Интересно впечатление автора о преображении еврейского местечка в праздничный субботний день: «Во всех домах горит усиленное освещение, и толпы евреев и евреек расхаживают по городу с неумолкаемым говором, который, особенно издали, походит на гудение пчел в огромном улье. Все они в это время разодеты в лучшие праздничные костюмы и каждый даже своему лицу старается придать праздничное выражение». При этом автор заметил, что даже в праздник не обходится без обсуждения деловых вопросов: «.. Прислушиваясь к речам, вы поминутно услышите слова “кербель” (рубль), “копекес” (копейка), без которых не обходится ни одна еврейская беседа»433.
Не хотелось бы повторяться, но при чтении книги Афанасьева-Чужбинского порой складывается мнение об определенной поверхностности суждений автора. Во многом это объясняется спецификой подачи материала. Он транслирует увиденное, стараясь соблюсти максимальную точность, но отсутствие системности подачи материала создает впечатление очерковости и некоторой эмоциональности, чего, собственно, современная наука старается избегать (хотя в стремлении к этому не все проходит, как ожидалось).
Анализ творчества А.С. Афанасьева-Чужбинского позволяет увидеть человека очень разным, именно таким, каким было и противоречивое пореформенное время, когда он путешествовал по Днестру. Особенно остро эта полярность времени отражалась на либеральной интеллигенции, к которой можно отнести писателя434.
Как известно, он попытался дать описание населения, проживавшего по Днестру. Это и молдаване, и русины (он их еще именует «руснаками»), и т. д. Но в описании евреев колебания автора видны наиболее четко.
С одной стороны, Афанасьев-Чужбинский предстает перед читателем в качестве просвещенного друга еврейства, ищущего пути, как облегчить этому народу жизнь, в частности видевшего «единственный способ к сближению племен и к гуманизированию массы евреев <…> в дозволении последним селиться по всей империи»435. Автор отмечает, что «племя это обладает в высшей степени торговыми способностями и умеет пользоваться малейшим случаем наживать копейку <…>. Предположив присутствие еврея вредным, не будет ли справедливее разделить этот вред поровну на все области империи, и тогда со временем он уменьшится сам по себе, а между тем с дозволением евреям селиться где угодно, много пролетариев вышло бы охотно на новые места, разнеся с собою дух предприимчивости и промышленности, и мало-помалу, теряясь в большинстве новых элементов, усваивали бы и другие начала, забывая многие недостатки, свойственные, конечно, и прочим племенам, но приписываемые обыкновенно еврейскому»436. Продолжая мысль, автор поделился своими наблюдениями: «Евреи – отличные конкуренты, и там, где они появляются, товары тотчас же делаются дешевы в силу того простого правила, что малый процент, при более частом обороте капитала дает значительную выгоду, нежели огромные проценты, если капитал лежит мертвым и ожидает больших барышей»437.
Испытав влияние либерально-народнических идей, Афанасьев-Чужбинский подчеркивал важность просвещения и образования для сближения наций. Еще одним серьезным камнем преткновения, способствующим негативному межэтническому восприятию, на который обратил внимание писатель, являлся низкий уровень жизни основной массы населения полиэтнического края в XIX в.438
С другой стороны, перед читателем предстает человек своего времени с целым комплексом негативных установок, однобоко представляющих изучаемый им народ, наделяемый такими чертами, как мздоимство, хитрость, обман, – теми устойчивыми представлениями, сложившимися в христианском мире в отношении «проклятого народа».
Нельзя сбрасывать со счетов и писательский талант А.С. Афанасьева-Чужбинского, который при анализе этнографических деталей играет как на пользу дела изучения традиционно-бытовой культуры народа, так и вопреки, способствуя за счет фантазий автора отражению не всегда объективной картины действительности. Вспомним тот же сомнительный поход автора с попутчиком Янкелем на тропу контрабандистов или описание факта «поганой посуды» для неверных у евреев.
Тем не менее, при всех неточностях и авторских фантазиях, произведение А.С. Афанасьева-Чужбинского представляет собой важный этнографический источник в деле изучения еврейской традиционнобытовой культуры, который не потерял своего научного значения.
Еврейский вопрос во взглядах князя С.Д. Урусова. Приближаясь ко второй части изложения сведений о еврейском населении, которую мы специально решили посвятить анализу беллетристического наследия, освещающего еврейство второй половины XIX в., хотелось бы несколько слов сказать о беллетристическом произведении и его авторе, снискавшем редкий в России образ юдофила. Речь пойдет о князе Сергее Дмитриевиче Урусове439.
Справедливо и точно охарактеризовал С. Урусова современный исследователь И. Аленин: «Присмотревшись к личности Урусова, поражаешься его способности быстро входить в курс дела и предпринимать необходимые шаги по изменению ситуации к лучшему. Терпимость к инаковерующим и инакомыслящим, личное достоинство, уважение к закону и в то же время независимость взглядов чиновника его ранга в царской России были целиком несвойственны…»440.
В связи с лимитом объема мы сосредоточим внимание на анализе князем Урусовым еврейского вопроса в Бессарабии и видении им выхода из сложившейся ситуации.
Напомним, что, получив высокое назначение на губернаторство в Бессарабии, Урусов до этого не был с ней знаком вообще. Оказавшись в крае, он в короткий срок должен был войти в курс сложной внутренней специфики приграничной территории, населенной полиэтническим и разноконфессиональным населением. Следует отметить, что это ему удалось.
Естественно, в поле зрения нового губернатора попал вопрос, касающийся бессарабского еврейства.
Напомним, что страшные апрельские события Кишиневского погрома, произошедшего в 1903 г., не могли не сказаться на поведении правительства, но факт прибытия в Бессарабию в июне того же года нового губернатора, хорошо зарекомендовавшего себя при предыдущих высоких назначениях, мог быть не случаен. Однако его либеральные взгляды и позиция человека, умевшего отстаивать свою точку зрения, в частности по еврейскому вопросу, так и не встретили понимания со стороны министра Министерства внутренних дел Плеве и сторонников наведения «порядка» жесткими мерами.
Итак, князь Урусов приехал в Кишинев и убедился в том, что проблема этнического равноправия продолжает оставаться острой и болезненной злободневностью. С осуждением комментируя временные правила от 3 мая 1882 г., продолжавшие действовать на момент случившегося погрома 1903 г., князь писал: «Странно вспомнить теперь, после заявления первой Государственной Думы по поводу необходимости полного гражданского равноправия, о скромных надеждах наших евреев, в 1903 году, относительно возможности некоторого частного расширения их прав, и дарования им некоторых “льгот”, как евреи тогда еще называли ослабление применяемых к ним специальных ограничительных и карательных законов. А после того, как наше министерство, в ответ на думский адрес, не высказало по поводу вопроса о равноправии никакого возражения, странно вспомнить и о том впечатлении, которое произвела в петербургских канцеляриях моя скромная и умеренная записка, в которой не упоминалось ни об уничтожении черты оседлости, ни о праве евреев покупать имения, ни о праве их занимать государственные должности»441.
Анализируя законодательство XIX в. по еврейскому вопросу, он упоминал, что оно «представляет собой созданный влиянием различных течений водоворот, в котором крутилось русское еврейство, неожиданно получая и беспричинно теряя разнообразные права. Так, например, евреям черты оседлости, в начале XIX века, разрешено было курить вино и держать на откупе питейную продажу повсеместно; затем – только в городах; затем – опять в селах. В половине столетия винные промыслы были снова запрещены в селах евреям всех сословий, но затем сделано исключение для евреев, содержащих откупа. Через 15 лет евреи получили право торговать вином на общем основании и арендовать винокуренные заводы; через 11 лет право это было ограничено, а лет через 15 – евреи фактически были совершенно устранены от торговли хлебным вином»442.
Мы привели лишь небольшую выдержку из текста Урусова, в котором говорится о несбалансированности и ущербности русского законодательства в отношении лиц еврейской национальности. Понятно, что подобная позиция в сложных внутриполитических условиях России, привыкшей больше к карательным мерам наведения порядка, вряд ли могла понравиться властям (см. далее, как Урусов это демонстрирует на примере общения с министром Плеве).
Вряд ли последнему могли понравиться факты, приводимые автором, критиковавшим законодательство, которое сам министр проводил в жизнь (в частности, майские правила 1882 г.): «В начале XIX века “особый комитет”, ограждая население от евреев, потребовал выселения их из деревень, а через 5 лет другой комитет пришел к убеждению, что евреи в сельской местности не только не вредны, но полезны, и решительно высказался за оставление евреев на местах. Однако в 20-х годах евреев выселили из деревень четырех губерний и хотя в 30-х годах выселение прекратили, но в 40-х оно было возобновлено по соображениям “военного” характера. Затем евреев, живших в сельских местностях, перестали тревожить, пока не были изданы правила 1882 года, запрещавшие евреям селиться вне городов и местечек. Тогдашний министр внутренних дел, известный по данному ему прозвищу “Mentir-pacha”, мотивировал новое запрещение желанием правительства оградить евреев от христиан»443.
О непростой ситуации, сложившейся «на местах», в том числе в бессарабском правлении, свидетельствует приводимое ниже наблюдение, которое мог осуществить только человек, знавший всю подноготную проблемы: «В то же время, под высшим руководством губернских правлений, велась против живших в сельских местностях евреев оживленная партизанская война. Рассыпанным по губернии полицейским чинам была указана цель кампании: обращение возможно большего числа прежних жителей сел в новых поселенцев и затем выдворение их к месту приписки на основании майских правил. Что же касается средств, пускаемых в ход для достижения намеченной цели, то самые остроумные из них имели место именно в Бессарабии, а потому я буду пользоваться здесь исключительно примерами из практики бессарабского губернского правления уструговского времени444.