В ходе обсуждения рукописи данной статьи с коллегами-иудаистами авторам пришлось услышать несколько комментариев насчет вышеприведенных диалогов: согласно Торе необходимо вести честный бизнес; никто не будет открываться перед приезжим из Петербурга; сомнительно, что об этом вообще говорили бы с малознакомым человеком; автор книги – профессиональный писатель и мастерски придумывает сценки и образы в контексте официальных представлений того времени о «еврейском национальном характере».
Допуская вариант авторской фантазии, как и в эпизоде с контрабандистами (ну кто поведет малознакомого человека показывать такое, за что можно поплатиться не только деньгами, но и жизнью?), тем не менее важно отметить, что в то время люди были более доверчивыми и открытыми. Сама культура традиционных отношений способствовала этому. Разглядев в приезжем просто путешественника, не наделенного властью, люди перед ним открывались, думая, что даже если не местный и узнает какие-либо местные тайны, они умрут с его отъездом. Наивность провинции также нельзя сбрасывать со счетов.
Наконец, следует напомнить, что беллетристический очерк, который рассматривается в данной публикации, в этнологической науке может использоваться лишь как дополнительный источник в деле изучения традиционной культуры населения Бессарабии.
Афанасьев-Чужбинский также обращает внимание на то, что портные, которые шили женские наряды, находились в большем выигрыше, нежели обслуживавшие мужскую часть населения415.
Говоря о могилевских евреях-ремесленниках, путешественник отметил их трудолюбие, то, что они постоянно заняты, – «нет между ними ни пьяниц, ни буянов, обыкновенно расхаживающих в наших городах по праздникам и заводящих драки и ссоры от пьянства и безделья. Евреи в этом отношении безупречны. Они тоже по праздникам не работают, а если иной и выпьет лишнее, то не покажется на улицу в безобразном виде»416. В праздник, по словам писателя, особенно следили за тем, чтобы сохранить приличия. «Я никогда не видел, чтобы пьяные евреи подрались в шабаш», – свидетельствует автор, попутно отмечая, что среди этого народа распространено «в полной силе правило: “око за око и зуб за зуб”»417.
Оказавшись в среде традиционных общественных межэтнических отношений, писатель получил возможность и, что самое главное, сумел воспользоваться ею. Он остановил свое внимание на характеристике поведения и восприятия друг друга не только в среде взрослых, но и детей.
Подобного рода отношения, более завуалированные культурой полиэтничности во взрослой жизни, достаточно наглядно представлены автором во взаимоотношениях между детьми, которые бесхитростно проявляли заложенные в обществе этносоциальные противоречия. Автор, в частности, пишет: «…Я убедился, что еврейские дети не только не ведут знакомства или не вступают в игру с детьми туземцев, а напротив, стараются при малейшей возможности сделать друг другу пакость и нередко выходят на побоище. Обыкновенно поводом для ссор, как водится, служат бранные слова, неприятные каждому племени (ошибочное, но довольно распространенное выражение по отношению к определенной этносоциальной группе современников в XIX в., особенно к народам окраин. –
Кроме этого, молдаване еще дразнят евреев особенным способом, вероятно, перенятым от русинов. Стоит только свернуть треугольником полу платья и показать еврею, особенно между детьми – как последний выходит из себя, потому что подобный треугольник изображает свиное ухо. Но молдавским детям приходится иногда жутко; может быть, они и более задирчивы, и всегда зачинщиками в ссорах, но дело в том, что взрослые евреи вмешиваются постоянно. Довольно еврею на улице закричать “гвалт”, равносильное нашему “караул” – как в несколько минут соберется порядочная толпа единоплеменников, и поэтому и дети их прибегают к подобному средству, если не могут одолеть противников. Хорошо, если молдаване успеют скрыться вовремя, а то им частенько достается, что, впрочем, не мешает шалунам при первой же возможности возобновлять нападение»418.
Данный пример обращает на себя внимание и с другой стороны. Евреи России, будучи гонимыми и ограниченными в правах, с детства формировали в соэтниках чувство общего этноколлективного, направленного на внешнюю угрозу. Возможно, именно поэтому взрослые представители еврейского этноса вмешивались в дела шаливших детей.
А.С. Афанасьев-Чужбинский о поднестровских еврейских местечках. Автор указывает, что основная масса евреев проживала в городах и местечках. В качестве примера он приводит местечко Бричаны. Писатель обращает внимание на образованность этого народа: «О массе евреев можно судить по количеству их учебных заведений, цифра которых доходит до семнадцати»419, – подчеркивает он.
Афанасьев-Чужбинский оставил описание еврейского местечка. Говоря о Хотине, он, в частности, отметил: «Старый город, теснящийся по нагорному берегу ближе к крепости, состоит из сплошных рядов лавок и лавочек, занимающих нижние этажи домов, а в середине дворов, где битком набиты евреи, такой лабиринт разных пристроек, клетушек, переходов, что трудно добраться толку. Дворы эти в иных местах имеют один с другим сообщения, да, кроме того, под некоторыми вырыты большие погреба еще во время турецкого владычества»420.
Далее писатель рассуждает: «Близость Подольской губернии набросила и на Хотин легкий колорит своих городов и местечек. Во-первых, сами евреи отличаются несколько от бессарабских собратов, т. е. немного уступчивее, промышленнее…»421. «Хотинские мещане, – продолжает он, основываясь на собственных наблюдениях, – вследствие захвата всех промыслов и торговли евреями, не походят на мещан других городов, а скорее приближаются к сельским обывателям. Некоторые женщины только торгуют хлебом и фруктами на базаре, а мужчины по большей части занимаются крестьянскими работами»422.
В Пруто-Днестровском междуречье и левобережном Поднестровье изучаемого времени бытовал определенный стереотип, касающийся того, что евреям чужд крестьянский труд. А между тем к середине XIX в. было известно 17 еврейских колоний423. Одновременно политика царского правительства по отношению к евреям отличалась определенной непоследовательностью (см. ниже сведения о деятельности С. Урусова). Тем не менее ряд бессарабских еврейских колоний просуществовал до Второй мировой войны424.
Исследователь А. Боршевский отметил, что на еврейское население возлагалась вина за бедность и пьянство среди православных крестьян425. В связи с этим целый рад законодательных актов ограничивал возможность евреям проживать в сельской местности (законодательные акты 1804, 1882, 1887 гг. и др.) и даже заниматься отдельными видами коммерческой деятельности в селах (в 1836 г. евреям запрещают содержать шинки и продавать алкоголь в Новороссии и Бессарабии426).
Подобная политика способствовала выдавливанию евреев из сельской местности в города и местечки. Благодаря этому в культурной среде еврейства, в частности в Поднестровье, сложилась местечковая427 еврейская культура, отличавшаяся, например, в плане быта и убранства дома от тех, которые наблюдались у евреев сельской местности428.
Одновременно, несмотря на внешнегосударственные притеснения, бессарабское еврейство, будучи достаточно сплоченным сообществом, в условиях иноэтничного окружения и противостояния этим самым притеснениям выработало определенные механизмы выживания в сложившихся условиях. Этому в немалой степени способствовала концентрация значительной доли капитала в среде представителей этого народа. Вот как комментирует ситуацию Афанасьев-Чужбинский: «Рассадники сынов Израиля – города и местечки. Есть, например, в Хотинском уезде местечко Бричаны, в котором пять с половиной тысяч жителей, но в этом числе едва десятая часть христиан. О массе евреев можно судить по количеству их учебных заведений429, число которых доходит до семнадцати. Ни одно из еврейских семейств не занимается земледелием, а все торгуют или живут из барышей. Теперь вопрос: чем могут торговать несколько тысяч торговцев в глухом местечке, в пятидесяти верстах от границы? Понятно, что здесь играют роль два условия: контрабанда и эксплуатация простодушных поселян, собирающихся на ярмарки»430.
На одном из элементов так называемого местечкового устройства еврейского жилища остановил свое внимание А.С. Афанасьев-Чужбинский: «Квартира оказалась такая, какой не имел я и в уездных городах, с весьма приличною мебелью, очень чистою, но украшенная множеством тех картин, о которых большинство читателей, вероятно, не имеет понятия. Это лубочные еврейские гравюры, изображающие как сцены из древней истории, так и фантазии новейших времен, где иногда евреи представлены в генеральских и полковничьих эполетах на поле битвы с неизвестными национальностями. Разумеется, неприятель везде бежит, сыны Израиля его преследуют и торжественно машут огромными саблями. Содержание некоторых картин до того неудобоприятно, что сам хозяин не мог, по тексту, написанному внизу, дать мне положительных сведений и только, указывая на голубые деревья, на зеленых верблюдов и на какие-то фигуры вроде человеческих, прибавлял:
– Это там, в Палестине»431.
Можно только догадываться, что представленные в доме еврея гравюры либо действительно не могли быть охарактеризованы хозяином дома, либо он не хотел раскрываться перед иноверцем, хотя и знатного происхождения (прибывший из Петербурга – магическое выражение для провинции. –
Говоря о еврейских местечках, автор обратил внимание на еще одну региональную особенность в занятиях евреев. Например, описывая занятия евреев Могилева-Подольского, он отметил, что «в улицах или, скорее, кривых переулках, прилегающих к горе, несколько еврейских семейств занимается свиванием желтых бумажных фитилей, употребляемых на дорожные огнива <…>. Ремесленники перепутывают переулок своими нитями, без церемонии загораживая дорогу, причем беспрерывно перебегают с места на место, сердятся, бранятся и выругают, пожалуй, и вас, если вы неосторожно зацепите хитросплетенную основу <…>. Могилевские купцы, разъезжающие по ярмаркам как местным, изобилующим в западных губерниях, так и отдаленным, везут громадное количество фитилей, продавая их за иностранные»432.