В Германском руководстве существовали различные мнения относительно передачи в частное владение земли на востоке. В 1941 году министерство, отвечавшее за выполнение плана развития на ближайшие четыре года, и СС одобрили решение продолжать развивать коллективные хозяйства: обе эти организации видели в подобном решении возможность эффективного использования данных территорий перед планировавшимся крупномасштабным переселением людей. Специалисты по Советскому Союзу, такие как Отто Брой-тигам (Otto Brautigam), однако, высказывались за повышение заинтересованности местного населения в увеличении производства сельскохозяйственной продукции, в которой испытывалась острая нужда. В 1942 году была сделана попытка земельной реформы, особенно это коснулось территорий, контролируемых военными. На практике коллективная система хозяйствования была во многом сохранена: к концу 1942 года менее 8% коллективных хозяйств Украины были преобразованы в кооперативы. Реформы, предложенные гражданской администрацией, имели ограниченный характер и вскоре увязли в непреодолимых практических трудностях. В 1943 году немецкие"власти предложили давать местным крестьянам землю в качестве поощрения за активную помощь в борьбе с партизанами. Однако к этому времени партизанское движение было уже настолько сильным, что эта мера оказалась неэффективной и запоздалой[705].
Нечто подобное происходило в культурной политике: признание совершённых серьезных просчетов явно запаздывало. На Украине образование было ограничено четырьмя классами школы, и это вызывало недовольство со стороны местного населения[706]. В 1943 году рейхскомиссар Кох опубликовал пресс-релиз, в котором говорилось, что «если в Германии университеты закрываются, то и Украина не имеет права сохранять свои высшие учебные заведения»[707]. Похожая ситуация сложилась и в Белоруссии, где к 1942 году осталось менее трети школ, работавших при советской власти[708]. Эйнзатцгруппа В, находившаяся на территории, контролируемой военной администрацией, сообщала в декабре 1942 года, что выполнение требований местного населения о возобновлении работы школ имело положительный эффект в некоторых местностях[709]; однако многие здания школ были к тому времени реквизированы и превращены в полицейские участки или иные немецкие учреждения. В целом школьная система продолжала разваливаться из-за нехватки оборудования и персонала. К тому же, даже если школа были открыта, многие дети не могли ее посещать, так как они должны были помогать домашним в сельскохозяйственной работе[710].
Крах проводимых реформ на практике отразил лень и растерянность многих чиновников, служивших на востоке, после того как надежды на быструю победу не оправдались. По замечанию немецкого историка Бернгарда Кьяри, уже в 1943 году «многие функционеры не понимали, что именно им надлежит делать в той этнически разобщенной и непроходимой болотной стране, которую представляла собой Белоруссия». Один из чиновников запрашивал свежие инструкции относительно политических, национальных и культурных планов развития Минска и всей Западной Белоруссии
Ослабление боевого духа проявлялось в участившихся случаях взяточничества, пьянства и даже «братания» с местным населением. В районном центре Коссово к югу от Слонима, произошел ряд чрезвычайных происшествий, с участием сотрудников местной жандармерии. По приказу Гиммлера было проведено тщательное расследование этих происшествий. 8 августа 1942 года начальник участка, в котором работало 10 жандармов и примерно 40 полицейских из числа местных жителей, оставил свой пост, не имея на то каких-либо распоряжений сверху. Силы жандармерии отступили в расположенный неподалеку город Ивацевичи, чтобы избежать готовившегося, по их сведениям, нападения крупного отряда партизан. Вскоре после этого начальник участка
В результате проведенного СС расследования выяснилось, что Ланге и другие жандармы вступали в отношения с местными женщинами, которые в свою очередь были связаны с партизанами. Сообщалось, что с 8 августа по 29 сентября, когда город находился в руках партизан, бывшая любовница Ланге все время жила в здании партизанского штаба. Остальные жандармы были приговорены к лишению свободы от 10 дней до двух лет за то, что похищали ценности, принадлежавшие евреям, имели русских любовниц или укрывали евреев от СД[713]. Эта удивительная история несколько приоткрывает действительную картину того, что происходило в этих местах, но редко просачивалось в официальные немецкие отчеты.
Внимательное изучение имеющихся источников дает нам дальнейшие свидетельства о распространенных правонарушениях. Согласно официальным приказам категорически запрещалось торговать на черном рынке и вступать в отношения с местными женщинами[714]. Подобные запреты часто являются свидетельством о том, что происходило на самом деле. Назначения в тыл на восток не сулили ничего хорошего и становились все более опасными. Мало кому удавалось получить отпуск домой, да и то лишь на пару недель в течение года; женам было запрещено приезжать к мужьям на восток[715]. Несмотря на строгие нацистские расовые законы, местные источники сообщают о том, что у некоторых немецких чиновников любовницами были местные женщины и даже еврейки[716]. Более распространены были случаи алкоголизма. Так, один жандарм получил выговор за то, что бросил тень на «честь немца» и подверг жизнь опасности во время пьянки на отдаленном полицейском посту, поскольку этот пост постоянно подвергался нападениям со стороны партизан[717]. Традиционный образ дисциплинированного и законопослушного немца при ближайшем рассмотрении отнюдь не соответствовал действительности. Соблазны черного рынка были следствием катастрофического экономического положения на востоке, и в первую очередь в больших городах[718].
В задачи немецкой экономической политики не входило создание промышленного конкурента на востоке. Эта территория должна была, по замыслу немцев, служить источником сырья и ресурсов для промышленного производства в Германии[719]. Прежде всего, большие надежды возлагались на то, что украинская житница ослабит воздействие блокады союзников, которая в годы Первой мировой войны привела к росту смертности в Берлине[720]. Приоритетной задачей являлось обеспечение армии продовольствием, обмундированием, транспортом и всем необходимым прямо на месте. Производство товаров, особенно товаров народного потребления, и без того ограниченное при советской власти, в годы немецкой оккупации окончательно пришло в упадок.
Детальный анализ практических последствий Германской экономической политики можно провести, основываясь на сохранившихся регулярных отчетах по Брестскому округу, начиная с конца 1941 года. Недальновидность Германского управления вскоре начала отрицательно сказываться, особенно по мере того, как война принимала все более затяжной характер. В феврале 1942 года новый окружной агроном в Бресте жаловался на то, что хлебный паек для «арийского» населения сократили вдвое, а евреи вообще ничего не получали в течение трех месяцев. Произошло это вследствие того, что его предшественник изъял у крестьян все, что было ВОЗМОЖНО[721].
Нехватка продовольствия особенно остро чувствовалась в городах, где к лету 1942 года население практически ничего не получало, кроме скудного хлебного пайка. Городские жители делали вылазки в деревню, в надежде купить продукты по любой цене. Отсутствие продовольствия заставляло людей бросать работу в городе и перебираться работать в деревню, просто чтобы прокормиться. Это привело к увеличению контактов городского населения с партизанами, которые умело пользовались недовольством граждан тяжелым экономическим положением. В немецком отчете за август 1942 года говорилось о необходимости улучшения снабжения продовольствием местного населения, чтобы способствовать успешной борьбе с партизанским движением[722].
Рапорт, подготовленный в конце 1942 года эйнзатцгруппой В положении на территории, находящейся еще дальше к востоку и контролируемой военной администрацией, говорит об основных проблемах, существующих в городах. Несмотря на введение карточной системы, городские жители продолжали страдать от недостатка продуктов: жиры и мясо почти исчезли, карточки на основные предметы потребления отоварить сложно. На рынках крестьяне рвались обменивать продукты на мыло, спички, водку или одежду. На продукты, продаваемые за деньги, цены были слишком высокими для большинства городских жителей, у которых уже не оставалось ничего, что можно было пустить в обмен на продовольствие. В результате нехватки продовольствия в городах почти вся пригодная одежда перекочевала из городов в деревни. Отсутствие необходимой одежды и отопления, постоянные перебои с электричеством сделали зиму особенно мрачным временем для оставшихся в городе жителей[723].
В результате «ликвидации» Брестского гетто в октябре 1942 года прекратилась контрабанда продуктов в гетто[724]. Однако торговля на черном рынке по взвинченным ценам продолжалась, как и прежде. К весне 1943 года стало ясно: даже если повысить заработную плату, люди лучше работать не будут. Деньги, получаемые в качестве зарплаты, обесценились на черном рынке, который стал единственным надежным источником продуктов питания. Немецкие чиновники предлагали платить натурой, что, по их мнению, должно было стать значительно более действенным стимулом для местного населения[725]. Некоторым государственным служащим, включая сотрудников шуцманств, выдавали премии непосредственно натурой (например, водку) в целях укрепления их ослабевающей лояльности и подъема морального состояния[726].
Немецкие экономические проблемы были отчасти связаны с вопросами распределения. В конце лета 4942 года немецкая администрация в Минске не смогла обеспечить выдачу продуктов питания по карточкам. Несмотря на достаточный запас картофеля в Барановичах и Новогрудке, его не удалось доставить из-за отсутствия бензина[727]. В связи с резким усилением партизан в сельской местности и их постоянными нападениями на немецкие коммуникации, требовалось больше сил (включая местную полицию), обеспечивающих безопасность сбора урожая и сопровождения транспортных колонн с продовольствием[728].
Во время оккупации немецкие власти организовали сбор огромного количества зерна и скота для отправки в войска и в Германию[729]. Изымалось такое количество, что заставить крестьян продолжать много работать можно было только используя силу. На практике жестокие реквизиции вынудили крестьян производить лишь столько продуктов, сколько требовалось, чтобы прокормить самих себя. Показательным может служить циркуляр, выпущенный генеральным комиссариатом города Николаев в августе 1942 года, устанавливающий нормы реквизиций: «Для определения размера реквизиций необходимо вычесть из общего урожая семенное зерно (в том числе и на весну); зерно для питания сельским жителям (12 килограммов зерна в месяц на одного работоспособного человека старше 14 лет и половины этого количества для детей до 14 лет), а также фуражное зерно для рабочего скота.... Все остальное необходимо сдать»[730].
Естественно, эти контрибуции становились более жесткими по мере того, как денежная экономика разваливалась, а запасы истощались. Житель Еремичей вспоминает: «Сначала мы платили немцам налоги деньгами. Насколько я помню, был специальный человек, который собирал у нас деньги. Позднее немцы ходили по домам и уводили скот»[731].
Неудачи доставки зерна и скота, требуемой немецким начальством, привели к введению карательных мер. Как и при царском режиме, полиция выступала не только в роли блюстителей закона, но также собирала налоги и следила за соблюдением других экономических постановлений. Полиция и местные старосты часто были единственными представителями государственной власти, которых видели крестьяне[732]. Местная полиция проводила обыски, пытаясь найти спрятанное зерно. В деревне Студеница под Винницей одна крестьянка была выпорота и затем повешена полицией за сокрытие зерна, которое было обнаружено при обыске в ее доме[733]. Бывший полицейский из села Новая Мышь вспоминает, как его отряд обходил деревни в районе «с целью собрать зерно в крестьянских хозяйствах, которые ... не выполнили нормы, установленные немцами»[734].
Положение местного населения еще более ухудшилось в декабре 1941 года с введением обязательной трудовой повинности[735]. На евреев принудительный труд распространялся с самого начала оккупации. Согласно новым распоряжениям, нееврейское неработающее население должно было зарегистрироваться на бирже труда и получить назначение на определенную работу. Оплата производилась в соответствии с установленными расценками; тех, кто уклонялся, отправляли в тюрьму. Следующим указом запрещалось переманивать работников у других работодателей, обещая им более высокую зарплату[736]. Эти меры наглядно свидетельствуют об остром недостатке рабочей силы, особенно обострившейся вследствие насильственной отправки людей в Германию для работы в сельском хозяйстве, на военных заводах или в качестве прислуги.
Местные крестьяне уже знали, что такое трудовая повинность, и видели в ней возвращение к знакомой им системы эксплуатации. Крестьянка из Несвижского района вспоминает: «Мы с мужем работали в своем хозяйстве, но раз в неделю его заставляли трудиться на полях»[737]. Усиливающийся недостаток рабочей силы стал особенно чувствоваться летом и осенью 1942 года после «ликвидации» гетто. Чиновник из гражданской администрации Бреста сообщал в отчете: «Потеря работников-евреев создает дефицит рабочих рук среди служащих. Его можно восполнить только за счет сельских жителей, что в свою очередь негативно скажется на селе, но с этим придется мириться»[738].
Что касается трудовой политики, массовые депортации людей на работу в Германию губительно сказались на отношении местного населения к немцам. Подобная политика, начавшаяся в январе 1942 года, вскоре начала встречать всеобщее сопротивление. К июню 1942 года немецкие власти угнали из Украины более 100.000 рабочих. Однако в Западной Украине гражданская администрация не надеялась выполнить квоту на поставку более полумиллиона рабочих. Сопротивление депортациям уже начало набирать силу, особенно на севере, в лесных районах, где партизанское движение было сильнее[739].
К 1943 году люди не хотели ехать на работу в Германию добровольно, в связи с чем начали проводиться крупномасштабные облавы силами жандармерии и шуцманства, которые обычно врывались в дома под утро. Для отправки больших партий рабочих использовали шуцманов с ближайших полицейских постов, которые участвовали и в облавах, и в конвоировании рабочих. Однако о цели таких операций шуцманам заранее не сообщали[740].
В приказе, изданном командиром СС и начальником полиции