В целом немецкие массовые репрессии способствовали отчуждению местного населения больше, нежели выборочные атаки партизан. Эти настроения подогревались умелой советской пропагандой, взывавшей к национальному патриотизму в противовес деструктивной немецкой политике попустительства личным интересам. В одном советском призыве к подручным нацистов говорилось: «Немец борется с культурой, с прогрессом, он сжигает наши деревни, он уничтожает стариков и инвалидов, беззащитных женщин и детей. Возникает вопрос: почему ты служишь немцам?»[935]
Леон Берк, партизанский врач-еврей, решительно отвергает всякие попытки сравнить насилие партизан с разгулом разрушения, развязанным немецкими захватчиками: «Ни при каких обстоятельствах я не могу сравнить эксцессы партизан с преступлениями против человечности, совершенными нацистской Германией. Какими бы ужасными ни казались убийства, совершенные в лесу, они были инстинктивной защитной реакцией, со временем превратившейся в оргию мести свободных мужественных людей подлому захватчику, который во имя мнимого расового превосходства планировал систематическое истребление великого народа»[936].
Параллельно с неудачами немцев на фронте расширялись партизанские операции на оккупированных территориях. Принудительный призыв в шуцманства и взаимные репрессии против семей обеих сторон способствовали росту насилия, жертвами которого часто становились ни в чем не повинные гражданские лица. В Белоруссии и на Украине сотни деревень были стерты с лица земли.
Еще до начала отступления немцы утратили эффективный контроль над большей частью сельской местности оккупированных восточных территорий. Самым серьезным последствием этого для немцев было падение боевого духа военнослужащих в тыловых районах, что также подорвало их способность противостоять советскому наступлению. Как и воздействие бомбардировок Германии с воздуха, вклад партизанского сопротивления на Востоке в победу союзников не поддается точной оценке. Некоторые советские историки подобно командирам партизанских отрядов в их отчетах склонны преувеличивать практическое значение вклада советских партизан. Тем не менее, возможно они ближе к истине, нежели до сих пор полагали многие западные исследователи[937]. Ведь в 1944 г. Красная армия изгнала немецкие войска из Белоруссии и северной Украины именно при значительной практической и психологической поддержке своих, советских партизан[938].
Глава 8
ПОСЛЕВОЕННЫЕ СУДЬБЫ КОЛЛАБОРАЦИОНИСТОВ И ПЕРЕЖИВШИХ ВОЙНУ ЕВРЕЕВ
Многие аспекты истории местной полиции до сих пор не изучены. Немногочисленные оставшиеся в живых евреи, большинство которых было оторвано от родных мест, начинали жизнь заново и не хотели обременять своих детей рассказами о тяжелом прошлом. Их воспоминания неприметно запечатлены в Книгах памяти, в мемуарах и судебных делах. Бывшие полицейские тоже хранят молчание о своем военном прошлом. Даже в бывшем Советском Союзе суды над многочисленными коллаборационистами быстро отодвинула в тень монолитная советская историография, которая подчеркивала героическое сопротивление агрессору и преуменьшала размах коллаборационизма на местном уровне. География и развитие послевоенных событий объясняют, почему в течение последних 30-50 лет многое в этой истории все еще окутано завесой тайны.
В 1943 и 1944 годах, когда Красная армия начала наступление на запад, немецкая гражданская администрация уже разваливалась. Большая часть местных полицейских, опасаясь советского возмездия, уходила вместе с немцами. Одиссея их отступления на Запад и новая жизнь, которую они там начинали, все еще в достаточной степени не изучены. Те, что остались на родине или вернулись туда после окончания войны, в большинстве случаев испытали на себе всю суровость советской карательной системы.
Оставшиеся в живых евреи приветствовали советское освобождение со смешанными чувствами. Радость от того, что немцы изгнаны с их родных мест, омрачало всепоглощающее ощущение утраты близких и исчезновения их тесно сплоченных общин. Застарелая враждебность местного населения и зрелище родных городов и деревень, превратившихся в кладбища, стали побудительной причиной массовой эмиграции сначала в Польшу, а затем через Германию, Австрию и Италию в Израиль и на Запад[939]. Здесь они начинали новую жизнь буквально с нуля с той же энергией, что помогла им выжить.
Для большинства крестьян Белоруссии и Украины очередная смена господ значила гораздо меньше, чем окончание войны. На восстановление нанесенных немецкой оккупацией колоссальных потерь людей и материальных ценностей потребовалось более 20 лет. Возвращавшихся на родину людей, насильственно угнанных на работу в Германию, советские власти рассматривали как потенциальных шпионов, допрашивали и судили за мнимое предательство. Послевоенные судьбы участников всех этих событий почти полвека оставались скрытыми во многом вследствие всеобщей подозрительности периода «холодной войны».
К весне 1943 г. немцы начали отход с восточной Украины и попытались увести с собой местных полицейских. Вначале эвакуированных полицейских включали в аналогичные полицейские формирования, находящиеся дальше в тылу немецких войск. Например, в 1944 г. в шуцманстве в районе Липска (Западная Белоруссия) числилась большая группа бывшего персонала
Отходя обратно к реке Буг, немцы готовились забрать с собой всё, что имело какую-либо ценность и могло быть использовано Красной армией. В декабре 1943 г. на Украине был отдан приказ эвакуировать всех мужчин в возрасте от 16 до 65 лет, способных носить оружие[942]. Опыт научил немцев, что Советы мобилизуют всех мужчин призывного возраста в Красную армию. Что касается местной полиции, то согласно приказам, изданным в феврале 1943 г., шуцманам надлежало отходить с немцами, дабы помешать их бегству к партизанам[943].
О масштабах разрушений, нанесенных отступающими немцами, свидетельствует доклад Советской Чрезвычайной комиссии о положении в городе Кобрин: «При отступлении они [немцы] взорвали и сожгли два кирпичных завода, три паровых мельницы, кожевенную фабрику, лесопилку, электростанцию, две железнодорожные станции, восемь железнодорожных мостов, два моста на шоссе через р. Муховец, два шлюза на канале Днепр-Буг. Они вывели из строя и увезли с собой железнодорожный подвижной состав, телеграфное, телефонное и радиооборудование, а также кинопередвижку»[944].
В районе южнее Бреста немцы конфисковали весь скот и отправили его в дальний путь на запад вместе с местной полицией. Например, в деревне Липенки они собрали 50 жителей и заставили их отгонять стадо к переправе через реку Буг. Почти все «погонщики» сбежали, а других через несколько дней немцы отпустили домой[945]. Один местный житель рассказывает: «Я помню, что многим приказали явиться в центр города с лошадьми и телегами. На телеги погрузились полицейские и немцы со своими пожитками, а местным жителям приказали переправить их через Буг, чтобы они не попали в руки наступающей Красной армии»[946].
Ввиду того, что среди личного состава вспомогательной полиции росла тенденция бежать к партизанам, захватив с собой оружие, немцы старались не использовать полицейских в непосредственных боях с советскими войсками, так как с поля боя было легче дезертировать. Поэтому в 1944 г. были предприняты попытки перевести их на другие фронты, где тоже ощущался недостаток живой силы.
Для некоторых подразделений местной полиции пути отхода удалось проследить. Например, известна судьба 16 шуцманов из 30-ти, служивших на маленьком посту в городе Гнивань. Трое было убито в бою с русскими при захвате ими города в марте 1944 г. Десять рядовых полицейских остались в Советском Союзе, были мобилизованы в Красную армию, а затем осуждены на срок от 15 до 25 лет, из которых отбыли не менее шести и вышли на свободу по амнистии в 1955 г.[947] Трое старших украинских унтер-офицера отступили с немцами и в 1944-45 г. служили в ПВО
Обнаружен документальный след, позволяющий точно воспроизвести путь этих троих в Германию. В апреле 1944 г. на сборном пункте Каменка близ Львова большая группа шуцманов их Житомирского округа погрузилась в эшелоны вместе с другими украинскими полицейскими (всего 3.351 человек). Многие холостые полицейские были направлены в Эстонию, а остальных, в основном вместе с их женами и детьми, отвезли в крупные города Рейха, например, в Нюрнберг и Зальцбург. 175 человек отправили в Ганновер[948]. Те, кто оказались в Германии, служили в ПВО и помогали устранять последствия тяжелого ущерба, нанесенного этим городам бомбежками авиации союзников[949].
Документы из архива Ганновера подтверждают, что персонал бывшего украинского шуцманства из Гнивани и других полицейских постов в районе Житомира был зарегистрирован там в 1945 г.[950]В списке полицейских в Ганновере от августа 1944 г. значатся фамилии более 100 бывших шуцманов. Многие прибыли из округов Житомир, Полтава и Харьков[951]. После войны из троих бывших унтер-офицеров из Гнивани один эмигрировал в Австралию, один — в США и еще один — в Англию[952].
Аналогичный путь может быть реконструирован для украинских и немецких полицейских из местных постов кировоградского округа. Судя по протоколам советских судов, многие украинские полицейские во время отступления на запад дезертировали. Один сбежал всего в нескольких километрах от своего дома, другой — в районе Тирасполя севернее Одессы, а третий близ реки Днестр на румынской границе. Только один из шуцманов, представших перед советским судом, оставался в своем подразделении всю дорогу через Румынию в Венгрию. Оттуда его перевели в Кенигсберг, где он рыл окопы и служил пожарником до тех пор, пока его не захватила Красная армия[953].
Судя по документам, район вокруг Кировограда был взят наступающей Красной армией в середине марта 1944 г. В это время подразделения жандармерии и шуцманств, подчиненные начальнику сельской полиции