором не последнюю роль играл Протопопов.

В начале января 1917 г. в Петроград с группой своих офицеров прибыл А.М. Крымов, известный генерал, командовавший 3-м кавалерийским корпусом на Юго-Западном фронте. Родзянко организовал у себя на квартире встречу с ним, на которую были приглашены и вожди «Прогрессивного блока».

На этом собрании генерал Крымов от имени армии призвал Думу немедленно совершить переворот, утверждая, что иначе войну не выиграть. Это было откровенное и очень убедительное заявление. Все присутствовавшие разделяли точку зрения Крымова, а некоторые начали отзываться о правящем монархе такими словами, что Родзянко попросил их не использовать подобных выражений в доме председателя Думы.

Реальное осуществление предполагавшегося переворота постоянно откладывалось, так как исполнить его в запланированном виде было очень непростым делом. Во-первых, организаторы хотели, чтобы в нем участвовало как можно меньше людей – и лишь офицеры, чтобы не впутывать в заговор простых солдат. Во-вторых, они решили не проводить его ни в Ставке, ни тем более в Царском Селе, чтобы не проливать крови. Заговорщики намеревались остановить царский поезд где-нибудь между Ставкой и Петроградом, в районе, где железнодорожную линию охраняли кавалерийские части императорской гвардии, офицеры которой войдут в вагон царя и потребуют его отречения. Гучков пишет в своих мемуарах, что заговорщики не намеревались прибегать к физической силе или убивать царя. «Нам не нужен был такой переворот, – пишет он, – в котором брату и сыну пришлось бы переступать через труп брата и отца». Приготовления шли мучительно медленно, но все же близились к завершению. Переворот был намечен на середину марта. Но 27 февраля последовала совершенно неожиданная развязка.

4 мая, на частной встрече членов Думы, Маклаков обрушился с самой резкой критикой на Временное правительство:

– Господа, хочу сказать вам полную правду. Нет, мы не хотели революции во время войны. Мы опасались, что ни одной нации не под силу вынести одновременно смену государственной системы и связанной с ней общественной системы, совершить переворот и одновременно довести до победного конца войну. Но наступил момент, когда всем стало ясно, что добиться победы в войне при сохранении старой системы невозможно. И те, кто понимал, что революция будет равнозначна катастрофе, сочли своим долгом, своей миссией спасти Россию от революции посредством переворота сверху. Такова была миссия, которую мы призваны были возложить на себя и которую мы не выполнили. И если наши потомки проклянут революцию, они проклянут и тех, кто вовремя не прибег к средствам, что могли бы ее предотвратить.

2 августа Гучков подтвердил то, что сказал Маклаков, не признаваясь, что играл ведущую роль в заговоре по свержению царя. Он сообщил Чрезвычайной следственной комиссии:

«Развитие событий требовало переворота. Ошибка, если можно говорить об исторической ошибке русского общества, заключается в том, что это общество, представленное своими ведущими кругами, не осознало в полной мере необходимости такого переворота и не осуществило его, предоставив тем самым проведение этой болезненной операции слепым, стихийным силам».