— Да ты, видать, парень с юморком, это хорошо! Ты кем собираешься быть?
Мы злоупотребляем детским терпением, задавая свой «главный взрослый вопрос». В ответ же обычно слышим: «Инженером. Врачом. Балериной…»
— Человеком, — сказал Федя.
— О… установка у тебя правильная!
Засмеялись. Только Федя остался невозмутимо серьезным.
— Не сомневаюсь: ты, брат, будешь человеком! Теперь еще одно… «Бойцов» Мамина-Сибиряка ты, конечно, читал?
— Читал.
— А «Подлиповцев»?
Федя задумался, наморщив лоб. Видно было, что ему не хочется огорчать доброго дядю, но он был честный малый, поэтому он отрицательно покачал головой.
— Прочти. У вас в библиотеке эта книга наверняка есть. Ее написал Решетников. В ней рассказывается про двух бедных, забитых мужичков, Пилу и Сысойку, бурлачивших на Чусовой и на Каме. Пила потерял в дороге двух своих парней, таких вот, как ты. Прочти. Эта книга — необходимое дополнение к «Бойцам». Пила и Сысойка как бы подручные караванщика Савоськи. Ради каких-нибудь жалких пяти-шести рублей они притащились из своей деревеньки Подлинной Чердынского уезда, с севера Пермской губернии. Отсюда ни много ни мало верст пятьсот…
О Решетникове Историк напомнил нам еще раз дней через десять, когда проезжали мимо деревушки Коноваловки, несколько домиков которой разбросаны на правом берегу. За ней начинался почти километровой длины остров. Барахтавшиеся в воде коноваловские ребята— жизнерадостные, озорные, участливо-любознательные— посоветовали нам плыть левой протокой, «если не хотите сесть на мель, если не хотите в траве запутаться!»
Когда немного отъехали от них, Историк сказал:
— В этом месте некогда переправился через Чусовую обоз, с которым из Екатеринбурга в Пермь следовал молодой Решетников. Об этой поездке он рассказал в «Очерках обозной жизни». Детей у Коноваловки Решетников не встретил, но он имел с ними дело несколько ранее у Висимо-Шайтанского завода, где в то время тринадцатилетний Митя Мамин последний год доживал в родной семье… А что то были за дети, послушайте…
Сидевший на веслах Лирик перестал грести, Физик направил «Утку» в фарватер левой протоки и замер, устремив настороженный взор вперед.
— Это было утром у постоялого двора во время завтрака, — продолжал Историк, а затем стал читать из блокнота. — «То и дело подбегают десятками, пятками, тройками мальчики и девочки, очень бедно одетые, босые, с набирухами и без набирух, и неистово вопиют: «Милостинку, ради Христа!» Им кидают из окон ломти ржаного хлеба. Подошли и ко мне штук десять ребят, от пяти до семнадцати лет… и завопияли. Я поглядел на них: тело немытое, рубашонки грязные, по ним бегают огромные вши, ноги по колени в грязи и имеют вид чугуна, волосы на голове всклокоченные». Вообще, это была безрадостная для Решетникова поездка: его угнетали мрачные мысли, картины, открывавшиеся ему, были одна печальнее другой… Так вот и вижу его, небольшого, угрюмого, то шагающего с возом, то неудобно скорчившегося на мешках; на невзрачном скуластом лице словно черная туча… Всей России известный уже автор «Подлиповцев»!..
— Жалостная история! — сказал Лирик. — Что это ты все орудуешь примерами времен Очакова и покоренья Крыма?
— Опять я тебе не потрафил?
— Дело не в том, потрафил, не потрафил. Мне вот вспомнилась другая история. Не так давно не то во Ржеве, не то в Ряжске, а может, в Жлобине (что-то с буквой «ж») стали вдруг исчезать мальчишки. Лет этак по двенадцать-тринадцать. Двое пропало. Четверо. Семеро… Что за чертовщина? Сбежали? Утонули? Или так что стряслось? Никто не знал. Исчезают, а куда — аллах их разберет. Представляете переполох? Потом все же нашли. Оказалось, сидели мальчишки под арестом… А арестовали их свои же дружки, только из другой шайки-лейки. И как все обставили! Нашли где-то на отшибе заброшенный подвал, дверь соорудили, замок навесили. Пленников держали в полной тьме, на воде и хлебе. Те прямо как тени на волю вышли. Обидчиков взяли в оборот. «Это что за новые казаки-разбойники? Вы соображаете, паршивцы, что делаете?!» А те: «Раз папки наши начальники, так и мы тоже. Нас тоже должны слушаться! А эти сукины сыны не хотят! Так мы их все равно заставим делать по-нашему!» Во как!
— Эти бы, верно, не сказали: «Хочу быть человеком». Нет.
— Да, история не из симпатичных. Но какое она имеет отношение к моей?