Последующие октябрьские и ноябрьские акции этого полицейского полка показывают, под какими разнообразными предлогами немцы уничтожали деревни и убивали их жителей. Начальник полиции безопасности Бреста предложил «очистить» оставшиеся в одном районе хутора, т. к. их жители ничего не сообщили о партизанах, хотя было широко известно, что они там активно действуют[818]. В другом случае было решено расстрелять те семьи, кто-либо из членов которых отсутствовал — предполагалось, что эти люди ушли к партизанам[819]. В другую группу лиц, которых следовало подвергнуть «особому обращению» (читай — казнить), входили все те, кто приехал в Брестскую область с Востока после советской оккупации 1939 г.[820] В деревне близ Мокраны был составлен список жителей, помогавших партизанам, — по-видимому, с помощью местных доносчиков, которые не могли не знать о последствиях СВОИХ ДОНОСОВ[821].
Одним из наиболее известных злодеяний местной полиции было убийство 60 членов семей партизан в деревне Лядки утром 13 января 1943 г. Многочисленные источники позволяют подробно реконструировать эту бойню. Главный свидетель — секретарь полиции города Мир — одновременно был агентом партизан. Свидетельства других полицейских и нескольких местных жителей обеспечивают его показаниям высокую степень независимого подтверждения.
В этой акции было задействовано свыше 100 местных полицейских и 5 жандармов, собранных со всех сторожевых постов района Мир. Их поддерживали полицейские из Барановичей. Они пришли в деревню Лядки пешком, не встретив по дороге ни одного партизана. Секретарь полиции рассказывает:
«Мы прибыли в Лядки в час ночи. Кто-то из местных жителей указал, какие дома полицейские должны занять. Один из начальников велел полицейским группами по 5 или 6 человек зайти в каждый дом и никого оттуда не выпускать... Полицейские заняли только те дома, где жили семьи партизан, хотя они понятия не имели, зачем их надо охранять... Мне с группой полицейских тоже приказали охранять один дом... Эта семья состояла из старика и четырех мальчиков от 5 до 13 лет... Мы просидели там всю ночь до рассвета. Время от времени мы по очереди дремали. Когда совсем рассвело, кто-то снаружи приказал выйти из домов и отправиться по улице в сторону местечка Турец. Я вышел из дома, который всю ночь охранял, и вскоре увидел, как из другого дома, переговариваясь друг с другом, выходит несколько старших полицейских... Их разговор показался мне подозрительным. Я увидел Г., который показывал на свой пистолет, и услышал его слова: “Я все время его заряжал, и все равно мне не хватает патронов”. Остальные тоже возились со своим оружием... Я решил зайти в дом, откуда они только что вышли. Там валялось три или четыре трупа. Все они были одеты и лежали в лужах крови, и у всех были прострелены головы»[822].
Таким образом, расстрельный взвод по очереди заходил во все дома партизан и убивал всех, кто там был. Один из уцелевших жителей спрятался за печкой и оттуда увидел, как местный полицейский застрелил его мать и еще четверых членов его семьи. Он заметил, что полицейские, учинившие эту расправу, были пьяны[823]. Другой юный свидетель убийства, старший брат которого был партизаном, так описывает происходившее:
«13 января 1943 г. я был дома с отцом, матерью, сестрами и маленьким ребенком. Часов в 10 утра (утро было ясное и морозное) пришли двое полицейских. Они были пьяны, едва держались на ногах, ругались и называли нас партизанской сволочью. От страха я залез на печку, где сидела Нина, семилетняя дочка моего двоюродного брата. Перед тем, как эти двое полицейских ворвались в дом, у дверей поставили еще одного полицейского. Еще раньше в дом пришла какая-то женщина и сказала, что они расправляются с семьями партизан, но мы почему-то не убежали. После того, как у двери поставили полицейского, мой отец сел у окна и увидел, что к дому идут двое полицейских. Помню, что он сказал: “Вот идет наша смерть”. Мы все были в одной комнате... Двое полицейских велели моему отцу, матери и двум сестрам — у одной из них был ребенок — лечь на пол. Мне и Нине велели слезть с печки. Потом [полицейский] М. выстрелил в мою мать, попал ей в спину, и ее грудь разорвало. Они, наверное, стреляли разрывными пулями. Потом они выстрелили в мою сестру, отстрелили ей правую руку, потом в ребенка, отстрелили ему левую руку. Стрелял М. Он спросил другого полицейского, почему тот не стреляет. Он ответил, что его пистолет дал осечку. Потом М. выстрелил в мою младшую сестру и ранил ее. Ребенок заплакал. М. повернулся и выстрелил ему в голову. Мозг разбрызгался по всей печке. Сестра потом мне сказала, что она лежала на полу, рот у нее был полон крови, и она думала, что умирает, а потом увидела, как полицейские уходят. Мы с Ниной в это время сидели на печке. М. нас увидел и сказал [своему напарнику], что нас тоже надо убить, но тот сказал, что нас не надо трогать. Когда они уходили, они увидели Нинину бабушку, но убивать ее не стали — они боялись, что партизаны услышат выстрелы. Когда они ушли, я увидел, что отец встает с пола. Он был весь в крови моей сестры и ее ребенка, но в него никто не стрелял, и его даже не ранили. Моя старшая сестра была смертельно ранена, она стонала и вскоре умерла. Ребенок был убит. Мою младшую сестру ранили в бок, но она выжила. Маму они убили. Отец встал и велел мне спрятаться под кровать, но я был слишком большой и там не помещался, и потому снова залез на печку. Нину бабушка увела. Потом я увидел из окна, что к дому идут четверо полицейских. Отец и моя сестра легли на пол и притворились мертвыми. Полицейские приходили проверить, все ли убиты. Этих полицейских я раньше не видел. Они заглянули в дом и сразу же ушли»[824].
Еще один полицейский, ныне живущий на Западе, описывает происходившее почти так же, как секретарь полиции, особенно, когда речь идет о том, как именно происходила акция:
«Мне и другому полицейскому приказали охранять дом в деревне Лядки, чтобы никто оттуда не вышел. Зачем это надо, нам не сказали, но я знал, что эта деревня — партизанская. Это было вечером 12 января 1943 г. Было темно, и мы просидели там всю ночь. Наутро, едва рассвело, в дом пришли старшие полицейские. У них были короткоствольные русские пулеметы с круглыми магазинами. Один из полицейских велел нам уходить. Не успели мы выйти, как из дома послышалась стрельба. Звуки были такие, словно стреляли из разных пушек и пистолетов, но не из винтовок и не из пулеметов. Что делается в доме, я не видел... Мы присоединились к другим полицейским, которые были на улице. Я увидел, как из дома выходит руководящая группа — когда стрельба кончилась, они пошли в следующий дом. В это время мы уже выходили из деревни, но услышали стрельбу из того дома, куда они зашли. Те люди, о которых я сказал выше и которые расстреливали людей в домах, были офицерами [унтер-офицерами] и рядовыми полицейскими, семьи которых убили партизаны. Полицейские, которые охраняли дома, ждали остальных на краю деревни. Когда мы уходили из деревни, с другой стороны в деревню входила группа партизан. Я не думаю, что им было известно, что мы там, между нами и партизанами завязалась перестрелка, и один или два партизана были убиты... У расстрелянных семей забрали пару коров, и мне с другими полицейскими приказали отвести этих коров в Турец»[825].
Некоторые партизаны, которые провели ночь неподалеку, вскоре после начала стрельбы пришли на помощь деревне. Между деревнями Лядки и Барносово произошла короткая схватка, в которой был убит немец — командир моторизованного взвода из Барановичей, лейтенант Штайнерт. Для прикрытия своего отхода немцы даже вызвали авиационную поддержку[826]. Один из местных партизан, прибывших на помощь жителям деревни Лядки, рассказывает:
«Немцы отступили в Турец. Я говорю “немцы”, хотя на самом деле это были местные полицейские, а немцев среди них было не больше двух. Одного из них мы убили. Наша группа двинулась на Лядки. Стрельбы уже не было, потому что все полицейские вернулись в Турец. Все жители деревни высыпали на улицу — они уже знали о трагедии. Я вошел в последний дом на краю деревни. Там было много крови — все взрослые были убиты и лежали на полу, сверху лежали двое маленьких детей, которых полицейские тоже застрелили. Это была семья партизан Михаила и Владимира Мажейко. Среди убитых были отец, мать, невестка, двое детей 2 и 4 лет, а также старик, который, очевидно, указывал полицейским дома партизан. В Лядках я встретил мою мать и сестру, и они рассказали мне, как все произошло. Доносчик показывал полицейским дома, где жили семьи партизан. Один полицейский был в доме, другой стоял у ворот, чтобы группа, проводившая расстрел, видела, в какой дом надо заходить. Расстрелы проводила специальная группа полицейских — примерно 15 белорусов, которые были пьяны... В ту ночь было убито 8 семей, всего около 60 человек»[827].
По-видимому, в ходе акции случилось несколько ошибок, вследствие чего были убиты не те семьи, которые полиция намеревалась уничтожить. При этом происходили лишь отдельные грабежи, а оставшийся в деревне скот и имущество полицейские забрали, вернувшись в деревню через два дня[828]. Краткую характеристику преступников и задач операции на фоне немецкой стратегии в целом дает вышеупомянутый партизанский агент:
«Все те, кто убивал людей в Лядках, с удовольствием участвовали в казнях и к тому же никогда этого не скрывали. Я помню, что после расстрела этих семей полицейские боялись заходить в партизанскую деревню... Мне кажется, что акция в Лядках была лишь частью всей стратегии уничтожения людей, ибо немцы, используя полицию в качестве своего орудия, пытались установить свою власть повсеместно. Они были достаточно сильны в тех больших и малых городах, где размещались их гарнизоны, но когда из-под их контроля выходила какая-нибудь деревня, они старались превратить ее в мертвую зону. Позже в деревнях Лядки, Новое Село и Погорелка проводились и другие акции против гражданского населения»[829].
За время немецкой оккупации в районе Мир было убито от 300 до 500 не-евреев, в том числе много женщин и детей[830].
Этот подробный отчет дает возможность представить себе события, происходившие по всей Белоруссии и Украине в период усиления партизанской войны. В память обо всех деревнях, уничтоженных немецкими оккупантами, белорусы воздвигли в Хатыни, к северу от Минска, мемориал. 22 марта 1943 г. эта деревня была сожжена, а 156 ее жителей убиты запятнавшей себя многочисленными преступлениями «Бригадой Дирлевангера». В живых осталось только трое детей и один взрослый. Согласно официальным данным, в Белоруссии было уничтожено 209 городов и 9200 деревень. Многие из этих деревень были до такой степени разрушены, что их так и не восстановили. Официальная надпись на обелиске в Хатыни гласит, что на территории нынешней Белоруссии было убито 2.230.000 советских граждан[831].
Одной из контрмер, применявшихся немцами, были крупные операции против районов, считавшихся оплотами партизан. Типичным примером является «Операция Герман», известная местным крестьянам под названием «большая блокада». Этот широкомасштабный рейд был проведен в июле 1943 г. с целью выследить и выловить партизанские отряды в густых Налибокских лесах вокруг Воложина и Новогрудка, и одновременно захватить продукты, скот и рабочую силу для вывоза в Германию. Операция проводилась в районах, которые в основном контролировались партизанами. В ней участвовали подразделения шуцманства под руководством жандармерии, а также подразделения СС и полиции (в том числе литовский батальон шуцманства)[832].
В итоговом немецком отчете отмечалось, что в соответствии с указаниями фюрера, кишевшая партизанами территория полностью умиротворена и эвакуирована. Сельскохозяйственная продукция и скот собраны, а деревни, строения и все, что можно уничтожить, уничтожено. Работоспособное население депортировано, а остальные жители переданы соответствующим гражданским властям[833].
Что это означало для населения, видно из воспоминаний местных жителей. Один из жителей деревни Погорелка близ реки Неман рассказал, что в июле 1943 г., увидев, как немцы и полицейские, построившись в ряд, приближаются к деревне, он вместе с другими сельчанами «бросился бежать к реке Неман и к лесу. Те, кто умел плавать, переплыли Неман, а остальные спрятались в прибрежном кустарнике. Я с группой человек в 15 засел в кустах. Среди нас была женщина с маленьким ребенком. Ребенок заплакал, и это услышали полицейские».
В итоге беглецов обнаружили. Двоих мужчин по приказу начальника полиции расстреляли, оставшихся согнали в одно место и некоторых из них отправили на работу в Германию[834]. В докладе капитана Зиглинка, командира 57 батальона шуцманства, который в это время действовал вместе с подразделениями полиции городов Мир и Турец близ реки Неман, сказано, что партизаны пытались выдать себя за мирных крестьян[835].
Для евреев, скрывавшихся в Налибокском лесу, крупные рейды были особенно опасны. Один выживший вспоминает: «...16 июля 1943 г. в Налибокском и Воложинском лесах началась большая облава... она началась в том лесу, где мы жили. К счастью, мы узнали от крестьян, что приближаются немцы. Мы побежали к болотам. Нескольких евреев убили, еще нескольких поймали. Облава в нашем лесу продолжалась 5 дней. На берегу Немана и на дорогах немцы поставили палатки и станковые пулеметы. Через 5 дней они углубились в леса, а мы вернулись в свои землянки»[836].
Джек Каган, который в конце лета 1943 г. бежал из Новогрудского гетто, говорил, вспоминая, что ему очень повезло — если бы побег не отложили, он едва ли смог бы добраться до партизан, когда территорию прочесывало так много немцев[837].