Запон состоял из прямоугольного полотнища и треугольного клапана. У фартука ученика клапан был поднят кверху, у подмастерья и мастера — опущен вниз. Фартук ученика был девственно белым, клапан на фартуке подмастерья дозволялось обрамлять красной каймой, иногда даже помещать в него масонские символы (например, букву
С появлением новых уставов и систем форма фартука претерпевала изменения. В ложах Йоркского устава фартуки были треугольными, в ложах шведской системы — полукруглыми, с красным или золотым крестом на клапане. Приверженцы английских и шотландских рыцарских систем фартуки не носили вообще, как и в трех последних степенях Древнего и принятого шотландского устава: считалось, что на этой стадии вся масонская наука уже постигнута.
Помимо фартука масонский наряд состоял из белых перчаток, колье офицеров ложи, перевязи с украшением в виде символа, обозначающего их функцию (угольник, линейка, уровень, рог изобилия и т. д.), и знаменитых «лент» высших степеней. Всё это вместе у англичан называлось регалиями, у французов — убором. В США глава ложи надевал на голову цилиндр с черными перьями и широкой черной кокардой. «Носили ленты со знаками, ибо в том масонстве, начиная с 4 градуса, во всяком была особая лента. В 4 градусе была лента красная с зелеными каемками, на которой привешен был знак, изображающий треугольник и циркуль; а на шее, помнится, на зеленой ленте еще знак: на звезде изображение креста со святым Андреем Первозванным. В других градусах были ленты черные с белыми каемками, зеленые, фиолетовые и еще не помню», — показывал Н. И. Новиков на допросе.
Масонские регалии, которые надевали, появляясь в ложе, были довольно затейливыми. Например, украшение магистра Андреевского шотландского устава изготавливалось из позолоченной меди, покрытой эмалью, и представляло собой циркуль с пылающей звездой между его ножками. Поверх звезды помещалась буква
В XVIII веке многие масонские талисманы были образцами хорошего вкуса и французской утонченности. Вместе с тем, поскольку изготовление подобных предметов поручали ремесленникам, не посвященным в тайны масонской символики, те, бывало, вносили свои коррективы в рисунок, расположение его частей, что нарушало эзотерический подтекст.
Продажа масонских регалий была доходным делом. В Париже, в лавках Пале-Рояля, на улицах Фер или Сен-Дени, были выставлены кожаные фартуки, широкие голубые, красные, черные и белые ленты с масонскими символами, украшения в виде пеликана, орла, розы и т. д. В лавке часовщика Брена запон высшего офицера ложи Великого Востока можно было купить за 6 ливров: это был атласный фартук с каймой и подкладкой цвета утренней зари. Перевязь того же цвета стоила 7 ливров, украшение из позолоченного серебра — 10 ливров, из меди — 3 ливра. Цена фартука венерабля, расшитого золотом и серебром, колебалась от 36 до 54 ливров. Голубую муаровую перевязь с золотым шитьем можно было приобрести за 30 ливров, а пороскошнее — за 54,60 или 70 ливров. Набор из тринадцати украшений из позолоченной меди стоил 42 ливра, убор мастера — 60 ливров, убор «избранника» с росписью по атласу — от 4 до 10 ливров, с башней, вышитой серебром, — 12 ливров, с кинжалом и пятнадцатью слезинками — 10 ливров. А были еще уборы «шотландцев», рыцарей Востока и рыцарей-розенкрейцеров. В той же лавке продавались книги; чтобы сойти за посвященного, Брен поставил в конце прейскуранта аббревиатуру P.L.N.М.Q.V.S.С., расшифровывающуюся как «таинственными числами, известными вам».
«Шотландские мастера» носили особые кольца. Внутри одного такого кольца, принадлежавшего масону, достигшему 14-й степени, была вырезана надпись: «Добродетель соединяет то, что смерть не может разлучить».
К середине XVIII века масонство вошло в моду и масонская символика стала частью «гламура» того времени. Краснодеревщики создали особый «масонский» стиль для бюро, секретеров и другой кабинетной мебели, в котором, например, был сработан секретер из фруктового дерева с опускной доской-столешницей и двумя створками, покрытыми масонскими символами. В собрании одного из парижских музеев есть трюмо конца столетия «Вот мои наслаждения»: над зеркалом находится картина маслом, 83*141 сантиметр, изображающая «наслаждения добропорядочного молодого человека», к коим относятся путешествия (символизируемые кораблем), любовь, искусства и охота, но превыше всего стоит франкмасонство, обозначаемое типичными символами — перекрещенными циркулем и угольником.
Эти символы покрывали также посуду — пивные кружки мейсенского фарфора и клермонского фаянса, тарелки, заварные чайники, кувшины для пунша, фляги, — а также различные коробочки (в XVII веке страсть к коробочкам граничила с сумасшествием) и безделушки. Каминные полки украшали фарфоровые статуэтки мастеров-масонов в фартуках, треуголках поверх париков, башмаках с пряжками и с мопсами у ног.
В Париже, Бордо, Дижоне, Динане и некоторых других французских городах масонские символы (угольник и циркуль, пятиконечная звезда, ветви акации) украшали фасады домов.
Масонские знаки носили открыто. «Наши украшения не составляют тайны. Их изготавливают женщины», — заявил в свое время «брат» Ладисмери, который служил гражданскую панихиду по Вольтеру в ложе Девяти сестер.
В 1755 году в Филадельфии состоялось торжество освящения масонского дома. В публичной процессии, двигавшейся из ложи в церковь Христа «для выслушивания божественной службы», приняли участие губернатор провинции и 127 членов трех пенсильванских лож, в том числе Франклин. Все они щеголяли своими «регалиями».
Масонская тайна
Через 11 лет после исторического собрания четырех масонских лож в «Гусе и вертеле», накануне очередного Иванова дня, руководители Великой ложи Англии из осторожности явились к министру лорду Тауншенду, чтобы засвидетельствовать свое почтение и лишний раз подчеркнуть, что в масонских собраниях нет ничего крамольного. Тот принял делегацию и заявил: «Франкмасонам нечего бояться правительства, пока они будут ограничиваться своими древними секретами, которые должны быть весьма безобидны, принимая во внимание, что их до сих пор не выдали, несмотря на людское коварство». Тем не менее сам факт, что «вольные каменщики» сообщили постороннему о своей принадлежности к братству, был нарушением масонской тайны.
«Профан», становясь масоном, клялся не открывать ни одному немасону ничего, что имеет отношение к ордену. Поднимаясь на каждую новую ступень в масонской иерархии, посвящаемый возобновлял эту клятву, но уже в отношении нижестоящих. Ученик готов был подвергнуться «жесточайшему оскорбленной братии мщению»: «…пусть гортань моя будет перерезана, язык мой исторгнут и тело мое, на части иссеченное, предано на съедение псам и хищным птицам или сожжению, а прах мой пусть будет рассеян без погребения по воздуху, и самая память моя пусть будет мне всегдашним поруганием и гнусным для потомков вероломства примером». Подмастерье добавлял к этому: «…чтобы у живого меня сердце мое исторгнуто, ежели я измену сделаю, было». Мастер предлагал еще один мрачный сценарий: «..да буду я живой во гроб положен и брошен в пространное море».
На самом деле очень мало масонов действительно умели держать язык за зубами, особенно в тех странах, где члены братства не подвергались преследованиям со стороны властей. Зато санкции могли быть приняты на другом уровне: когда ветреный юноша Алексей Ильин проболтался своей тетке, что он «фармазон», та пригрозила: «Вот ужо тебе будет от матушки, когда узнает».
Теоретически существовали три основные тайны: принадлежности к обществу, обрядов и сказанного во время масонских собраний. Однако любой масон, желающий привлечь «профана» в ложу, должен был ему открыться. Не могли избегнуть этой участи и «братья», собиравшие справки о кандидате на вступление в ложу.
Эли Фрерон, ставший мастером в феврале 1744 года, в том же году не удержался и «раззвонил» масонскую тайну в «Письме к мадам де где новый франкмасон приглашает некоторых именитых авторов вступить в орден вольных каменщиков». Эта инициатива взволновала «братские» литературные круги, однако не оборвала масонскую карьеру Фрерона: в апреле следующего года он стал великим оратором Великой ложи.
Процитированную нами статью в «Амстердамской газете», с изложением ритуала посвящения, как выяснилось, написал лейтенант парижской полиции Эро, а материал он получил от бывшей оперной певички Картон, выудившей тайну франкмасонов от одного «брата»-ан-гличанина в обмен на ласки.
Многократно повторяемое действо надоедало и приедалось, из важного делалось смешным. Трепетное отношение к священным актам сменялось будничным разочарованием. К строгим требованиям ритуала начинали относиться с иронией, воспринимая его как пошлую комедию. В России в уставах «елагинских» лож даже особо оговаривалось, чтобы во время заседания «братья» не смеялись над тем, как один из них выговаривает положенные речи. Сенатские канцеляристы Ильин и Петров, воспользовавшись отсутствием их начальника и «брата» Л. В. Тредиаковского, веселья ради завязали глаза крепостному хозяина Федору, отвели его в другую комнату и начали чиркать над его головой шпагами, напугав до смерти; посмеялись и отпустили.