Взгляд направо, налево. Слева у двери вагона стоял слепой, курил. Паша решился. Он щелкнул зажигалкой, со вкусом затянулся и встал напротив слепого, по другую сторону двери. Они были одни.

«Все к черту! Играю сам и сейчас!»

— Хорошо, я тебе расскажу, — с тихой обреченностью произнесла Соня. — Мне уже наплевать. Его не вернешь, ничего не вернешь. Жить я все равно не хочу, надоело. Он меня уничтожил. Только… убери его!

Марьяна встала, чтобы снять фото со стены.

— Нет, стой, не надо, пусть висит. Пускай слушает…

— Ну вот, — мягко, с улыбкой упрекнула Залесская. — Теперь сама в мистику ударилась.

— Это случилось давно, когда мы жили в Козловске, мне тогда было четырнадцать. Он на машине ехал, случайно задавил мою бабушку, которую я очень любила. Бабушка меня вырастила, а мать пила по-черному. Суд его не посадил, приговорил условно и штраф большой, тысяч не помню сколько. Он сам приходил, деньги приносил частями, мать расписки давала и сразу пропивала все подчистую. А когда последний раз приперся, поняла, что кончилась малина. Они вместе выпивали, она меня позвала, уговорили с ними… Чуть не насильно влили, а потом я сама рискнула. Сколько девчонке было надо! Запьянела, они меня уложили, а потом сговорились. Мать меня через несколько дней упросила потерпеть, пока он меня поласкает, а за это денег пообещала на новые джинсы и мороженного до отвала — я мороженное очень люблю. Так началось. Тебе подробно рассказывать, как он меня совращал, или детали опустим?

— Конечно, не надо.

— Он меня всему обучал, потом приятеля привел, потом еще одного. Все платили, у меня деньги появились, мне понравилось покупать, что хочу. Пить научилась потихоньку, потом курить. А знаешь, зачем он меня под других подкладывал? Чтобы себя обезопасить. Если бы мать протрезвела в какой-то момент и решила бы его шантажировать, мол, совращение несовершеннолетней, гони бабки, а то заложу, — у него отмазка была бы: табунами к ней ходили, а я так, к матери, деньги отдавал и помогал чем мог, чтобы вину загладить. Мразь! Он ведь на суде каялся, рубаху на себе рвал… Получается, судью убедил. Только я в это не верю. Подмазали судью. У Толика отец был мент. Нашли ходы. Если бы этот судья Дымков посадил его, у меня вся жизнь могла бы иначе сложиться, понимаешь?

— Понимаю, Соня, понимаю…

— Вот и все. А потом он уехал в Славянск. А я стала нормальной, квалифицированной блядью. Причем осторожной. По подворотням, как ты понимаешь, не шаталась и на дорогах себя не предлагала. Школу закончила, там догадывались, но вела — то я себя хорошо, училась прилично, особенно по литературе. Я ведь девушка начитанная, до сих пор без этого не могу.

— Что же было дальше?

— А дальше неинтересно до конца прошлого года. В ноябре как-то вечером в клубе работала, гляжу — он. Сидел один, выпивал, приглядывал, видно… А мне что — я и подошла. Любопытно стало, как отреагирует, узнает ли.

— Узнал?

— Не сразу. Все-таки девять лет прошло. Но я напомнила, он быстро прозрел. И вижу — интерес ко мне проявляет. А мне что: работа есть работа. Даже, честно говоря, захотелось с ним… Вспомнила, как тогда на нем училась, и захотелось. Не знаю, чего больше: то ли показать, чего достигла в искусстве доставлять удовольствие, то ли просто его захотела, хорошенького такого. Ко мне в апартаменты, которые нам с девицей одной снимали, он ехать отказался, повез к себе, сюда. Здесь все и началось…

Соня опять замкнулась, задрожала всем телом, рыдание выплеснулось, вырвалось, и попытки Марьяны успокоить (обняла ее, гладила по спине, шептала на ухо как ребенку «ну-ну, не надо, все хорошо, все прошло!») долго ни к чему не приводили. Наконец Соня, всхлипывая, пришла в себя.

— Так что началось, Сонечка?

— Что? Сперва — знакомство. Новое знакомство мое со старым знакомым. Понимаешь, в постели был уже совсем не тот похотливый, поспешный, слюнявый молодой развратник. Он даже не стал раздевать меня. Так, слегка. Он подпоил и шептал. Шептал всякое… Такое, от чего я вдруг завелась непривычно сильно. Я себя-то знала. Думала, что знала. Я редко всерьез заводилась. Для профессии это вредно. Быстро износишься, в расход пойдешь. Сдерживалась, научилась имитировать, концерты устраивать клиентам такие, что какой-нибудь хмырек старенький-вяленький от меня уходил половым гигантом, безжалостным таким насильником, сексуальным гангстером. А тут… Я хотела раздеться — не давал. Только шепот, и руки его касались всяких мест через одежду, и губы у лица, возле ушей, целовали шею…

Марьяна почувствовала, что девушка сейчас опять сорвется, и буднично-спокойными словами слегка притушила эмоции Сони, хотя сама слегка разволновалась. Та смогла продолжить.

— Он так и не взял меня в тот вечер, так и не раздел. Словами и руками довел до конца, я закричала. И так это было сильно, что заорала я довольно громко. Но чувствовала все равно какую-то неудовлетворенность. Чувствовала, что, если бы все было до конца, как положено, я испытала бы сильней, намного сильней. Он расплатился и назначил встречу через неделю. Так вот, поверишь, я себе всю неделю места не находила. Мечтала о нем как ненормальная. Пыталась понять, что со мною. И поняла, что две проблемы сразу: секса хотела с ним и только с ним и еще… влюбилась в него по уши, словно романтическая девочка, с первого взгляда. Но взгляд-то был далеко не первый. Просто он стал другим, совсем другим… Он меня словно загипнотизировал, заворожил. Я его хотела, как хотят уколоться, о нем как о дозе мечтала, хотя еще не было с ним ничего нормального с детства, можно сказать.