Он вздрогнул и взбесился.

– Перестань! – досадливо затормошила я его рукав. – Это же просто замечательно. Я так рада за тебя. Ты даже не представляешь! Давай надавим на наших танов и потребуем для тебя свободы. Они же не дураки и не сволочи. Тебе нужна добрая любящая жена. А главное, дети. Род танагратов аэт Варкар не должен пресекаться. Это чудовищная несправедливость. Вы столько сделали для Руфеса, что загонять тебя в такие жестокие рамки грязно и подло. Раутмар должен это понять. Сам-то он любит, и любим, – недовольство всё-таки прорезалось в моём голосе. – А своего единственного друга обрёк на собачье существование с той, которая ему безразлична. И которой безразличен он…

Ну, вот какого дьявола я полезла к человеку со своей дурацкой инициативой? Ведь только-только успокоился! А тут опять: острая боль, от которой сворачивает кровь даже у меня, злоба, тоска – мерзкая карусель. Я совершенно дистанцировалась от его головы, чтобы не взорвать свою. Честное слово: без крайней нужды больше туда не полезу. Ни за что! Вот же навязали мужику на голову такую болячку, как я: мутантка, сектантка и эгоистичная сука.

– Перестань, – жалобно проблеяла я.

И внезапно, согнувшись пополам, уронила голову на его колени. Это было что-то очень любимое и полузабытое. Из той, из прошлой жизни. С тем, с другим, которого я умела любить по-настоящему. И по которому стала забывать, как тосковать.

– Ты же знаешь, – гундосила я в его бедро, – что мне всё видно и слышно. Всё, что ты чувствуешь. И я совершенно не испытываю от этого удовольствия. Тем, кто не обладает такой сволочной способность, она кажется чем-то вроде силы. Они воображают, будто это придаёт уверенности. И даже неуязвимость. А на самом деле, это…, как копаться руками в яме с дерьмом. Чаще всего неприятно, а порой и больно.

Его тяжёлая рука легла на мой затылок и даже попыталась его погладить. Ну и что же? И он живой человек. И ему доступно сочувствовать и жалеть тех, кому плохо. Иначе бы он не мог так любить – надо все-таки потрясти Кэм! А в столицу эту распроклятую я поеду. И буду там фигурять на выставке знатных персон в праздничной сбруе. Буду тыкать всем в глаза своё уважение к мужу и почтение к институту брака. В конце концов, нужно и совесть поиметь: мало мужику проблем с таким хозяйством да с бесконечной бойней, так ещё я тут артачусь.

Надо его чем-то порадовать… Чем? Может, устроить демонстрацию прямо сейчас? Ведь его воины – слишком важная часть жизни танаграта. И от их уважения очень многое зависит в его судьбе. Их-то жёны сидят по домам. И встречают мужей после работы макаронами с котлетой, расспросами о делах и сексом.

– Я устала, – пожаловалась, поднимаясь с его колен из-под вспорхнувшей и зависшей в воздухе ладони. – И ноги так болят, будто в колодках. Знаешь, меня Гра-ара сегодня целый день мотала по горкам и ямкам.

– Расскажешь о ней?

– Конечно. Дорогой будет время. А сейчас… ты не окажешь мне услугу?

– Да.

– Отнесешь меня в сарай к нартии? Пока она здесь, я живу вместе с ней.

– Да.

Такое ощущение, будто он совершенно не чувствует моего веса. Когда мужчина берёт женщину на руки, та всегда ощущает, чего ему это стоит. А с ним я ничего не поняла. Как будто на лавке расселась. Я вспомнила о демонстрации, обвила рукой необъятную шею и опустила голову на плечо. И удобно, и народу приятно видеть мир в танагратовом семействе.

Он шёл как-то неестественно медленно…

– Тебе не тяжело? – вежливо прогудела я в жёсткий высокий ворот военной куртки.

– Смешно, – признал он удачность шутки, даже не усмехнувшись.

– Какой же ты у меня нудный, Герс, – вдруг припомнила я имя собственного мужа.

– Есть такое, – признал он справедливость упрёка.