Паша попытался поставить себя на место убийцы: способ банальный, книжный, но правильный. Он умерил свою фантазию (стрельба шрапнелью) и старался рассуждать последовательно.

— Убийца с женщиной. Если, конечно, не свернул ей шею и не закопал где-нибудь как обузу.

— Ну, это вряд ли! — Марьяна прервала молчание, но не изменила любимой позы: подбородок опирается на согнутую кисть руки, голова неподвижна, застывший взор устремлен в некую точку в пространстве. — Если бы хотел, оставил бы труп в квартире. Кроме того — любовь.

— Чего-чего?

— Любовь, Пашенька… Перефразируя Карамзина, и убийцы любить умеют.

— А у него как, у Карамзина?

— У него «крестьянки», Паша. «Бедную Лизу» не читал?

— Я вот бедную Соню прочесть пытаюсь. Точнее — вычислить.

— А я, как мне кажется, прочла этого киллера-горлодера. Ни за что не взял бы с собой, если бы не любовь.

— Допустим! — продолжил Паша. — Дальше… Изменить себя и ее до полной неузнаваемости вряд ли удалось. Понимал, что искать будут тотально, усердно. Классический выход — пересидеть. Где? В городе, в поселках, в столице — везде ищут, фотороботы (пусть и не слишком точные), телевизоры и радио в спецзаставках вопят: «Увидишь такого-то и такую-то — немедленно звони! Особо опасны!» В городе рискованно. Значит, лес. Этого добра вокруг на сотни километров. Доехали до какого-то пункта, какой он заранее приглядел. Закатили машину в лес, в ближний овраг. Сбросили, замаскировали, хрен найдешь. Дальше пешком. Куда? Утренний автобус на трассе? До ближайшей станции? А вдруг уже розыск, патрули, стукачи, зоркие пенсионеры?

— В лес. Они могли в лес уйти. И там будут пытаться выживать неделю, две, месяц — пока мы не снизим интенсивность поиска, — пробубнила Марьяна.

— Все-таки октябрь, Марьяша… В этом году, как видишь, холоднее обычного. Что-то жрать надо, где-то спать. Он-то ладно, он Рембо, выживет где угодно. А она… Ты же говоришь — любовь…

— Если взаимная, станет партизанкой. Они жить хотят, спастись. Какие проблемы? Живность, ягоды, коренья.

— Стоп! Слушай, он ведь больше года назад приехал. Зачем никто не знает. Но руку на отсечение даю, за ним кровавый след через полмира тянется. Первое, что сделал, — продумал отход, побег. Мог он себе в глухом лесу избушку заброшенную присмотреть? Запросто. И провизии туда мог подгрести, и одежду, и оружие, и чего угодно. Кстати, помнишь, директорша сказала, что он короткий отпуск брал в мае. На это и использовал, я думаю. Все, надо идти к Иванычу, докладывать, просить, чтобы добивался чеса. В смысле чтобы людей мобилизовать, лесников, егерей, милицию — и прочесывать участками от магистрали на восток на глубину до десяти-пятнадцати километров. Опросить местных, кто знает про заброшенные избы, хутора, заимки. Как думаешь?

— Согласна! — вяло отреагировала Марьяна, от противоположной стены. — Правда, схрон могла организовать и она, Софья Кутепова. Причем в городе — мало ли знакомых образовалось на ее многолюдном жизненном пути.

— Слушай, ты, вообще, о чем думаешь, а?

— О любви, Паша, только о любви. О ней проклятой.

— Нашла время втюриться!

— Во-первых, ей все возрасты покорны — надеюсь, это произведение ты читал… А потом, Пашенька, не о своей, увы, я думаю — о чужой. О Сониной, Миклухиной и этого изверга. Я думаю, если мы их поймаем, в чем я далеко не уверена, откроется такая любовная история, о каких мы с тобой даже в книжках не читали.

Паша посмотрел на нее с состраданием, как на умом тронувшуюся подругу. И призвал: «Ну, к Кудрину!..»