— Купился ты, мент, на братка-то, — сказал слепой, — не прошел проверочку. Лучше бы не смекнул. Ну давай, счастливо, твоя станция, тебе выходить.

Последних слов Паша уже не слышал, потому что был мертв.

Слепой стукнул концом палки о пол, чтобы вогнать в дерево все еще опасно торчавшую конической формы иглу, поспешно, как мог, оставаясь в образе, перешел в следующий вагон и медленно двинулся по проходу с протянутой шапкой, уже не слыша, как там, в тамбуре, тело Паши рухнуло как раз в проем открывавшейся на остановке двери и кто-то входящий с темной платформы, матюгаясь, ухватил пьяного, аккуратно стащил его на перрон, опустил на холодный мокрый асфальт и вошел в поезд, кроя, на чем свет стоит, расплодившихся алкашей.

— Что же он сделал, Соня?

— Что сделал? Включил диктофон. Просто включил диктофон. Так, видимо, увлекся, что перед тем, как меня в постель уложить, забыл нажать незаметно кнопку. Маленький такой диктофончик в выдвижном ящике прикроватной тумбочки, еще по старинке сделанный, с крошечными кассетами, — теперь-то другие продают, без кассет. Я заметила. Потом, когда опомнилась, я спросила зачем. Он очень серьезно посмотрел на меня, ответил что-то вроде: «Я каждый день думаю о тебе, но вижу и слышу не каждый. А так могу в любой момент включить, и ты рядом, и снова как будто испытать это с тобой, понимаешь?». И нежно так меня поцеловал. Я, дура, сперва поверила. Я всему была готова верить. Даже если бы он признался, что марсианин, все равно бы поверила. А он и был для меня человек неземной, потому что давал мне такое неземное удовольствие… такое…

Она с трудом взяла себя в руки и продолжила.

— Потом он снова записывал, меня не стеснялся. И вот, когда я пришла к нему в четвертый, что ли, раз и он доводил меня, мучил — ему позвонили в дверь. Его машину внизу у дома какой-то козел ударил. Я в истерике была, не хотела его отпускать. Но он вырвался, ушел, просил ждать, когда там менты подъедут, разберутся. Я успокоилась немного и решила проверить, меня ли одну он записывает. Ревность во мне взыграла жуткая. Быстро обыскала квартиру и на кухне, на полочке за крупами нашла коробку. Там лежали эти кассеты крошечные, штук пятнадцать, каждая именем подписана едва различимо, карандашиком. Я наугад пару схватила, в сумку. На следующий день пошла, потратилась, купила такую старенькую машинку по дешевке. И все поняла, все…

— Я тоже поняла, Соня! Поправь, если ошибаюсь, — резко выговорила Марьяна, испытав дикое волнение и приближение кульминации — истины, которую так упрямо и необъяснимо для самой себя ловила за хвост. — Твой Миклуха коллекционировал женские оргазмы. Это было его хобби на грани патологии, почти безумия. Его не интересовала ни личность женщины, ни ее занятия, не волновало ни ее отношение к нему, ни перспективы. Более того, Соня, его не интересовал даже визуальный ряд, ну, то есть, изображение…_

— Что ты мне переводишь, я не меньше тебя книг прочла! — возмутилась Соня. — Погоди, я сама расскажу…

— Хорошо, хорошо…

— Ты же знаешь, многие любят наблюдать за другими или самим собой в сексе, смотреть порно, эротические журналы и прочую хрень. Есть семейные пары или любовники, которые периодически записывают на видео свои или чужие оргии, делают зеркальные потолки и стены. Но Миклуха — особый случай. Он коллекционировал шепоты, шорохи, вздохи, стоны, лепетания женщин, их бессознательные или осознанные просьбы, их откровенный или безотчетный мат в любви, их мольбы, жалобы, мычания, проклятья и, самое главное, Марьяна, их последние крики. Истошный бабский крик, когда кончает, для него был — как сказать? — критерием, он как бы оценки выставлял по баллам, как в школе. У него слух был уникальный и чутье на эти крики, стоны и вопли. Он быстро понимал, чего может добиться от женщины, и быстро, но мягко прекращал отношения, если не видел перспективы. Он прочитывал женщину, вычислял, на что способна ее страсть и возможные проявления этой страсти, потенции. И если видел, что может разбудить в женщине нечто незаурядное по этой части, включал все свое искусство, умение, обаяние, колдовство. Он наши голоса как-то различал по своим тонам, нотам, децибелам, оттенкам… Классифицировал. А любую имитацию ловил сразу. И все — женщина переставала для него существовать, будь она хоть Анджелина Джоли, хоть Мэрилин Монро.

— Постой, Сонечка, как ты поняла? Только честно.

— Ну, не такая уж я умная, хоть и начиталась. Он раскололся на прощание, исповедался, гад. Нет, конечно, говорил, что я особый случай в его жизни, что я его любовь, и со мной все по-другому, поэтому обманывать больше не хочет, все как на духу. Я тогда спросила: «И на каком же я месте в твоей коллекции?» Он ответил, что я его… жемчужина, что такой, как я, не было и, наверно, уже не будет. Что только от моего крика он сам испытывает подлинное и ни с чем не сравнимое удовольствие. Как он сказал, «вселенский оргазм». Но остановить свой поиск он не может, иначе потеряет смысл жизни и умрет. Для него эта коллекция была смыслом жизни. Он копил деньги, чтобы уехать и долго путешествовать по другим странам и искать новые образцы, искать кого-то, кто хотя бы близко подойдет к моим высотам. Так он говорил.

— Он догадался, что ты нашла кассеты?

— Нет, я назад положила незаметно. Я потом поняла, что руки на себя наложу, если не уеду. Я решила сперва в Козловск заскочить, на могилу матери, помолиться в церкви, хоть я и не очень верую, а потом в Москву податься. Но по дороге встретила человека.

— Его?

— Да, Николая. Он меня спас.

— Какой ценой, Соня, какой ценой?

Поездами, автобусами, попутками Кадык добрался под видом слепого до приграничного с Украиной южного городка Дробичи. Там уже рукой подать до коридора. Там тот единственный человек, который, не задавая лишних вопросов, сделает документы и поможет уйти через Украину в Польшу, а дальше Европа. Дальше он затеряется, легализуется и начнет новую жизнь.

Он сделал ставку на то, что в тамбуре его никто с этим здоровым малым, скорее всего ментом, не видел. И звонить тот не стал. Или не успел — Кадык следил. Стало быть, связывать его, слепого, с трупом, валявшимся ночью на платформе станции Поляны, никому в голову не придет. За это Кадык был спокоен и действительно прошел «дистанцию» гладко, сохраняя этот спасительный маскарад.