Во время церемонии посвящения во вторую степень со скалы низвергалась «река». В центре земного рая возвышалась аллегорическая яблоня, обвитая змеем из раскрашенного картона. Голова змея была насажена на проволоку так, чтобы он мог раскрыть пасть и держать в ней яблоко. Посвящаемой предлагалось взять это яблоко в руки, но «брат-оратор» не позволял ей этого сделать. Посвященная женщина, в отличие от Евы, не станет слушать змея-искусителя. В третьем градусе в ложе представляли Вавилонское столпотворение, в четвертом — ковчег Завета. В высшем градусе адоптивный ритуал принимал размах трагедии. Посвящаемая выступала в роли Юдифи. В первой части церемонии она просила великого жреца Элиахима открыть ей врата родного города Вифулии (Ветилуи), осажденного врагами Израиля, обещая освободить ее. Во второй части, дважды воскликнув «Победа!», она появлялась в ложе, держа в левой руке отрубленную голову Олоферна, а в правой — меч. Голову передавали «брату» и устанавливали на пике рядом с алтарем. Смысл был в следующем: Вифулия — это человеческая душа, Олоферн — сила зла, осаждающие — пороки, Элиахим — бессильная человеческая воля, Юдифь — символ высшего героизма, идеал героической женщины. Этот градус стоял наравне с градусом мщения рыцарей Кадош.
На Галльском конвенте в Лионе в 1778 году «брату» Луи де Бейерле пришла в голову идея, вдохновленная модой на «рыцарские» градусы: женские ложи должны возродить куртуазную любовь и суды любви! В то же время «сестры» — «нежные матери, верные супруги, искренние подруги и благодетельницы». Конвент велел ему подготовить проект таких лож, включая «строжайшие законы, чтобы помешать распространению в сих ложах роскоши и ненужных трат, кои иссушили бы источники благотворительности, и запретить празднества с танцами, способные вызвать беспорядки».
Собрания адоптивных лож, как и подобает, заканчивались агапой. Зал, где проводился банкет, подразделялся на четыре «климата»: его восток назывался Азией, запад — Европой, юг — Африкой, север — Америкой. Столы, как и у мужчин, устанавливали буквой П. В «Азии» сидела великая мастерица с великим мастером.
От военной лексики, свойственной мужским пирам, здесь перешли к более мирной, библейской: бокал называли лампой, вино — красным маслом, воду — белым маслом, бутылки и графины — кувшинами. «Заправить лампу» значило налить вина в бокал, «задуть лампу» — выпить, «исполнить свой долг пятью» — аплодировать.
Тосты провозглашали так же, как на мужских собраниях. Великая мастерица стучала молотком, привлекая внимание собрания. «Гасить лампу» полагалось в пять приемов: взять бокал, поднять, выпить, выставить вперед, опустить на стол со стуком, после чего пять раз хлопнуть в ладоши, выкрикивая «Ева!».
Агапа сопровождалась балом.
В провинции принадлежность к адоптивной ложе могла быть проявлением зависимости женщины от мужа: в таких ложах состояли в основном супруги «братьев». В Безансоне в 1778 году в адоптивную ложу Искренности входили супруга председателя и жены четырех советников парламента. В Тулузе в ложе Совершенной дружбы состояли 37 «братьев»-магистратов и 25 дам, из них половина носили фамилии «братьев».
Во многих городах адоптивные ложи состояли из праздных, но активных горожанок, что сказывалось на гармонии внутри мужской ложи. Чтобы быть допущенными к работе смешанной ложи, «братья» должны были пройти отбор у «сестер». В провинции дамы даже претендовали на право голоса в отношении обеих лож — мужской и смешанной. В Рошфоре в 1774 году разразился скандал. Брат Люкаду основал в этом городе ложу Постоянного общества, которая на самом деле была старой ложей Мудрой свободы, но под новым именем: он уступил притязаниям дам, чтобы им понравиться. Узнав об этом, ложа Великого Востока Франции стала метать громы и молнии, устраивать расследования. Лукавые завистники говорили, что дамы даже получили разрешение проникнуть в мужской храм и видеть там символы, предназначенные только для мужчин. Люкаду оправдывался, как мог, но его ложу в итоге вычеркнули из списков. Правда, когда страсти поутихли, ее снова туда занесли — после трех лет бездействия и сплетен в маленьком городке.
Луи Филипп Орлеанский стал великим мастером Великой ложи Франции после смерти графа де Клермона 16 июня 1771 года. В 1773-м его супруга Луиза Мария де Пантьевр вступила в орден, а ее сестра, герцогиня де Бурбон, была провозглашена великой мастерицей адоптивных лож в 1777 году. Близкая подруга королевы Марии Антуанетты принцесса де Ламбаль тоже вступила в орден; в 1781 году ее провозгласили великой мастерицей всех регулярных шотландских лож Франции.
Согласившись наделить адоптивные ложи уставом в 1774 году, ложа Великого Востока Франции отказалась узаконить парамасонские андрогинные (смешанные) ордены. Правда, они и не преследовались.
Состоявшие из мужчин и женщин, эти ордены напоминали масонские своими ритуалами и замкнутостью, а также иерархией. Известны орден кавалеров и кава-лерственных дам Якоря, орден рыцарей и нимф Розы и т. д. В последнем на вопрос «Какого вы возраста?» полагалось отвечать: «Возраста любви». Орден семи мудрецов или Минервы ссылался на «Путешествия Анахар-сиса Младшего» маркиза Франсуа Бартелеми. Орден счастья вдохновлялся морской символикой и состоял из четырех градусов: юнга, шкипер, командир эскадры и вице-адмирал, великий мастер носил титул адмирала. «Сестры» «плыли» к таинственному острову счастья, у руля стоял «брат» — это навевало ассоциации с картиной Антуана Ватто «Паломничество на остров Киферу». Ритуал напоминал «суды любви». Мужчины клялись «не бросать якоря в порту, где уже находится один из кораблей ордена», а женщины — «не принимать в своей гавани чужого корабля, пока там стоит на якоре один из кораблей ордена». Пароли, знаки, прикосновения были почерпнуты из морского лексикона, а проводить заседание членов ордена называлось «собирать эскадру».
Андрогинные ордены прекратили свое существование после Великой французской революции.
Пресловутое «египетское» франкмасонство Калиостро тоже включало адоптивный ритуал. Супруга Великого копта выступала в роли великой мастерицы. На столе, покрытом зеленым сукном, стояли графин и девять зажженных свечей. Подростки обоего пола — «воспитанники» и «голубки», наделенные даром предвидения, — «читали» будущее по чистой воде в графине.
В России масонство было слишком мужским делом, поскольку члены братства подвергались реальной опасности тюремного заточения или ссылки. Однако «самоотверженною пособницей и ободрительницей в каждом деле и затруднении» новиковского кружка, по мнению В. О. Ключевского, была «царившая в нем энергичная княгиня Варвара Александровна Трубецкая, урожденная княжна Черкасская», — радушная хозяйка дома на Покровке и в подмосковном имении Очаково.
Рожденные свободными
Согласно уставу франкмасоном мог стать только лично свободный человек, а потому слуг в «братья» не принимали, разве что в послушники. «Права масона можно утратить… исполнением рабской должности или утратой положения в обществе», — было записано в уставе одной из французских лож.
В 1763 году, во время образования аристократической ложи Простодушия на востоке Страсбурга, Великая ложа допустила промашку, отправив вручать ей устав «брата» Литцельмана, венерабля ложи Святого Людовика Эльзасского, который некогда был камердинером коадъютора Страсбургского и носил ливрею. Ложа встретила его надменно и отказалась принять от него устав. Быстро замять скандал не удалось, и в конечном итоге Литцельман получил лишь позволение войти в храм.
Этот инцидент свидетельствует о том, что «узревшие свет» не слишком отличались от «профанов», погрязших во мраке предрассудков. Герцогиня Беркли была возмущена тем, что пьеса Бомарше, наделавшая много шуму в Париже, озаглавлена «Севильский цирюльник». Слуга может присутствовать на сцене, поскольку он состоит в свите своего господина, но отдавать ему главную роль — это уже дурной вкус.
Если «досточтимые братья» встретили в штыки бывшего камердинера, можно предположить, что рабов и крепостных вообще не считали за людей[56].
«Слуги и крестьяне наши — служащие нам братья наши, — говорил на собрании своей ложи С. Гамалея. — Но, может быть, кто скажет: они для того родились, чтобы служить… а ты для того родился, чтобы им служить, а что они часто пред тобою погрешают и ничего не разумеют, тому причиною твое недобронравие и тебе подобных… Ежели бы ты был добронравен, то и они были бы лучше и тебе было бы лучше… Добро же делать не то значит, чтоб им такую же пищу или одежду давать, какую сам употребляешь. Нет, сим более зла им сделаешь, нежели добра… Делай ты им добро братским с ним обращением, не утесняй их… воздерживай их от пороков, но не суровым и жестоким образом, коим более им зла, нежели добра сделать можешь».