Судя по показаниям очевидцев, несколько евреев было расстреляно местными полицейскими во время облавы и на следующий день[571]. Место расстрела охранял плотный кордон из немецкого «специального подразделения». Чтобы предотвратить вмешательство партизан, вокруг были установлены пулеметы[572].

Как осуществлялось сотрудничество разных немецких ведомств, вовлеченных в очистки гетто, можно судить по событиям в Слониме. В конце июня 1942 г. после недавних потерь в районе города Барановичи в Слоним для участия в крупной операции прибыл отряд Waffen SS и полиции безопасности из KdS Минска[573]. Йм помогали местные полицейские, служащие вермахта, литовцы и сотрудники окружного комиссариата[574]. Здесь немцы, по-видимому, нарочно подожгли дома, чтобы выгнать оттуда спрятавшихся евреев. Один оставшийся в живых еврей вместе со своим братом спрятался в дровяном сарае рядом с домом, где скрывалась вся их семья. Отсюда он увидел приближающуюся группу немцев и литовцев. «Немцы командовали и, угрожая оружием, орали: “Juden raus!" [“Евреи, выходите!”], но никто не вышел. Тогда был отдан приказ бросить в дом зажигательные шашки, и дом загорелся. Все это мы видели сквозь щели в дощатой стене нашего убежища. В погребе под кухней мест на всю семью не хватало, и некоторые залезли на чердак. Я увидел, как мой двоюродный брат спрыгнул вниз, и литовец застрелил его прямо на лету. Окружной комиссар Эррен захлопал в ладоши и крикнул: “Bravo, Litauer!” [“Браво, литовец!”] Из горящего дома выбежала моя бабушка. На ней были все ее платья и шубы, она была в пламени. Один немец крикнул: “Вот идет горящая ведьма!” Эррен три раза выстрелил в нее из пистолета, и она упала. Один литовец попросил у Эррена разрешения поджечь дровяной сарай, но тот не разрешил, сказав по-немецки: “Оставь, там никого нет”, и они пошли дальше, от одного дома к другому»[575].

Аналогичную версию событий приводит один из пожарников, которого вызвали тушить горящее гетто. «В тот день я был свободен от дежурства. Услыхав вой пожарной сирены, я пошел в пожарную часть и с пожарной машиной направился к мосту через реку, за которой находилось гетто. Деревянные дома в гетто горели. Там я увидел немецких солдат. Я думаю, были там также и белорусские полицейские, а, может, и украинцы. Гетто было расположено на берегу реки. Чтобы накачать воду, я опустил насос в реку и стал поливать водой дома. И тут я услышал крики людей, которые пытались выбраться из погребов. Я направил струю воды туда, где были эти люди, но какой-то немец запретил мне это делать, а сам начал в них стрелять. Несколько часов я оставался возле гетто, пытаясь потушить пожар»[576].

По-видимому, в день главной акции ведущую роль играли сотрудники окружного комиссариата, в том числе и сам Эррен, а жандармы, судя по их показаниям, в это время проводили операции против партизан за пределами Слонима. Однако в последующие дни жандармам и около полусотни шуцманов было поручено еще раз прочесать гетто в поисках оставшихся в живых. Всех, кто пытался бежать, убивали на месте. Остальных заключили в тюрьму, и вскоре жандармы стали небольшими группами выводить их оттуда на расстрел[577].

В эти дни в Слониме было убито около 8000 евреев[578]. Кроме акции в Слониме проводились «ликвидации гетто» в других близлежащих городах, например, 25 июля в Бытене[579]. В сентябре окружной комиссар Эррен хвастал, что из 25.000 евреев, живших в его округе, осталось всего 500 — им сохранили жизнь по важным экономическим соображениям[580].

После первой акции в Несвиже 30 октября 1941 г. евреи сделали свои выводы. Часть еврейской общины, не желая покорно идти на смерть, открыто заговорила о сопротивлении[581]. Другие в ожидании предстоящей акции готовили убежища[582]. 16 июля 1942 г. было «ликвидировано» гетто в соседнем местечке Городея. Двое местных жителей видели, как евреев гнали к ямам — некоторых везли на грузовиках, остальные шли пешком под охраной местных полицейских. По дороге к месту расправы некоторые не могли идти и падали — таких расстреливали на месте. В течение четырех или пяти часов издали доносились пулеметные очереди. Всего в этот день было расстреляно 1.500 человек[583].

Новость о событиях в Городее быстро развеяла у несвижских евреев иллюзии насчет того, что их могут пощадить[584]. Председатель еврейского совета начал подумывать о том, не установить ли связь с партизанами, но возражал против бегства из гетто, полагая, что оно может лишь ускорить акцию[585]. Во время поминальной службы в синагоге Шалом Холавски призывал единоверцев бороться за свою жизнь. «Был разработан план. Решили поджигать дома и сопротивляться с оружием в руках, чтобы дать возможность тем, кто способен бежать, уйти в лес»[586].

Между тем немецкая полиция начала свою подготовку. В мае командир полиции безопасности Западной Белоруссии (Weifiruthenieri} приказал жандармам срочно провести перепись оставшегося еврейского населения[587]. За день до акции из Барановичей в Несвиж прибыла на грузовиках группа немецких полицейских и их подручных литовцев. Ими командовала полиция безопасности. Кроме того, из всех полицейских участков округа были собраны и доставлены в Несвиж местные белорусские полицейские[588]. Для таких крупных анти-еврейских операций обычно мобилизовался весь наличный персонал, а на полицейских участках оставалось всего по одному или два полицейских[589]. Вечером начальник полиции собрал полицейских и сказал, что на следующий день все евреи должны быть расстреляны. Вокруг гетто он приказал установить оцепление, а всех, кто попытается бежать, расстреливать на месте[590].

На рассвете 20 июля 1942 г. несвижское гетто было окружено белорусской полицией. Ночью накануне акции раздавались отдельные выстрелы[591]. Как события развивались дальше, по имеющимся описаниям установить трудно. По словам Шалома Холавски рано утром к воротам гетто подошло несколько немцев и полицейских. Они известили главу еврейского совета Магалифа о предстоящей «селекции»[592]. Некоторых евреев, по-видимому, спокойно увезли. Вскоре, однако, стало ясно, что теперь евреи не собираются сотрудничать. Когда полиция открыла огонь, еврейская боевая группа, собравшаяся в синагоге, неожиданно ответила пулеметной очередью (стрелял один бывший польский офицер). Тем временем в гетто зажгли огни, чтобы в дыму и поднявшейся суматохе было легче бежать[593].

Один бывший полицейский так описал эти запутанные события: «Со стороны, противоположной воротам в гетто, доносился шум автомобильных моторов. Я понял, что полицейские начали сажать евреев в грузовики, чтобы отвезти их на место казни. Часа через полтора после начала погрузки евреев в машины в разных частях гетто вспыхнули пожары. Вскоре огонь охватил все дома. В гетто началась стрельба из автоматов и винтовок. Из-за дыма трудно было понять, что происходит. Я мог только догадываться, что полицейские приканчивают обреченных людей на месте. Скоро стрельба утихла. Часть полицейских, стоявших в оцеплении, была спешно передвинута к месту казни»[594].

Согласно разным источникам, во время короткой схватки несколько немцев и местных полицейских были убиты и ранены[595]. Один белорусский полицейский, стоявший во внешнем оцеплении, впоследствии рассказал советским властям, что несколько евреев — приблизительно 20 человек — пытались вырваться из гетто в его секторе. Он и другие полицейские, стоявшие рядом, открыли по ним огонь. Он был ранен в плечо, еще одного полицейского евреи убили. При этом он был пьян, поскольку до начала стрельбы белорусские полицейские пили водку[596]. Шалом Холавски описал отчаянные попытки бежать с точки зрения жертв: «Небольшие группы евреев вроде нашей вырвались из гетто. Некоторых стали избивать ретивые крестьяне, других убивали на бегу. Маленьким группкам удалось добраться до леса. Я увидел Симху Р., который нес на руках своего маленького сына, завернутого в подушку. Не останавливаясь, он отдал сверток христианской женщине, стоявшей у ворот, а сам побежал дальше к лесу»[597].

Некоторые евреи, спрятавшиеся в гетто, не смогли выйти из горящих домов и погибли. Вскоре после того, как стрельба утихла, один полицейский вошел в гетто: «Передо мной открылась жуткая картина. На месте деревянных домов остались одни пожарища. Проходя по бывшим улицам и переулкам гетто, я увидел скелеты сгоревших людей и обгорелые трупы. В подвале одного сгоревшего дома я увидел трупы двух евреев, обнаруженные одним полицейским. Им было лет по 40-45, и они, видимо, задохнулись в дыму. Никаких огнестрельных ранений на их телах я не заметил»[598].

Некоторые жители Несвижа, обитавшие близ гетто, также оказались свидетелями кровавых событий того дня. Одна женщина видела, как белорусские полицейские преследовали евреев и стреляли в них после поджога синагоги. Она и ее семья спонтанно спрятали у себя в доме одного беглеца[599]. Один поляк рассказывал: «Во время очистки гетто по Огородовой улице шла еврейка с маленьким ребенком на руках. Ее остановил белорусский полицейский. Он вырвал у нее из рук ребенка, которому было не больше года, ударил его об стену и швырнул в горящий дом. Еврейку он застрелил из пистолета. Я слышал, что даже через несколько дней после очистки гетто белорусские полицейские все еще находили там евреев — мужчин, женщин и детей — и расстреливали их на месте»[600].

Евреев, захваченных в гетто, полицейские заталкивали в грузовики и везли за город к подготовленной яме, где их расстреливали прибывшие из Барановичей литовские и немецкие полицейские. Как сообщается, пять местных шуцманов участвовали в погрузке евреев в грузовики и их расстреле[601]. Один полицейский, заявлявший после войны, что он не стрелял, а только патрулировал место расправы по периметру, так описывал увиденное на месте казни: «Я стоял примерно в ста метрах от ямы, где расстреливали советских граждан еврейской национальности... Полицейские подводили к краю ямы обреченных людей — женщин, детей и стариков — группами по 6-8 человек. Палачи ... стреляли жертвам в затылок, и те падали в яму».

Этот свидетель подтвердил, что среди стрелявших были и местные белорусские полицейские[602] — по-видимому, добровольцы. Один бывший несвижский полицейский в своих послевоенных показаниях говорил то же самое: «Из полицейских для расстрела евреев брали только тех, кто вызвался добровольно, никто их не назначал, так что если кто-то не хотел, то он и не участвовал в экзекуции»[603].

Остаток дня полиция продолжала прочесывать развалины гетто в поисках тех, кто спрятался в подвалах и на чердаках уцелевших домов. Еще один местный полицейский вспоминает: «Подойдя к платяному шкафу, стоявшему в одной из комнат, один из полицейских стал прислушиваться. Я увидел, как он выхватил из кобуры пистолет и раза два выстрелил в дверцу шкафа, примерно на уровне своей груди. При этом он приказал остальным полицейским стрелять туда же... Когда стрельба утихла, дверь шкафа медленно открылась, и оттуда вывалилась молодая еврейка без всяких признаков жизни»[604].

Для тех, кто еще прятался, это было страшное время. Один из уцелевших вспоминает: «Часов в 12 дня мы услышали, что полиция обыскивает мою квартиру. Один белорус крикнул своим товарищам, что нашел шнапс. Они забирали все, что казалось им ценным. Часов в 8 вечера в квартиру явились немцы. Они стали простукивать пол в поисках полости, но нашего убежища не нашли».

Эта группа евреев просидела в своем укрытии до 3 часов утра следующего дня. Потом они вылезли за пределы гетто сквозь дыру в заборе, через которую христиане раньше просовывали в гетто съестное. Во время бегства этот свидетель, Ляховицкий, отстал от остальных. Он слышал выстрелы немцев или полицейских патрульных, но через пшеничное поле ему удалось добраться до леса, где он на следующий день встретил нескольких других беглецов[605].

Евреям из Мира посчастливилось лучше организовать свое бегство без боя. В этом им оказал большую помощь служивший в местной полиции агент Освальд Руфайзен. Он подслушал телефонный разговор своего шефа Рейнгольда Хайна с начальником жандармерии в Барановичах Максом Айбнером, откуда узнал, на какой день назначена «ликвидация» гетто[606]. Узнав об этом, Руфайзен не только тайком переправил в гетто оружие, но и ухитрился по ложному следу послать почти всех жандармов охотиться на несуществующих партизан как раз накануне «ликвидации» гетто[607].

Однако, судя по воспоминаниям одного из оставшихся в живых, многие евреи не захотели следовать совету Руфайзена: «Руфайзен советовал нам рискнуть и бежать. Но у нас не лежала к этому душа. Печальный опыт отношений с нашими согражданами-неевреями, которые охотно, ради легкой наживы, участвовали в расправе над людьми, поколебал наше доверие к некогда добрым соседям»[608].