«Мы видели, что правительства союзных держав претерпели реорганизацию в соответствии с требованиями момента, и видели, каких блестящих результатов они достигли. А что делали в то время мы? Вся нация стремилась к единству, однако наше правительство не вело единой политики и боялось именно единства народа. Правительство не только отказывается вносить какие-либо изменения в методы управления, но и пытается оправдаться ссылками на почтенный, но давно отброшенный опыт. Волна арестов, высылок, гонений на печать достигла крайности. Подозрительными считаются даже те люди, на поддержку которых правительство прежде могло рассчитывать. Под подозрение попала вся страна».
Напоминания Родзянко о возможностях, открывавшихся в начале войны, не имели никакого смысла, так как время уже ушло. Ему следовало в 1914 г. вместе со мной постараться убедить Совет старейшин, что мы должны выполнить свой долг представителей народа, доказав царю, что единственный способ сплотить страну – объединить верховную власть и народ в общей борьбе за Россию.
Можно возразить, что этому совету все равно бы не последовали. Вполне возможно. Но по крайней мере, думское большинство не было бы осуждено народом за послушное молчание в первый год войны и за попустительство безжалостным и бесконтрольным действиям царских министров.
Отныне возможность победы зависела исключительно от непреклонной решимости народа оборонять страну до последнего человека. На это я и возлагал надежды, будучи уверен, что препятствия, возведенные монархией на пути к победе, будут преодолены. По сути, именно это я сказал на историческом заседании Думы 26 июля.
Последние минуты перед открытием заседания оказались для меня весьма неприятными. Трудовики и социал-демократы первоначально собирались выступить с заявлением, в котором обе партии выражали готовность вместе с народом защищать страну (как было решено на совещании), несмотря на антинародную и обструкционистскую политику правительства.
Совместное заявление было сформулировано в общих чертах предыдущим вечером, и мне поручили составить окончательный вариант и принести его на следующий день в Думу. Однако, когда я прибыл, меня ожидало горькое разочарование.
В Екатерининском зале ко мне подошел лидер социал-демократов Чхеидзе и довольно смущенно сообщил, что совместное заявление, к сожалению, уже невозможно. Сперва я оторопел, а когда спросил, в чем причина, он сослался на полученную ночью телеграмму некоего агентства, в которой сообщалось, что немецкие социал-демократы организовали антивоенную демонстрацию, и поэтому он вынужден поддержать их. Я возразил, что этого не может быть, указывая, что немецкие социал-демократы – в первую очередь немцы и что немцы слишком упрямы для такого поступка. Чхеидзе лишь развел руками. Я попросил разрешения ознакомиться с текстом заявления социал-демократов, прочитал его и возвратил со словами:
– Поступайте как знаете, но этот абзац вы должны вычеркнуть в любом случае. Иначе вы дорого за него заплатите…[38]
На вскоре открывшемся заседании большевик Хаустов огласил заявление от имени всей социал-демократической фракции. Оно было сформулировано в типично марксистских штампах, и говорилось в нем лишь о том, что «пролетариат, неизменный защитник свободы и интересов народа, всегда будет оборонять культурное богатство народа от любых посягательств, каким бы ни был их источник», и выражалась надежда, что нынешняя волна варварства[39]окажется последней.
Тем же вечером поступили официальные сообщения о том, что со стороны немецких социал-демократов не предпринималось никаких действий. Однако весь этот трюк удался лишь отчасти, поскольку Чхеидзе убрал из своего заявления самый рискованный абзац.
Как только министры закончили разъяснение политики правительства, председатель Думы предоставил слово мне. В заключительных строках моего краткого заявления от имени трудовиков говорилось:
«…Мы абсолютно убеждены в том, что великая первичная и врожденная сила русской демократии наряду с остальными силами русского народа дадут отпор агрессорам и защитят родину и культурное наследие, созданное кровью и потом многих поколений. Мы верим, что страдания на полях сражений укрепят братство русского народа и что из них родится единая цель – освобождение страны от ужасных оков.
Однако власти даже в этот страшный час не желают положить конец внутренним раздорам, не хотят даровать амнистию тем, кто боролся за свободу и счастье нашей земли, как не желают пойти навстречу всем нерусским меньшинствам, которые все забыли и сражаются бок о бок с нами за Россию. Вместо того чтобы облегчить участь трудящихся классов, власти вынуждают их нести на себе всю тяжесть военных расходов, усилив бремя косвенных налогов.
Крестьяне, рабочие и все, кто желает счастья и благополучия родине! Готовьтесь к ожидающим нас великим испытаниям и соберитесь с силами!
В этих лаконичных фразах обобщалась военная и политическая программа тех группировок, с которыми я был связан, чьей воле подчинялся и чьи цели старался выразить.
Милюков, полностью разделяя настроения консервативных и правых партий, составлявших большинство в Думе, твердо заявил, что «мы ничего не требуем и не выдвигаем никаких условий; мы просто кладем на чашу весов войны нашу несокрушимую волю к победе».
Таким образом, думское большинство на весь период войны оставляло Россию на милость деспотического и своевольного правительства, тем самым обрекая себя на молчание и бездействие в момент, решающий судьбу страны.
Как же монархия и реакционные министры истолковали эту неожиданную вспышку патриотизма и еще более неожиданный вотум доверия, вынесенный Думой правительству? Точно так, как следовало ожидать от людей, до сих пор мечтавших о возвращении России к абсолютной монархии. Они убеждали себя, что думские политики-дилетанты, играющие в народное представительство и пытающиеся вмешиваться в дела государства, были вынуждены капитулировать перед могучей волной патриотизма со стороны «истинного народа», сплотившегося вокруг царя и помогающего ему спасти страну от вражеских захватчиков, как уже не раз случалось в прошлом. И теперь, когда народ встал на сторону царя, министры – защитники традиционного абсолютизма – больше не нуждаются в Думе и могут не бояться ее критики. Похоже, что именно так они понимали ситуацию!
Но действительно ли Дума хотела ликвидировать монархию? Нет. Россия, как и все прочие государства Европы той эпохи, за исключением Франции, была монархией. И в тот момент, когда судьба России оказалась под угрозой, даже республиканцы – в том числе и я сам – были готовы предать забвению прошлое ради национального единства. В конце концов, не объявлял ли царь в своем манифесте от 17 октября 1905 г., что отныне ни один закон не будет принят без утверждения Думой? Не создавалась ли тем самым конституционная монархия, пусть еще очень грубая и сырая?
Тем временем с двух сторон велось разрушение патриотических настроений рабочих, которые трудились изо всех сил, чтобы укрепить оборону страны. Государственная власть саботировала работу больничных касс и других благотворительных организаций рабочих, а многие опытные и популярные рабочие и руководители профсоюзов были отправлены на фронт. Большинство работников этих организаций составляли социал-демократы и меньшевики, нисколько не сочувствующие пораженческой пропаганде Ленина. Оказавшись в незначительном меньшинстве, ленинисты воспользовались таким развитием событий ради достижения своих целей.