Церемонии посвящения высмеивали даже на сцене. В 1744 году в балаганах на ярмарке в Сен-Жермене представляли кукольный спектакль «Полишинель-франкмасон». Жена Полишинеля госпожа Катен (Шлюха), бесясь, оттого что ей не открывают пресловутую тайну, побуждает своих дочерей Франшон, Марион и Сюзон выпытать этот секрет у трех маркизов, их любовников. Потом появляется Полишинель, и вспыхнувшая семейная сцена завершается в кабаке. В 1770 году на ярмарке в Сент-Овиде было показано «Посвящение Арлекина»: влюбленный в Коломбину герой позволил себя облапошить мошенникам, инсценировавшим его принятие в «вольные каменщики».
Масонство обращалось в шутовство. Людям, для которых это было невыносимо, приходилось искать выход своим нравственным запросам в новом направлении — мистицизме, алхимии, магнетизме…
Безответственное отношение к принятию в ложи, а главное, бессодержательность заседаний очень скоро дали о себе знать. Простодушные россияне свободно болтали обо всем, что делалось в ложе, за ее дверями. О планах приема в ложу быстро становилось известно всем, кандидат испытывал от этого неудобства и отказывался от своего намерения, поэтому досточтимый мастер ложи Урании В. И. Лукин распорядился обсуждать кандидатуры для принятия в ложу только в узком комитете, когда все остальные «братья» уйдут.
Когда бы все «вольные каменщики» хранили тайну, в чем торжественно клялись, то о существовании масонских обществ вообще никто бы не знал. При этом таинственность, которой окружали себя масоны, несмотря на многочисленные «разоблачения», порождала недоверие к ним со стороны окружающих, рассуждавших просто и здраво: «Если вы не делаете ничего плохого, зачем тогда скрываться?»
Проблема заключалась в том, что масоны, с одной стороны, почти не скрывались, а с другой — ясно давали понять, что обладают неким тайным знанием, недоступным непосвященным. Что же это была за тайна, которую они так ревниво оберегали?
«Ты слышал, может быть, — говорил мастер новому ученику, — что какое-то таинство между масонами хранится, поощрен был к приобретению оного побуждением любопытства, сродного человечеству, а ощутив сего дня многие к искушению тебя истощенные опыты, уповаешь, может быть, найти в стенах храма нашего нечто чрезвычайное, но тщетно, любезный брат! Сие воображение тебя прельщает!» Поднявшись на вторую ступень, масон узнавал от мастера, что «товарищество дается ему не для приобретения великого таинства, но для вящей скромности». Устанавливая законы содружества, царь Соломон «не отличил товарищей от учеников великим таинством». Наконец, мастер узнавал лишь легенду о Хираме; ему сообщали также, что «конец и начало» открываются только в высших степенях.
Погоня за сокровенным знанием могла продолжаться многие годы, вплоть до истощения терпения — и состояния — искателя. Но можно было подойти к этому вопросу и с другой стороны.
«Тайна масонства ненарушима по самой природе своей, поскольку познавший ее масон узнал ее, потому что угадал, — писал «брат» Джакомо Казанова. — Никто не посвятил его в эту тайну. Он открыл ее для себя, посещая ложу, наблюдая, рассуждая и делая выводы. Когда он достиг этого, то остерегается поделиться своим открытием с кем-либо еще, даже со своим лучшим другом-масоном: раз тому не было дано постичь ее, он не сможет и воспользоваться ею, узнав ее изустно. Эта тайна всегда останется тайной».
Наилучшим выходом из положения было убедить себя в том, что цель масонства — осуществление особой миссии, а именно исправление нравов и построение нового общества. Таиться же приходится потому, что добродетельным «братьям» необходимо ограждать себя от развращенного мира, не желающего расставаться со своими пороками и злобствующего на тех, кто говорит ему горькую правду. Князь Г. П. Гагарин, руководивший шведским капитулом в России, уподоблял «вольных каменщиков» первым христианам.
Масоны и просвещение
К построению «Храма Соломона», как и к любой другой стройке, надлежало приступать, прежде расчистив строительную площадку, то есть наведя порядок в голове. А этот «темный предмет» порой представлял собой настоящие авгиевы конюшни.
«Такой бедной учености, я думаю, нет в целом свете, ибо как гражданские звания покупаются без справки, имеет ли покупающий потребные к должности своей знания, то и нет охотников терять время свое, учась науке бесполезной, — с удивлением и сожалением писал в 1778 году Д.И. Фонвизин в «Письмах из Франции». — При невероятном множестве способов к просвещению глубокое невежество весьма нередко. Оно сопровождается еще и ужасным суеверием».
Схоластический подход к науке (не только во Франции, но и в других европейских странах, в том числе Германии) отвращал от нее пытливые умы; отсутствие привычки к упорному труду и невостребованность глубоких познаний в светском обществе не способствовали ликвидации безграмотности. «Судят обо всем решительно, — рассказывал Фонвизин о французах. — Мнение первого есть мнение наилучшее, ибо спорить не любят и тотчас с великими комплиментами соглашаются, потому что не быть одного мнения с тем, кто сказал уже свое, хотя бы и преглупое, почитается здесь совершенным
Ему вторила герцогиня Беркли: «Крайне прискорбно, что благородное сословие <в Польше> не выказывает большого интереса к наукам, литературе или искусствам. Различные польские университеты вовсе неизвестны». О системе образования в Англии она также была не лучшего мнения, поскольку обучение в университетах отнюдь не способствовало нравственному развитию, даже подавляло его. В Итоне процветали дедовщина, ловкачество, ценился не самый умный, а самый хитрый. В учащихся воспитывали эгоизм, а пресловутая дружба была сродни сообщничеству в воровской шайке: если у младшего не было покровителя, его регулярно били. Наставники, которые должны были заботиться о нравственности своих подопечных, на деле даже водили их в лондонские игорные притоны и дома терпимости.
Молодые русские дворяне, посланные «в науку» за границу, охотнее посещали европейские «австерии» (трактиры) и «редуты» (игорные дома), чем академии, и «срамотными поступками» изумляли европейскую полицию.
Задача «исправления нравов», поставленная перед собой масонами, была неразрывно связана с просветительской деятельностью.
Академия наук в Петербурге, основанная по завету Петра Великого в 1725 году, и существовавшая при ней гимназия стали первым оплотом русского просвещения. К 1787 году 13 из 60 членов Российской академии были масонами: ее глава И. П. Елагин[48], А. С. Строганов, П. И. Мелиссино, М. М. Щербатов, ректор Московского университета М. М. Херасков, В. И. Баженов, И.
Однако столичные форпосты просвещения быстро пришли в запустение и не выполняли своей главной роли — создания российской науки и распространения научных и технических знаний. В 1754 году граф Иван Иванович Шувалов (1727–1797) подал государыне Елизавете Петровне «доношение» об основании в Москве университета и двух гимназий — для дворянских детей и для детей разночинцев. Первый куратор Московского университета, он стал инициатором создания и первым президентом (1757–1763) Академии художеств в Санкт-Петербурге, которой передал свои собрания произведений искусства. Под его покровительством находились Сухопутный шляхетский кадетский корпус и русский профессиональный театр, руководимый масоном А. П. Сумароковым. Вольтер посвятил ему свою трагедию «Олимпия». Вместе со своими двоюродными братьями Шувалов состоял в масонской ложе, работавшей по шведской системе.
Личным секретарем елизаветинского фаворита был барон Теодор Генрих фон Чуди под именем графа де Пютланжа, которому Шувалов составил протекцию для получения места секретаря Московского университета. Барон был известен своей масонской деятельностью и даже считался во Франции родоначальником масонской литературы. В 1759 году он, по выбору гофмаршала барона К. Е. Сиверса, был назначен гофмейстером пажей, чтобы реформировать пажеский корпус по версальскому образцу, искоренив распущенность и пороки. Чуди с жаром взялся за дело и представил гофмаршалу меморандум из двенадцати пунктов, в котором изложил свой взгляд на образование и воспитание пажей; это были принципы гуманной педагогики, резко отличавшейся от общепринятых тогда в России воспитательных методов, среди которых главенствовала розга. Но уже на следующий год Чуди покинул Россию навсегда.
После Шувалова Академией художеств, а также Сухопутным шляхетским корпусом и воспитательными домами в Москве и Петербурге заведовал Иван Иванович Бецкой, побочный сын князя И. Ю. Трубецкого, масона-розенкрейцера. Он 15 лет прожил в Париже, где познакомился с энциклопедистами. Во вверенных его попечению заведениях, в том числе Смольном институте для благородных девиц, он пытался претворить идеи Руссо. По его инициативе создавались городские училища, воспитательные мещанские училища при Шляхетском корпусе и Академии художеств.